Белый тигр
Вскоре все новопосвященные юноши радостно кружились вокруг костра вместе с выбравшими их девушками. Селяне веселились. И стар, и млад – все сегодня радовались, что девять молодых людей стали полноценными мужчинами. Это был праздник в их честь.
Княжич чувствовал, как крепко сжимает его руку Беляна. Ее трепет передавался ему, и он украдкой поглядывал на девушку – тогда она тут же отводила взгляд. Ее лицо, освещенное мерцающими отблесками костра, хранило ту чистую прелесть, что свойственна совсем юным, только начинающим взрослеть, девушкам. Она была похожа на нежный и хрупкий цветок. Завитки, выбившиеся из зачесанных назад волос, легким облаком обрамляли ее лицо, пухлые губы были сочными и свежими, словно земляника, а маленький, чуть вздернутый нос придавал этой девушке немного детский и трогательный вид.
Только сейчас разглядел княжич, что его подруга по детским играм повзрослела – и это наполнило его радостным изумлением. И в этот момент он окончательно осознал, что и сам стал взрослым – и теперь может делать все то же самое, что и другие мужчины… И от этой мысли стало ему неловко. Да, он стал взрослым, и может теперь «играть» с девушками… Но отчего-то крепла в нем уверенность, что рано ему еще пароваться. Он сам не знал, почему был так в этом уверен. Ведь девушка, надевшая ему на голову венок, была очень хороша собой… Но что-то претило ему спароваться с ней.
Юноша сосредоточился на своих ощущениях, чтобы попытаться лучше понять себя. Из ее руки в его перетекало что-то яркое, сильное и горячее, хорошо ощутимое – и это пугало его. Нет, не само это, а то, что он не мог ответить ей тем же. Его энергия не выходила за пределы его тела – она спокойно струилась, без всплесков и выбросов. Он не мог отдать ей ее взамен. Он не мог заставить себя почувствовать то же, что и она. И княжич отчетливо понимал, что стоит поддаться искушению – и он сделает ее несчастной… Ведь он еще не выбрал… сердце его молчало, не трепетало оно в ответ ее сердцу. Не возносилась его душа на неведомые высоты, не замирала от восторга, не томилась в предвкушении… И все более неуютно ощущал себя княжий сын.
Тем временем на поляну привезли бочку с медовухой. Новопосвященным не возбранялось сделать по паре глотков (если кто имел такое желание), хотя остальные могли выпить и больше. Конечно же, никто из юношей не отказался.
Приложившись к кружке с хмельным напитком, княжич вскоре почувствовал легкое головокружение, затем ему стало так хорошо, легко и весело, что хотелось смеяться, петь и кружиться в неистовой пляске. Ушло беспокойное чувство, и теперь все казалось прекрасным и легкоразрешимым.
Постепенно костер угасал. Теперь языки пламени не взлетали к небу; поглощая остатки дров, огонь теперь горел вполсилы.
– Очистимся от скверны! – провозгласил эхт, потрясая посохом над головой.
– Очистимся! – радостно поддержали селяне.
И началась забава… Прыгать через костер полагалось в основном молодым людям; старшие могли и не участвовать в этих рискованных игрищах. Сначала прыгали парни. Разумеется, начали с новопосвященных, которые впервые участвовали в такой забаве на законных основаниях. Молодой княжич, не раздумывая, разбежался – и ловко перепрыгнул через костер, лишь слегка подпалив края шаровар. Селяне одобрительно засвистели, закричали. Следом парни прыгали один за другим, показывая свою удаль. И ничего, что головы у всех были слегка хмельные – два глотка доброй медовухи почти не влияли на способность управлять своим телом, зато чувство полета было упоительным…
После парней пришла очередь девушек. И тут новопосвященные стояли, открыв рты – под шуточки старших товарищей они наблюдали, как девки с визгом сигают через костер; и при этом их юбки задираются, обнажая все, что обычно скрыто от глаз – все то манящее и одновременно смущающее неискушенных отроков…
Княжич, чувствуя, как горят его щеки, но не в силах отвернуться, смотрел, как прыгает через костер Беляна… Мелькнули на мгновение ее белые ягодицы – и под одобрительные крики, раскрасневшаяся, тяжело дыша, она подошла к своему избраннику. Она застенчиво, но одновременно маняще улыбалась; ее зубы влажно поблескивали между раскрытых губ, грудь вздымалась, и волосы были слегка растрепаны. В глазах ее мерцал удивительный блеск – казалось, там, в их прозрачной глубине, горят таинственные светильники.
– Пойдем, Ланко… – она взяла княжича за руку.
Он знал, куда она манит его. Многие пары уже покинули поляну, рассеявшись по кусточкам да оврагам… Головокружение еще не прошло, и потому княжич безропотно пошел за девушкой. Ее рука была прохладной, и он явственно ощущал ее дрожь, ее волнение.
Вот они спустились с холма, отойдя на изрядное расстояние от места празднества. Они могли видеть отблески догорающего костра, слышать смех еще остающихся на возле него людей. Но здесь, внизу, где колыхались кусты и темной стеной вставал близкий лес, властвовали совсем другие звуки. Тоскливо и тонко посвистывали ночные птицы, тихо шелестели под ночным ветром верхушки деревьев и пели в высокой траве цикады. По небу плыла круглая и яркая луна, заливая все вокруг своим колдовским голубоватым светом.
– Постоим… – произнесла Беляна.
Она стояла, не поднимая глаз и ежась от ночной прохлады. Она ждала, что юноша обнимет ее, согревая теплом своего тела. Он так и сделал. Он действительно чувствовал нежность к этой девочке. Сейчас он ни о чем не думал – голова его была пуста, словно ветер вымел оттуда все мысли. Он прижимал ее к своей груди и гладил ее мягкие волосы. А она, уткнувшись носом в его плечо, испытывала несказанный прилив счастья.
«Мой! Он мой, наконец-то! Ланко, солнце мое ясное, княжич ненаглядный, будем мы парой с тобой, только ни к чему нам торопиться… Как же хорошо стоять вот так с тобой, сокол мой ясный, миленок, любимый мой… Ну, скажи мне хоть что-нибудь…»
Но княжич молчал. В голове он все еще чувствовал какой-то туман, и ему было хорошо. Жар девичьего тела еще сильнее кружил голову, и он уже готов был поддаться чарам этой ночи… Но вдруг что-то промелькнуло на фоне луны, похожее на тень крупной птицы. Юноша непроизвольно вздрогнул. В ветках зашуршало, и он весь превратился в слух, словно ожидая какую-то весть.
– Что с тобой, Ланко? – шепотом спросила девушка, почувствовав, как его настрой внезапно изменился. Голос ее был полон тревоги. То, что возникло было между ними, вдруг исчезло; растаяло все волшебство и упорхнула трепетность, и сладкое ожидание сменилось тянущим беспокойством.
Было тихо, но княжич все еще к чему-то прислушивался.
– Пойдем… – тихонько потянула его девушка.
Он пошел за ней, почти успокоившись. Торопливо шагая по густой траве, она тянула его вперед, к кустам, крепко сжимая его руку своей маленькой холодной ладошкой.
И вдруг княжич споткнулся о какой-то корень. Их руки разъединились, и, падая в траву, юноша услышал доносящийся из леса отчетливый крик неведомой птицы:
– Улькуйя!
Глава VI. Юность Альбизар. Советник архуна лелеет мечту сделать Альбизар своей женой. Смерть старого архуна
Прекрасна была степь по весне. До самого горизонта простирался колышущийся зеленый ковер, усеянный цветами – голубыми, желтыми, лиловыми, красными. Теплый ветер разносил ароматы пробудившейся природы. Над травами, радостно щебеча, летали птицы, радуясь долгожданному теплу, приветствуя весну, которая немного запоздала в этом году.
Одинокий всадник скакал по степи. Статный белый конь мчался словно ветер; весна действовала и на него, вызывая особенный прилив энергии. Казалось, что, будь у коня крылья – он взмыл бы вверх и летел по небу, нарушая умиротворенный степной покой громким и торжествующим ржанием.
Сидящий на коне был одет в светлую рубаху из плотной ткани, доходящую до середины бедра, и малиновую безрукавку – все отделанное вышивкой и разноцветными бусинами. Черные шаровары с вышитой золотом каймой по низу были заправлены в красные кожаные сапожки, украшенные кисточкам. На голове человека красовалась остроконечная шапочка с черно-белым орнаментом, валяная из овечьей шерсти.
Наконец всадник остановил коня, решив дать ему немного передохнуть. Он спешился и, любовно потрепав своего скакуна по загривку, сказал своему четвероногому другу несколько ласковых слов. Конь понимающе дернул ушами, а затем, пофыркивая, опустил свою голову и принялся неторопливо щипать траву – такую свежую, сочную и необычайно вкусную, которая бывает только весной. А спешившийся всадник, подставив лицо ветру, улыбнулся и зажмурился, наслаждаясь прекрасным деньком. Легким жестом он снял шапочку с головы – и за его спину упали две тяжелые черные косы, достающие почти до земли…
Альбизар стояла и смотрела на зеленый простор. Степь была ее домом, где все хорошо знакомо. Девушка любила весну, и, бывало, уезжала на своем Аричаке на целый день, взяв лишь котомку с едой и бурдюк с водой. Весна волновала ее и наполняла непонятной радостью, заставляя сердце биться без причины, словно в предчувствии чего-то необычайного.
* * *Ей уже исполнилось пятнадцать. Светлый оттенок ее кожи говорил о высоком происхождении; об этом же свидетельствовали маленькие ступни и изящные тонкие пальцы рук. Лицо ее имело форму правильного овала, и лишь скулы слегка выступали на нем. Нежный округлый подбородок, небольшой нос, полноватые яркие губы – все это дополняли выразительные черные глаза – чуть раскосые, будто бы обведенные с внешнего края темной тенью, которая еще удлиняла их, создавая некоторое сходство с глазами рыси.
Слава о красоте принцессы разнеслась далеко за пределы становища. Несколько раз из соседних кланов приезжали гости посмотреть на этот распустившийся дивный цветок. И зачастили в становище сваты… Хоть обычно мужчины неохотно оставались в чужом клане, но поразительная красота юной принцессы и перспективы стать главой богатого стойбища впечатляли их настолько, что они готовы были оставить собственный клан. Но девушка отказывала им всем. И, как ни убеждали ее многочисленные родственники, упорно твердила, что замуж не пойдет ни за кого.
Старый архун, дед Альбизар, был болен и стар, жизнь едва держалась в его иссохшем теле, многократно раненом в боях – теперь эти старые ранения давали о себе знать мучительными болями. Когда-то Ауз-Туглун был отважным предводителем и железной рукой управлял своим войском, совершая победоносные набеги на соседние земли и давая отпор враждебным племенам. И был у него любимец – Ину-Бех, что являлся и советником, и правой рукой стареющего правителя; архун относился к нему как к родному сыну. Но все-таки больше всего на свете любил он свою единственную внучку… И втайне мечтал о том, что когда-нибудь узы брака свяжут этих двоих на благо всему народу.
Архун всегда поддерживал Альбизар во всех ее решениях и старался помочь ей мудрым советом. Часто они беседовали друг с другом, и старик с заботой наставлял девушку, желая для нее самой лучшей доли. Да только черноокая красавица давно решила, что всегда будет поступать так, как подскажет ей ее собственное сердце. Горделивая и своенравная, она обладала сметливым умом и сильным характером. Она старалась быть не хуже мужчин, осваивая навыки военного дела, развивая силу и ловкость. И старик в душе одобрял ее, несмотря на ропот старейшин.
Однажды Ауз-Туглун, призвав Альбизар к своему ложу, сказал, превозмогая немощь: «Зари-оянэ (уменьшительно-ласкательное от имени), светильник жизни моей угасает, скоро я уйду к Великому Оудэ… Скорбит мое сердце, глядя на тебя… Негоже женщине без мужчины быть. Замуж тебе надо… Уж пора. Но гонишь ты пришлых женихов… И это правильно. Чужак не сможет управлять нашим кланом. Нужен тебе кто-то из своих, у нас много достойных мужчин. Скажи, есть ли среди них тот, кто люб твоему сердцу?» Но нахмурилась Альбизар, и, несмотря на любовь свою к дедушке, твердо ответила: «Кея-дулу (дорогой дедушка), никто не люб мне, и не пойду я замуж… Хочу сама я править своим народом…» Помолчал старик в задумчивости, моргая слезящимися глазами, и сказал так: «Я не могу неволить тебя, Зари-оянэ. Это твое право. Но ты еще так молода… Подумай о том, кто будет править народом после тебя, если ты не оставишь наследников? Что если это будет недостойный человек, который приведет наш клан к краху? Также и о том подумай, что тяжко будет тебе править, будучи женщиной. Вокруг тебя будут завистники и интриганы, и ты можешь пострадать из-за их козней… Я не хочу этого, девочка моя… – архун тяжело, со свистом дышал, переводя дух после длинной тирады, – поэтому, прошу тебя, подумай хорошо. И если ты все же надумаешь вступить в брак, то самой лучшей партией для тебя будет Ину-Бех. Он верен мне, он храбр и решителен, умен и могуч. Он недурен собой… Не смотри на его шрамы, они не портят мужчину, а, наоборот, говорят об отваге и мужестве. Он настоящий воин и достоин разделить с тобой бразды правления. А главное, что я доверяю ему так же, как себе самому, и отношусь к нему, как к собственному сыну…» «Хорошо, кея-дулу, я подумаю», – ответила Альбизар, глядя на старика с состраданием и любовью. Ей не хотелось огорчать его. Поэтому она ничего не сказала о том, что Ину-Бех не нравился ей. Более того – она просто не выносила этого человека, стараясь по возможности избегать с ним встреч. Этот тридцатитрехлетний мужчина внушал ей сильнейшее отвращение, и особенно это чувство усиливалось, когда он смотрел на нее своими блестящими похотливыми глазками, облизывая толстые красные губы и самоуверенно ухмыляясь. В его глазах сквозила наглая уверенность в том, что когда-нибудь она будет принадлежать ему. Он не сомневался, что старый архун сможет убедить свою строптивую внучку выбрать себе в мужья именно его.
Никто не знал, что этот человек с самого рождения Альбизар решил, что она станет его женой. И, хоть Ину-Бех имел трех наложниц, все же терпеливо ждал этого момента. По большому счету ему была безразлична сама девушка и ее тонкая юная красота, ему хотелось дорваться до настоящей власти, а не просто быть правой рукой природного правителя. В своих мечтах он воображал, как люди кланяются ему и беспрекословно выполняют его приказы. Он грезил о том, как соберет под свою руку бесчисленное количество степных воинов и будет ходить в походы на венедские земли, как подчинит себе упрямых жителей лесных полян и обложит их данью. Как светловолосые девушки будут валяться у него в ногах и трепетать, а он будет выбирать среди них – на каждую ночь по новой жертве для своих забав…
* * *Альбизар смотрела, как ветер колышет травы. Ей хотелось хоть на время освободиться от тревожных мыслей.
Под ее ногами алели маки. Их было много здесь, в степи. Они росли целыми полянами – большие, ярко-алые. Дед как-то рассказывал ей, что маки произрастают на местах сражений, что эти цветы на самом деле – кровь воинов, сложивших голову в сражениях… Там, где упал сраженный воин, там на следующую весну начинают прорастать эти цветы. И если глянуть на весеннюю степь с вершины холма, то кажется, будто вся она залита кровью погибших в боях храбрецов, которые с начала времен полегли на этих степных просторах. Может, и ей также суждено пасть посреди степи со стрелой, пронзившей сердце, или с головой, разрубленной лихим сабельным ударом, а потом прорасти по весне купой ярко-алых маков… Никто не знает своей судьбы, и боги с небес смеются на теми самоуверенными смертными, которые убеждены в обратном…
Весь день девушку преследовало какое-то нехорошее предчувствие. Она гнала его прочь, убеждая себя, что в такой прекрасный день просто не может случиться ничего плохого. Она подставляла лицо степному ветру, но и ветру не удалось выдуть из ее головы неясное беспокойство.
Откуда ни возьмись, на ясном небе возникла большая туча. Подгоняемая невидимыми воздушными потоками (или поддуваемая самим Оудэ?), она приближалась к солнцу. Наконец серая громада достигла небесного светила – и в одно мгновение закрыла его. Степь потускнела, поглощенная тенью. Примолкли птицы и наступила странная, непривычная тишина. Утих даже ветер. Казалось, что все замерло в степи, словно сам Небесный Властелин приказал жизни остановиться.
Ощутимый холодок проник под одежду юной принцессы, заставив ее поежиться. Альбизар смотрела на тучу, которая, пожрав солнце, казалась теперь темной, зловещей. И вдруг в этой тишине она почувствовала, словно кто-то зовет ее…
Девушка побледнела и, прошептав «Дедушка…», резко вскочила на коня и во весь опор помчалась к становищу.
У архунского шатра толпился народ. Шабин сидел напротив входа и распевал молитвы, воздев руки к небу; его глаза были прикрыты, он качался из стороны в сторону в молитвенном экстазе, и бахрома из перьев на шапке жреца колыхалась в такт его движениям. Люди были встревожены; скорбь и печаль заставляли их спины сутулиться и закрывать лбы руками. Женщины в больших зеленых платках, укутывающих их фигуры почти до пят, то и дело издавали скорбные восклицания – и вместе с проникновенным пением шабина все это создавало ощущение некоего великого и очень важного действа, и предчувствие чьей-то неизбежной близкой смерти придавало этому действу еще больше торжественности.
Альбизар, едва соскочив на землю, поспешно вошла в шатер.
– Кея-дулу! – Рыдая, она бросилась к дедушке.
Веки старика дрогнули – он узнал внучку; и по лицу его прошло что-то похожее на счастливое удовлетворение.
Ауз-Туглун был при смерти; как говорили в степи – «одной ногой в жемчужной обители». Он лежал на своем ложе – иссохший и бледный, словно мумия, и грудь его тяжело вздымалась со свистом и хрипами.
В шатер не дозволялось заходить посторонним. А из самых близких людей у архуна были лишь его внучка и реуб (глава войска, правая рука правителя) Ину-Бех. И именно этот чернобородый воин со шрамами на лице сидел сейчас рядом с умирающим, выражая всей своей позой мрачное благолепие. Его глаза – пронзительные, словно острия кинжалов – скользнули по Альбизар с некоторой долей упрека. Но она старалась не смотреть на реуба.
– Кея-дулу! – причитала она. – Кея-дулу, не умирай! О великий Оудэ, не забирай душу моего дедушки!
Как ни старалась Альбизар, взгляд ее все время сталкивался с глазами Ину-Беха, следящими за ней с каким-то леденящим вниманием. И от этого девушке становилось неуютно.
– Зари-оянэ… – еле слышно прошелестел голос старика.
– Что, кея-дулу? – Она наклонилась к нему поближе.
Слова с трудом вырывались из горла умирающего архуна:
– Обещай мне… Что продолжишь наш род…
– Обещаю, кея-дулу!
– Что выйдешь замуж… За моего… реуба… за Ину-Беха…
– Дедушка, ты не умрешь…
– Обещай… тогда я уйду спокойно… – Голос старика затихал.
– Я обещаю, кея-дулу… – произнесла сквозь рыдания Альбизар.
Лицо архуна разгладилось – теперь на нем явственно читалось облегчение и умиротворение.
– Благословляю… вас… Пред Великим Оудэ…
Последние слова повисли в воздухе, словно нить паутины; грудь Ауз-Туглуна приподнялась последний раз – и душа его навсегда улетела в жемчужную обитель…
Глава VII. Старый князь Имаш замечает необычные способности своего сына. Беляна страдает по княжичу
Князь Имаш мерил шагами горницу. Он думал. В эти моменты никто не осмеливался беспокоить его, да и пусто было сейчас в тереме. С улицы доносились крики ребятишек, увлеченных веселой игрой. Стояла весенняя страда. С утра до ночи взрослые работали в поле, и потому, кроме ребятишек да стариков, в селении днем никого не оставалось.
С тех пор, как сын его вернулся из леса и принял Посвящение, прошло четыре года… Молодой княжич возмужал, превратившись в высокого и стройного, плечистого парня. Он так хорошо овладел боевым искусством, что в округе не было ему равных в ратном деле. Теперь старый князь не сомневался, что его сын сможет дать отпор любому врагу. Самому Имашу было уже пятьдесят девять лет и годы давали о себе знать – потому прошлой весной он объявил Ланко своим преемником; а это означало, что теперь именно его сын будет стоять во главе дружины и защищать поселение от врагов. Новость эту Пеяросль встретил радостью и ликованием, так как все любили молодого княжича. Но только один князь знал, что его сын не совсем обычный, так как с детства он приводил отца в замешательство своими вопросами и умозаключениями. Да только не говорил Имаш о том никому, боясь, как бы не сочли мальчика за юродивого. Крепко помнил он, что наказывала ему лесная ведунья… И потому не торопился он с ответами, желая, чтобы сын искал их самостоятельно, проникая в суть вещей своим пытливым умом.
Также не забывал старый князь о необыкновенных способностях своего отпрыска, которые так или иначе проявлялись в нем, заставляя видящих это замирать в изумлении. Стоило юноше выйти на улицу и, вытянув руку, тихонько свистнуть – как птицы слетались к нему, безбоязненно садились на руку; а он, смеясь, кормил их с ладони зерном. Пчелы и змеи не кусали его, а собаки замолкали при его приближении и начинали миролюбиво помахивать хвостами. Он всегда знал, какая будет погода и хороший ли родится урожай. Но охоте он никогда не промахивался и всегда возвращался с богатой добычей. Воистину был он любимцем богов, и люди почтительно шептались, что неспроста великий Род послал князю столь дивного наследника – и удалого, и пригожего, и разумного. Говорили они, что, видно, грядет напасть какая-то на земли венедские, и суждено защищать их могучему богатырю – Ланизбору, сыну Имаша, князя Пеяросльского…
Но ныне все было спокойно на границах владений светловолосых венедов, и никакая опасность не угрожала богатым поселениям мирных земледельцев. С южных пределов, правда, доходили вести, что пошаливают там степняки – лихие гиуры. Но пока воинственных кочевников удавалось сдерживать, и они не решались на крупные грабежи, довольствуясь в основном тем, что захватывали людей и после вынуждали селян платить выкуп. Также воровали девиц, которые ценились у обитателей степей очень высоко. Их редко возвращали. Как правило, их быстро переправляли в далекие восточные кланы, или вовсе в чужие племена на юго-востоке, и о них больше никто ничего не слышал.
Князь Имаш вышел во двор и направился вглубь его – там, в самом дальнем углу, находилась просторная клетка, на совесть изготовленная кузнецом Авришем. В этом светлом и удобном жилище, в неге и ласке, в любви и заботе, жили два лесных зверя – две рыси, самец и самка. С тех пор, как Ланко принес их из леса – маленьких, чуть больше кошки – они превратились в великолепных грозных хищников, грациозных и опасных. Но опасны они были для кого угодно, но только не для обитателей княжьего терема. Имаш всей душой, дивясь самому себе, привязался к этим удивительным созданиям, и они дружно отвечали старику взаимностью… И если всех остальных они только терпели, удостаивая лишь беглым и равнодушным взглядом, то князя они приветствовали громким мурлыканьем, сразу оживляясь при его появлении.
Вот и сейчас он зашел в клетку – и звери тут же принялись тереться о его ноги. Он гладил их и чесал за ушами, отчего хищники млели и принимались урчать еще громче.
Рысей звали Чуд и Мала. Так назвал их Ланко. Князю Имашу отчетливо вспомнилось, как в день Посвящения, придя из леса в родной дом, его сын поставил на лавку большую корзину, накрытую куском холста, наказав никому не трогать ее, сам он при этом ненадолго отлучился. Но князь решил полюбопытствовать, что же там находится… Когда он откинул край холста, то обомлел, замерев на месте и потеряв дар речи. Он ожидал чего угодно, но такое не мог даже себе представить. На него злобно и в то же время испуганно смотрели четыре круглых желтых глаза. Два диких звереныша жались в краю корзины, прижав уши и выгнув дугой спинки, шерсть на которых стояла дыбом. Рысята… Серые с пятнами, с кисточками на ушах… Они грозно рычали – и от этого низкого глухого звука князю стало не по себе. А звереныши то и дело принимались яростно шипеть, открывая свои розовые пасти, в которых уже отчетливо виднелись острые белые зубки… Князь смотрел на них как зачарованный, не в силах оторваться.
Когда наконец подошел княжич и увидел эту картину, то первое, что он сделал – погладил рысят, сказав им что-то ласковое. Те мигом успокоились, и теперь выражали лишь игривое миролюбие – лукаво посматривали они на князя, подергивая своими прелестными ушками. Имашу оставалось только дивиться такому невиданному чуду. Затем юноша сказал: «Погладь их, отец. Они не тронут. Я попросил их…» «Как это ты их попросил?» – изумившись таким словам, недоверчиво спросил князь. «Мысленно, отец, – смущенно ответил княжич, – это трудно объяснить… Но ты поверь мне – они ничего тебе не сделают и будут слушаться тебя так же, как и меня…»
И князь, отчего-то поддавшись уговорам сына, протянул руку и погладил рысят, которые теперь вели себя совершенно по-другому. Они были спокойны; более того, им, судя по всему, даже нравилось прикосновение руки к своим пушистым загривкам.
Тысячи вопросов тогда возникли в голове у князя. Но он вовремя сдержался, не желая смущать юношу, выведывая у него, что да почему. Понял князь, что вот оно – то, о чем говорила Вейница тогда, в тот день, когда родился его наследник долгожданный, чаянный. И промолчал он, словно все чудесное, что происходило на его глазах по воле его юного сына – самое обычное дело…