Расправа и расплата
– Мы с работы шли, – буркнула Валя, не поднимая головы.
– Значит, ты не одна была? Кто еще с тобой был? Куда он делся? Или ты с ним шла с работы?
– Мы с Ленкой шли, с маслозавода… С Ленкой Лагиной…
– Понятно. Ты и Елена Лагина возвращались с работы с маслозавода. Записывайте, товарищ лейтенант!
– Отчество твоё как и фамилия? – спросил дежурный.
– Покровская Валентина Николаевна…
– Итак, шли вы с работы… Дальше?
– Идем… А тут из кустов кто-то… как прыгнет… схватил меня… – Девушка снова зарыдала.
Сарычев подошел к ней, похлопал по спине ладонью, успокаивая.
– Ладно, ладно, все позади, не реви!.. А Ленка куда делась?
– Убежала…
– Понятно… Записывай, – кивнул он дежурному. – Он схватил тебя, повалил, платье порвал? Так?
Девушка рыдала и кивала, всхлипывала:
– Ду-шил… и-и… насиль… ничал…
– Душил?! – воскликнул радостно Сарычев. – Это важная деталь! – повернулся он к лейтенанту. – Отметьте это непременно. Важнейшая деталь!.. Ты у него не первая жертва… Слышала, наверно, как какой-то подонок месяц назад также девчонку изнасиловал и задушил. Все Уварово шумело… Тоже так выскочил из кустов, схватил, изнасиловал и задушил! Ах, сволочь, попался, наконец!
– Он говорит… не он… подстроили… – всхлипнула Валя. – И он с галстуком, а у того не было. Я видела…
– Кто не он? Кто подстроил?
– Ну, тот…
– Товарищ капитан, – пояснил дежурный лейтенант, – насильник-то зам редактора нашей газеты Анохин. Вы знать его должны…
– Да-а! Анохин! – воскликнул Сарычев, стараясь показаться пораженным. – Не верю! В такое поверить невозможно!
– Он говорил… тут… чего-то он раскопал на фабрике, вот его и хотят посадить! – Дежурный выразительно показал глазами Сарычеву в сторону Мишки, намекая, что тот сынок директора фабрики.
«Накладочка! – похолодел Сарычев. – Надо было на насилие Мишку направить, а Васька здесь бы справился. Ай-яй-яй!.. Болваны! – выругался он про себя. – Зачем же они его в дежурку тащили? Надо было сразу в изолятор!».
– Ничего, завтра разберемся! – бодро ответил он лейтенанту. – Ты видел хоть одного преступника, который бы сразу признался, а не валил на других? Все они крутиться начинают, ходы искать, версии придумывать… А этот не дурак, еще поводит нас за нос… Ты записал все? Как появились эти ребята, как он убегал, как поймали… Ну-ка, дай-ка я прочитаю… – Сарычев взял лист у дежурного, пробежал глазами. – Все вроде так… Валюша, посмотри и подпиши! Происшествие мы обязаны зафиксировать, ничего не поделаешь… Подписывай, и мы тебя домой отвезем…
Девушка взяла листок дрожащими руками. Он затрясся в ее руке, зашелестел в наступившей тишине. Сарычев напрягся: подпишет – не подпишет?
Видела ли строчки Валя, понимала ли их в своем состоянии? Смотрела, смотрела на шелестящий листок, медленно положила его на стол. Неужели не подпишет? Силой не заставишь!.. Валя потянулась за ручкой, подержала ее над листком… и подписала. Сарычеву хотелось схватить лист со стола, спрятать. Он еле сдержался, чтобы не выдохнуть с облегчением.
– Возьмите, – кивнул Сарычев лейтенанту, указывая на лист. – Я сейчас…
Он вышел из дежурки и направился в свой кабинет на второй этаж, чтобы позвонить Долгову. Понимал, что секретарь райкома теперь измучился в ожидании, да и посоветоваться надо, как быть с девчонкой? Во-первых, неизвестно напишет ли она заявление, скорее всего, не напишет. Это усложнит дело, как судить, если потерпевшая не имеет претензий. Но все же это полбеды! Главное, во-вторых, даже если напишет, то брякнет на суде, что не уверена, что именно Анохин ее изнасиловал, расскажет, что он говорил, что его подставили из-за директора фабрики. Все шито белыми нитками! Все не просто! Вся придуманная интрига трещит по швам.
Все это Сарычев рассказал Долгову.
– Что ты думаешь делать? – спросил секретарь райкома сердито. – Завязал узелок, развязывай!
– Один выход… – вздохнул Сарычев.
– Какой?
– И девчонку, и его…
– А завтра и тебя, и меня…Так?
– Девчонка потрясена… от позора она покончить с собой готова… Так бывает! Ну, а он… Такие перспективы перед ним открывались, и вдруг все рушиться… Тоже нервы могут не выдержать. И он повесится… в камере…
– Погоди, думаю, – сказал Долгов.
Помолчал.
– Девка может… Это достоверно… Но чтоб свидетели были…
– Будут.
– И правдоподобно… А он нет… Он же в камере, без шума не сделаешь… Лишние свидетели!.. Нам не поверят… В Тамбове возможно, а у нас нет… Завтра его затребуют в Тамбов… И пленка нам нужна, пленка… Надо узнать, не передал ли он ее кому?
– Если будет суд, он и на суде будет гнуть свое… Все расскажет!
– До суда надо дожить!.. Впрочем, и не такие ломались… Зиновьев с Бухариным покрепче были, а что подписывали. Это уж не твоя забота… Действуй!
Ободренный Сарычев вернулся в дежурку. Выход хороший найден! Если девчонки не будет, то подруга ее Елена Лагина все достоверно распишет на суде, даже Анохина узнает. Когда его из камеры привезут на суд, у него видок будет еще тот, ничего интеллигентного не останется. Такая бандитская рожа будет! Чтобы он ни вякал на суде, кто ему поверит.
– Так, – сказал он в дежурке, – давайте сначала Валюшку домой отвезем, чего ей здесь томиться? А потом уж вы собственноручно опишите, как дело было…
– Позвать сержанта Новикова? – спросил дежурный. – Он отвезет?
– Я сам… На своей… Вдруг вызов срочный, а дежурной машины нет. Я с ними отвезу, – указал Сарычев на Мишку со Славиком. – Пошли!
В машине всю дорогу была тишина. Все молчали. Возле пешеходного моста через железнодорожные линии неподалеку от вокзала Сарычев вильнул, сделал вид, что объезжает яму на дороге, переключил скорость, быстро и незаметно выключил зажигание и тормознул. «Москвичок» его дернулся и заглох.
– Что это с ним? – пробормотал Сарычев, вылез из машины и поднял капот. Сделал вид, будто осматривает, а сам снял провода с двух свечей. Закрыл капот, вернулся в машину и начал крутить стартер. Машина чхала, но не заводилась.
– Ну, зараза! – выругался Сарычев, снова вылезая из кабины. Он покопался немного в капоте и крикнул: – Ремень потеряли!.. Славик, помоги поискать. Он где-то рядом слетел… Славик вылез из машины. Они отошли немного назад, и Сарычев шепотом быстро объяснил, что нужно делать. Вернулись, снова покопались в моторе.
– Нет, без ремня не обойтись, – с горечью сказал Сарычев и выругался, пнул колесо. – Зараза!.. Ребята, тут недалеко осталось, минут двадцать. Проводите Валюшу, а завтра я жду вас в милиции… Не в службу, а в дружбу…
– Я не пойду с ними! – вскрикнула девушка испуганно. – Только с вами! Или я здесь ночую, в машине.
– Чего ты боишься? – притворно удивился Сарычев. – Они же тебя спасли! – А про себя выругался: «Ну и капризная, стерва!.. Еще чуть и я своими руками ее задавлю!».
– Нет, нет, без вас я никуда не пойду!
– Раскурочат машину, – вздохнул Сарычев, принимая решение.
«Приказывать-то легко, – подумал он. – А вот как самому… Назад пути нет!».
– Хорошо, я пойду с вами!
Он запер машину, и они стали подниматься по бетонным ступеням на высокий мост.
«Хорошо, что в Уварово железная дорога не электрофицирована, – подумал Сарычев. – За провода не зацепится!.. Да, приказывать легче!». Сердце его, чем выше они поднимались, тем сильнее билось. Он смотрел вниз, не приближается ли поезд, нет ли движущихся вагонов, чтобы сбросить не на голые рельсы, а под поезд. И еще смотрел, нет ли пешеходов? Было пустынно. Сопел неподалеку тепловоз, фыркал, скрипели лениво где-то вдали железные колеса, стукали важно, но в полутьме не видно было поблизости движущихся вагонов. Под мостом на крайних дальних путях стояли два грузовых состава. Поднялись наверх, двинулись по широкому бетонному мосту с высокими железными перилами. Сарычев взглянул на Славика: пора. Тот приотстал, и вдруг сзади изо всех сил ударил девушку по голове, оглушил, обхватил руками, приподнял. Мишка растерялся, не понял, стоял, разинув рот.
– Помогай! – крикнул ему тихо Сарычев.
Мишка не знал, что делать, а у Славика не хватало сил одному перекинуть девушку через перила. Тогда Сарычев сам схватил ее за ноги и кинул их на перила. Славик толчком сбросил девушку вниз. Они стояли, смотрели, как удаляется, летит вниз, развевается рваное серенькое платье. Им показалось, что падала девушка вечность. Удар о рельсы был глухой, почти не слышный здесь, наверху. Они кинулись по мосту, по ступеням вниз. Бежали молча. Гулко стучали ногами по бетону. Мост гудел, дрожал под ними. Слетели, спрыгнули с платформы на пути, бросились, прыгая через рельсы, к неподвижному серому бугорку. Издали казалось, что на рельсах лежит куча рваного тряпья.
Девушка не шевелилась, лежала на боку. Крови в полутьме не видно. Сарычев взял ее за кисть, стал щупать пульс. И с ужасом нащупал. Палец явственно ощущал слабые толчки.
– Жива! – шепнул он и ногой подтолкнул к Мишке камень. Их много валялось меж путями. – Бей! – указал он на висок девушки. – Быстрей!
Мишка медленно поднял камень, растерянно глядел на капитана: не отменит ли он приказ.
– Давай! – яростно крикнул шепотом Сарычев.
Мишка взмахнул рукой, опустил на висок девушки камень. Потом ударил еще раз изо всех сил.
– Довольно! Понесли в машину!
– Куда теперь ее… – прошептал Мишка. Он не понимал, зачем нужно было убивать девку.
– В больницу… видишь, не выдержала позора, прыгнула с моста, – сердито сказал Сарычев. – А мы не углядели! Откуда мы знали, что у нее на уме… Шла спокойно, и вдруг…
14. Долгов
Рано утром Долгов позвонил в Тамбов Климанову и быстро рассказал о происшедшем за последние сутки. Климанов только крякал, когда слушал очередной поворот событий.
– Не надо бы по телефону… – выговорил он наконец.
– Понимаю, но дело срочнейшее. Как быть с Анохиным? Он первому же следователю все расскажет… Здесь он не пешка. Поверит – не поверит следователь, а бумагу составит и в дело пришьет. Не один читатель найдется…
– Срочно его сюда, сию минуту отправьте с серьезным сопровождением. Комнату его опечатайте! Нам нужна пленка. Здесь он скажет, где прячет!
– Мы всю комнату обшарили…
– Видно, плохо шарили… Везите его в Тамбов. Слишком серьезное дело для районной прокуратуры… Постарайтесь не афишировать насилие и самоубийство девушки…
Долгов положил трубку и тут же набрал номер телефона Сарычева.
– Сейчас же, срочно отправь Анохина в Тамбов. Усиленный наряд в «воронок» и сам на машине следом! Всю дорогу глаз не спускай, понял? Пока своими глазами не увидишь, что он попал по назначению, у меня покоя не будет. Вопросы есть? Действуй!
Сарычев немедленно собрался, и через полчаса «воронок» с Анохиным выезжал из ворот милиции. Его сопровождала черная «Волга» молодого начальника милиции.
В это время секретарь райкома принимал в своем кабинете редактора районной газеты Василия Филипповича Кирюшина. Пришел тот по своим делам. Сидели, разговаривали.
– Твой заместитель меня ошеломил утром, – горько качнул головой Долгов. – Оглушил прямо! Ты в курсе?
– Звонил он мне вчера из Тамбова, обрадовал, – улыбнулся Василий Филиппович. – Я посчитал, что это вы его рекомендовали… Он парень способный, большая дорога…
– Какая дорога! – воскликнул, перебил Долгов. – Кончилась его дорога! Мне из отдела милиции только что позвонили: изнасиловал он девку ночью, арестован!
– Коля! Изнасиловал?! – откинулся в кресле, побледнел Кирюшин. – Какую девку? Зину? Так он жениться на ней собрался. В Тамбов в загс документы с ней подавать возил…
– Она его невеста? – теперь поразился Долгов. «Неужели эти скоты с его невестой расправились? Ну, скоты, все запутали!» – мелькнуло в его голове, обдало жаром. – Почему же тогда она с собой покончила?
– Зинка? Покончила? Мать моя! Как? – воскликнул потрясенный Василий Филиппович. – Тут не то что-то… Я хочу с ним встретиться! Тут что-то не то!
– Сам толком ничего не знаю, – буркнул растерянный Долгов. – Сейчас выясню!
Секретарь набрал номер милиции.
– Сарычева! – попросил он в трубку. – В Тамбове? Когда уехал?… Какого преступника? Анохина… В Тамбов, значит, увез, а как зовут ту… девчонку, которую он… изнасиловал… Да, да, узнайте… Сейчас узнают, – опустил Долгов трубку и глянул на редактора. – Анохина уже в Тамбов увезли. Утром Сарычев доложил туда, приказали привезти. Дело слишком серьезное для района… Как, как? – спросил он в трубку. – Валентина? Спасибо!.. – и вымолвил с облегчением. – Валентина ее зовут… Дело вот еще чем осложняется. Нападение по почерку совпадает с апрельским. Помните, маньяк изнасиловал в лесопосадке и задушил свою жертву. Как мне объяснили, нападение однотипное. Но на этот раз случайно ребята неподалеку оказались. Шли мимо, услышали, схватили, говорят, прямо на девке. Вместе в милицию привезли… Протокол составили…
– Как же она покончила с собой?
– Раздолбаи! – выругался Долгов. – Домой повезли из милиции, трое было… Она у них на глазах через перила железнодорожного моста сиганула. Рты разинули… Раздолбаи!
15. Камера
Николай Анохин догадался, что его везут в Тамбов сразу после выезда из Уварово. Понял это и обрадовался, решив, что там его не достанет Долгов. Там следователи поответственней. Он все расскажет им. Они быстро разберутся и отпустят его. Николая поташнивало, в животе было неспокойно, крутило, временами схватывало. Наверно, от утренней баланды.
По частым поворотам машины понял, что въехали в Тамбов, и подумал, что где-то совсем рядом находится Зина, может быть, идет сейчас мимо по улице и не догадывается в какой он беде. От мысли о Зине сильнее защемило сердце, снова навалилась тоска, такая тоска, словно он узнал, что больше никогда не увидит Зину, не обнимет ее.
В следственном изоляторе Анохина ждали, поэтому приняли без проволочек, быстро. Сарычев не был официальным сопровождающим, поэтому в тюрьме в дела не вмешивался, вообще не входил в здание, старался не попасть на глаза Анохину, своему сопернику. Когда ему доложили, что преступника приняли и отправили в камеру, он сел в машину и быстро кинул водителю:
– В Уварово!
Шофер удивился, глянул на него, проверяя, не ослышался ли он. Прежний начальник милиции никогда так скоро не покидал Тамбов, обязательно места в три заедет показаться, поговорить, пожать руку.
Анохина вначале отправили в одиночку. Шел он по коридору тюрьмы медленно, осторожно, горбился, все тело болело. Под глазом синяк, нос распух. Сорочка в темных кровавых пятнах. Галстук отобрали в Уварово и не вернули. В камере он лег на топчан на спину, стал смотреть на тусклую лампочку под потолком и думать, стараться понять, что они будут делать с ним дальше. Он не мог найти объяснения тому, почему его не убили в лесу? Почему не спросили ни разу о пленке? И знают ли они вообще о ней? Если не знают, считают, что Ачкасов просто познакомил его с документами, тогда логичней убить его, чтобы он не поделился ни с кем информацией. Зачем такая сложная операция с насилием? Неужели они не понимают, что на суде он все расскажет? И кто насиловал, и за что его подставили. В поведении Долгова Анохин не находил логики, не понимал его. И не мог предугадать, что он предпримет дальше. Вряд ли он решиться убить его в тамбовской тюрьме. Значительно проще это было сделать в Уварово, а еще проще, конечно, на даче, в лесу. Убили, камень на шею и в воду или закопали в лесу. Быстро и незаметно. Значит, что-то еще придумали. Но что?
В таких раздумьях и тоске по Зине, по матери, в мучениях от мысли – каково им будет узнать о его беде! – Николай Анохин провел вторую ночь в тюрьме, вторую ночь без сна. Утром после жидкой кормежки услышал он лязг засовов. Дверь распахнулась.
– Выходи! С вещами! – Надзирателей было двое. – Скатывай матрас.
В коридоре Анохин снова почувствовал резь в животе и попросил:
– Мне бы в туалет…
– Потерпишь, там есть, – буркнул один надзиратель, запирая камеру.
Когда открылась дверь, Анохин подумал, что его поведут на допрос. Он решил сразу написать все на бумаге и потребовать расследования. Но с постелью на допрос не водят, значит, всего лишь в другую камеру перебрасывают. По коридору вдоль железных дверей вели недолго. Остановились возле одной, и тот же надзиратель, что открывал его камеру, загремел ключами, засовами, а другой сказал с сочувствием:
– Ну, парень, тебе не позавидуешь!
Тот, который открывал, постарше и пожестче, быстро глянул на своего напарника:
– Помалкивай, не твое дело!
Анохин понял, что его ожидает что-то страшное. Сердитый надзиратель открыл дверь?
– Заходи!
За дверью была большая камера, и видно было несколько человек заключенных. Анохин, съежившись, шагнул через порог и остановился. Жесткий надзиратель толкнул его в спину и прикрикнул громко:
– Иди-и! Помял крылышки – неси ответ! – и захлопнул дверь.
Анохин не знал, что на воровском жаргоне выражение «помять крылышки» означало изнасиловать девушку. Надзирателю велено было донести до обитателей камеры, что новенький арестован за изнасилование. Анохин стоял у двери, не зная, что делать, куда идти, молча прижимал к себе скатанный матрас с постелью. Он видел, что все обитатели камеры смотрят на него, смотрят недружелюбно, не понимал, что это недружелюбие возникло у всех в глазах после слов надзирателя, на которые он не обратил внимания, просто не услышал их. Анохин увидел свободное место неподалеку от двери и шагнул к нему, но его остановил резкий голос:
– Там занято! Твое место вон там, в углу, у параши, вместе с петушками!
Анохин остановился в нерешительности, посмотрел на узколицего, который указал ему место у параши. Все молчали, и молчание было враждебным. Николай решил не идти наперекор с первой минуты, не ссориться, и двинулся к нарам, на которые ему указали, кинул на них матрас, раскатал его и сел, не зная, как вести себя, как растопить лед. Запах в камере был тяжелый, спертый, а здесь, в углу, особенно неприятный. Вонь. Камера начала разговаривать, двигаться, шелестеть.
– Как он на маню похож, – услышал Анохин голос того, кто указывал ему место у параши.
– Не, – возразили от стола. – На Клашку.
– Почему на Клашку?
– Не знаю… Похож и все.
– Сейчас узнаем… Маня, Манюша! – громко позвал первый, узколицый.
Анохин слышал разговор, но не думал, что он идет о нем, что это его зовут, и не оглядывался, не смотрел ни на кого, сидел на краю нар, сгорбившись, сжимая голову руками. Боль, боль, боль терзала душу. И ужасно тянуло в туалет. Но не хотелось с первой минуты в камере садиться на парашу. И Николай терпел.
– Я говорю, Клаша. Такой розовощекой и кудрявой Маня не бывает. Смотри!.. Клаша, Клашутка! Ау!.. Не откликается. Жаль! Пошли знакомиться. Может, она глуховата, не слышит…
Двое подошли к Анохину. Узколицый толкнул его в плечо.
– Петушок, о тебе речь ведем, а ты не слышишь, обижаешь…
Анохин поднял голову, увидел перед собой узколицего, худого с большими жилистыми руками, в наколках. Второй был чуть сбоку, плотный, стриженный, беловолосый. Николай молча поднялся, не понимая, что от него хотят, глядел на их игривые лица.
– Знакомиться пришли.
– Николай, Коля, – хрипло ответил Анохин.
– Ах, Поля! – обернулся узколицый к стриженному. – Видишь, не угадали! Ее зовут Поля!
– Николай, – громче повторил Анохин.
– Был Коля, стала Поля, – засмеялся, ощерился зловеще узколицый и потрепал по щеке Анохина жесткими пальцами. – Ты помял крылышки, а мы тебе наденем юбку! Понаслаждался, дай другим… – Он снова протянул руку к лицу Николая, но Анохин резко отстранился, стукнулся затылком о верхние нары. Он догадался, о чем идет речь, испугался и быстро заговорил:
– Я не мял крылышки… не наслаждался… ме… ик…
Узколицый сильно ткнул кулаком ему под дых, не размахиваясь. Анохин икнул, согнулся, умолк, а узколицый толкнул его на нары, говоря своему напарнику?
– Поля меня возбуждает… Очень хочется!
– А кто тебе мешает?
– Штаны ее мешают.
– Снимем…
– Слышь, Полюня, не томи, – потрогал узколицый за плечо Анохина, который сидел, скрючившись, прижимая руки к животу, тяжело дышал. От удара перехватило дыхание. Уходила, отпускала боль медленно, зато все мучительней и мучительней било в голову: изнасилуют сейчас! Как быть? Как быть?! Как быть?!!
– Покажи попочку, спусти штанишки! – подпевал, подхихикивал второй, стриженный.
Узколицый больно сжал плечо жесткими пальцами, рванул вверх Николая, попытался развернуть его задом к себе. Анохин вцепился руками в нары, и тот не сумел оторвать его с первого раза. А когда узколицый еще сильнее дернул за плечо, Анохин отцепился от нар, подскочил и врезал головой ему в живот. Тот отлетел от него, ударился спиной о соседние нары. Николай в ярости кинулся на стриженого, но не ударил его, а схвати за горло. Оба они упали на пол. Все смешалось, завертелось. Его били, пинали, тащили, кричали, хрипели. Чуть ли не полкамеры навалилось на него, помогало узколицему. Он бил, махал руками, катался по полу, хватался за ноги, валил на пол, пытался схватить за горло, бил, кричал, хрипел, не чувствовал боли. Наконец его скрутили, распяли, прижали руки и ноги к полу, стянули штаны. Он дергался, выл, кричал:
– Я журналист!.. Я не наси…
Ему зажали рот и стали поднимать с пола.
Он еще яростней, из последних сил, задергал руками и ногами. Вдруг его отпустили, бросили на пол. Раздался хохот.
– Обосрался, гад! Вонючка!
Он не чувствовал, как это с ним произошло. Он лежал на полу, видел перед самым лицом ноги. Попытался подняться, натянуть штаны, но не смог. Рук не чувствовал. Они его совершенно не слушались, как отнялись. И он заплакал.
Яростная свора, которая минуту назад с веселым азартом топтала его, распинала, тащила на нары насиловать, затихла, увидев, что на полу перед ней лежит в крови и дерьме жалкий, раздавленный человек, дергается от рыданий, размазывает слезы с кровью по лицу и бормочет:
– Я не насиловал… Я журналист… Я нашел… подпольный цех… на фабрике… секретарь райкома… посадил…
– Что он бормочет? – услышал в тишине Анохин. Чьи-то ботинки появились возле его лица. Кто-то присел на корточки и спросил: – Что за подпольный цех?
– На трикотажной фабрике… Его открыли секретарь райкома и директор…
– Где?
– В Уварово…
– А ты кто?
– Я зам редактора газеты… Нашел цех…
– Понято… Шакал! И ты Мурло, помогите человеку помыться!
– Я сам, – бормотнул Анохин, вновь пытаясь подняться.
– Помогите, сказал! – жестко сказал тот, кто расспрашивал.
Анохина ухватили под мышки, потащили к умывальнику.
16. Следователь Макеев
Следователь Тамбовской прокуратуры Макеев Андрей Алексеевич тоже провел бессонную ночь в одиночной камере. Он тоже всю ночь мучился, страдал, ломал голову, искал пути своего спасения. Несколько раз принимался плакать от бессилия.
В том, что завтра его вышибут из прокуратуры, он не сомневался. С этим он смирился, к этому он готов, и это будет самое легкое наказание. Счастливый исход! Худшим – был срок, тюрьма, лагерь, где он тут же станет петухом, изгоем. Скорее всего, даже до лагеря не дотянет! Как узнают в камере, что он следователь, придушат в первую же ночь. Биться об стену хотелось Макееву от этих мыслей, от бессилия.
Дернул черт его вчера вечером потащиться в городской парк! Пивка захотелось. Можно было в другом месте спокойно попить. Нет, в парк потянуло, на природу.
В павильоне многолюдно было, шум. Макеев допивал вторую кружку, когда к столу от автоматов подошел парень, узкоплечий, кучерявый, розовощекий. Пена стекала по кружке, которую он держал в руке, и капала на грязный бетонный пол с рассыпанными по нему блестками рыбьей чешуи. Парень поглядел на Макеева долгим взглядом, ставя мокрую кружку с пивом на стол, и улыбнулся. Макеев понял, кто перед ним, заволновался, чувствуя приятную дрожь, и не удержался, невольно растянул губы в улыбке. Чтобы скрыть волнение, поднял свою кружку и допил остатки пива.
Он хотел быстро поставить кружку на стол и сразу уйти. Тем более, что сзади него стоял мужик, нетерпеливо ожидал, когда он допьет и освободит кружку. Их не хватало всем желающим освежиться в этот теплый вечер. Макеев поставил кружку, мужик схватил ее и ринулся к автоматам. Следователь, поворачиваясь уходить, услышал быстрый голос парня:
– Не торопись!
Макеев заколебался: уйти, остаться! Желание пересилило. Он остановился, решив пригласить парня к себе. Парень большими глотками опорожнил кружку и со стуком поставил ее на стол.
– Больше не будешь? – подскочили к нему сразу два человека.
– Не, – мотнул головой парень и шагнул к Макееву.
Кружку сразу слизнули со стола.
– Пошли ко мне, – тихо сказал Макеев.
– Зачем? – уверенно отклонил предложение кучерявый парень. – И тут удобно! – кивнул он в сторону туалета и взял за локоть Макеева, который послушно пошел рядом с ним в мужской туалет, хотя не хотелось туда идти. Комната у него в общежитии свободная. Никто не помешает. Можно спокойно наслаждаться. Не торопясь кайфовать. Но Макееву парень понравился, и он надеялся, что познакомится с ним, и между ними завяжется долгая дружба.