Вопль археоптерикса
После слов про Берлин и главного фашиста, а потом про «завершить войну», я посмотрел на Прошу, вернее, на его затылок. Что у него за устройство? Будто провалится Гитлер в тартарары в одночасье. Очень сильно похоже на дурацкий розыгрыш. Но мысли уже заработали в другом направлении. Чтобы освоить новую машину, принцип действия которой представляешь, а какой-то дядя подписал все на своем китайском, надо сначала узнать, что и где у нее находится. А куда и зачем – разберемся. И сказал:
– Переводчика бы, Игорь Валентинович.
– Сейчас подниму капитана Вяхирева, – кивнул Мухалев.
И при чем тут этот капитан? На кухню только ходит да книжки в теньке читает. Но, видимо, недоумение мое на лбу было прописано, потому что Мухалев добавил:
– Специалист по английскому, безопасники оставили. Прибудет в твое распоряжение. Федин!..
На следующий день, ближе к вечеру Вяхирев расклеил на основные узлы, приборы и указатели Ланкастера бумажки с переводом. Я не отставал от него, просил уточнить то одно, то другое, и скоро уже запомнил почти всю начинку панели пилота. Усевшись в кресло, обвел аппаратуру другими глазами, понял, что все под рукой. Не все, конечно. Выходило, что Ланкастер только из кабины не запустишь. Точно, вот переключение на внешние баки. Все четыре мотора Мерлин – здесь. Газ… на один дюйм вперед. Вяхирев пишет, что один дюйм это 2,54 сантиметра, ох, ты ж, зануда, не промазать бы! Да не промажем… Рычаг тормозов на левой части штурвала…
Три дня махали закрылками, стрелками приборов, запуск двигателей произвели несколько раз. Газ. Тронулись. Посыпались с корпуса камуфляжные приспособления, ветки… Торможение… Нормально.
Комэск через Федина два раза в день справлялся, как у нас идут дела. Сам тоже по Ланкастеру лазил, когда время находил.
Отведенные три дня закончились и… ничего. Тишина. Я сидел как на иголках, дергался. Сказано же – войну одним ударом. Так чего ждать? Умом-то понимал – как только сложится, команда сразу и придет. Может, пакет уже в эскадрилье, в сейфе лежит, командир лишь сигнала ждет, чтобы мне его вручить? Понятное дело, но все равно мучился. И Алексей мучился – он ведь второй командир в экипаже, в курсе дела, хоть и в общих чертах. Даже Проша все время ходил на кухню Бомбовоза гладить. Смотришь, – идет энергично так, будто по делу. А обернешься вслед, так он возле котлов сел на корточки и котяру задумчиво по спине ладонью утюжит.
Только к вечеру, на четвертый день, комэск в штаб вызвал, на этот раз меня одного:
– Машина, бомба в боевой готовности. Это я не спрашиваю, а утверждаю. Ваша задача доставить бомбу в означенную в приказе местность, после чего товарищ Прохоров приступит к выполнению своей части задания. Означенная местность –Берлин, – комэск протянул мне конверт. – План полета вручить старшему лейтенанту Морозову. Прорабатывайте, готовьтесь, сигнал вот-вот поступит. Дальше за тобой дело, Миша.
И опять тишина. И только через два дня, в шестнадцать часов, ноль минут запыхавшийся Федин принес радиограмму, перед закатом Мухалев припылил:
– Радиограмму изучил, капитан? Задание назначено на сегодня. – И добавил, как в прошлый раз: – Дальше за тобой дело, Миша.
Глава 7. Юнкерс
На закате и вылетели. На незнакомой машине, зато экипаж слетанный. Сзади за штурманским столом Алексей Морозов, старший лейтенант, с которым не один месяц уже летаем и в одной землянке живем. Сержант Климов, радист. Смотришь на него, например, за обедом – длинный, нескладный, соломенный вихры в разные стороны, хоть приглаживай, хоть не приглаживай. Старается выглядеть бывалым, сдерживается, а взгляд отчаянный, веселый – мальчишка. Давно ли Костиком назывался, но дело свое знает, хоть и ершится иногда, главное, на земле, не в воздухе. Галюченко, ефрейтор, бортстрелок, немолодой человек, необычный, но надежный, а это главное. И Проша. Без звания и опыта полетов. Не знаю, может, он вообще впервые в жизни в воздух поднялся. Однако ко двору пришелся, и не чувствовался здесь, в кабине, чужим человеком.
Душная хмарь повисла к вечеру, но грозе быстро не собраться, когда три недели пекло стояло. Проскочим через линию фронта уже по темноте, и дальше на Берлин двинем.
Летим в облачности, плюс ночь, одно занятие – за приборами следить да размышлять. Штурвалом пошевеливать, конечно, изредка по плану курс менять. Хоть машина и новая, непривычная, но как только гул двигателей пошел, сразу все на свои места встало. Думается уже не о том, какой тумблер переключить или надпись вяхиревскую успеть разобрать, а лезет в голову всякая ерунда. Бомба эта…
Проша перед пультом сидит, а бомба как живая, приборов больше, чем у меня и штурмана вместе взятых. И все эти приборы словно шевелятся, подмигивают… Нехорошее от этого чувство, лучше бы груз спокойно в отсеке лежал, а ожил уже на пару километров ниже нас. Чего Проша ее тревожит? Просто возится от волнения. И чувствую – переживает он не от того, что который час над фашистами летим, что первый боевой вылет у него. Волнуется, как его изобретение сработает. Сумасшедший ученый, что с такого взять?
На хронометре четвертый час полета. Скоро и Берлин, зигзагом подходить будем, чтобы ПВО не засекла. Облачность внизу не плотная, но земли не видно – значит, нас и подавно. Звезды – вот они, на радость штурману. Приборы – приборами, а астрономия всегда поможет цель найти. Впрочем, Алешка уже в кабину бомбардира перебрался – отдельная кабина для управления бомбометанием на Ланкастере. Оттуда ему и наземные ориентиры искать привычнее – с носа, как на ЕР-ке.
Благодушное настроение вмиг снесло, когда по Млечному пути тень мелькнула. Наших здесь быть не должно. Англичанин? Черта с два такое везение, наверняка, немец. И бомберам немецким тут делать нечего. Вынимаю голову из песка – ночной истребитель, больше некому. Может, не заметит? Ага, идиот он, что ли? Мы под ним – на фоне облаков да при свете звезд, – как на ладони. И не подерешься – Ланкастер у нас особенный, серьезно обезоруженный.
Кричу Алешке, сам – штурвал от себя, ручки газа вперед – хоть жидкая облачность, но в ней одна надежда. Оборачиваюсь, фриц уже на хвосте висит, рядышком, силуэт виден – Ю-88. Это над Москвой они бомбардировщики, а тут – ночные истребители.
Фашист очередь пустил и носом зарылся. Хвостовых пулеметов боится, отсутствующих. Англичанина в нас опознал. Неплохо, а то сшиб бы, будто на учениях – такую-то чушку: и нам не покрутиться, и ему не промахнуться. И Галюченко со своей верхотуры за оперением его не достать. Кладу вправо, можно в штопор влететь, черт знает, как этот Ланкастер себя на больших углах поведет. «Полагайся, Данилин, на предыдущий опыт». Положишься тут, – эта машина вообще ни на что раньше мной виденное не похожа.
Очередь стучит по фюзеляжу. Точно бьет, зараза. Юнкерс сделал новый заход – у него и скорость, и маневренность. А может, другой это – их истребители парами работают.
– Хана! – кричу. – Сбили!
Климов тоже кричит, что именно – не разобрать. Фриц справа заходит, но не видно ничего, я оглядываюсь, успеваю заметить только Прошину морду – в крови всю, а в окне – плексиглас в трещинах. Задело физика нашего. Но Проша не верещит и за голову не хватается – дергает свои переключатели еще быстрее, чем я штурвалом ворочаю.
– Падаем? – слышу его сосредоточенный голос. – Уже падаем?
Не визжит от страха – спрашивает. Тут до меня доходит, кричу:
– Алеха! Бомболюк!
– Замки в боевом.
Вот кто спокоен, когда работает, другой человек! Услышал его, и отлегло – значит, не зацепило штурмана.
– Сброс! – Командую. И сразу лампочки у Проши почти все погасли.
Потом как в замедленной съемке пошло. В лобовом, не спеша, одна за другой, медленно-медленно дырочки появились. Одна… вторая… третья… Дырочки ровные, с просветом. Будто по линейке. Пулемет – отмечаю-раздумываю, словно не в мой колпак Юнкерс очередь всадил, будто есть время думать… А пушка бы вдребезги разнесла… Светлеть начало. Так же медленно пули отрикошетили от Прошиной бомбы. По кабине плавно полетели искры. Оставляя прожженные дорожки на обшивке потолка и стен, каплями повисая на бакелите, взвизгивая и жикая о металлические поручни, панели приборов… Свет ослепил, заставил моргать. Горим? Даже в таком темпе искрам пора погаснуть.
Проморгался – свет никуда не делся. Свист из дырок в стекле, в ушах ломит. Поворачиваю штурвал, иду по дуге. Юнкерса не видно. Ни одного. Оторвались? Только куда они делись? Черт, голова что ли кружится? В глазах все плывет.
Медленно выравниваю, и Ланкастер выходит в горизонтальный полет, – не такая уж и чушка!
Похоже, оторвались. Далеко внизу плотный туман. Сплошная облачность – ни одного ориентира. Кажется, или под нами море?! Да нет, лес. Душно, пот глаза заливает. Но небо спокойное, Юнкерс куда-то делся, и почему-то вдруг наступил день.
– Что за место, ничего не понимаю, – говорю.
Алексей молчит. Плохой признак. Не знает, где мы? Почему не знает? Панику сеять не хочет… Скорость падает… Прибавляю газу… машина почти не откликается на газ. Давление в левой магистрали у нуля! Перебило? Загоримся, раз топливо хлещет. Перекрыть подачу – дергаю кран. Правые моторы крутятся, и то хорошо. Садиться придется. Бомбу сбросили, задание выполнили, и шлепнемся к фашистам?! Да какой, садиться! Нет…
– Только мне в просветах мерещится вода? Много воды, – буркнул Алексей. – А моря здесь быть не может.
– Где ты увидел море? – огрызнулся я. – Туман сплошняком. Черт!
Штурвал тяну – нос еле шевелится, отпускаю – клюет пьяной курицей. Два двигателя отключены – это одно, но, вроде как, и аэродинамика поменялась. Бомболюк не закрылся? Воздух черпаем? Все, надо место искать для вынужденной, иначе плюхнемся, где придется.
– Судя по влажности и туману, действительно можно предположить близость больших водных масс, – вдруг говорит Прохоров, медлительно так, будто гуляет по берегу Черного моря, с собачкой и в белой панаме. – Или леса. Скорее джунглей…
Джунглей тебе… Или леса… Идиот…
– Товарищ капитан, – нудит тем временем Проша, – там, на горизонте, вода виднеется, а значит, может быть отмель, не обязательно же лес в воду сразу обрывается.
– Так точно, товарищ капитан, – рапортует Алексей, – Проша прав.
Проша-то прав… и Алешка прав… Галюченко сопит, в наушниках иногда слышно:
– Матерь Божия, Иисусе Христе…
А мне бы дотянуть. Командую:
– Штурман, отслеживай берег, тянем туда.
На всех парусах, всеми дырками в фюзеляже свистим вниз. Скорость падает. Туман рвется, внизу лес. Море леса. Да что мы леса не видели… Куда ни глянь, везде шевелящиеся кроны, ни просвета. Полянку бы, хоть кустарник, по-тихому сверзиться, не в дерево лбом. Ни просвета. А высоту уже набрать не смогу, нет, не смогу.
Но ведь видели, почти видели – вода. Впереди повыше, не холмы, но сопочка, как в Сибири бывают, может, за ней? На сопке елки уже видны отдельные – ярко-зеленые, у нас не такие. Высота падает – не удержать. Кусты, берег? Не дотяну. А! Была, не была, деваться некуда! Пройду фюзеляжем по верхушкам, может, дотянем и не развалимся.
– Садимся! Вариантов нет. Аварийно!
– Есть аварийно, – откликнулся штурман.
– Есть, – сдержанно отозвался Галюченко. Проша – взглянуть некогда, а он кивает, наверное. Сосредоточенно нахмурив брови, глядя куда-нибудь в свои приборы, будто там формула нашего спасения пропечатана. Или его машины.
Вот они верхушки деревьев! Гашу правые моторы, и будь что будет. И тут перемахнули через сопку, за ней обрыв, и ниже – берег, настоящий широкий пляж. Пришлись на него наискосок. Подправляю чуть, обрыв позволил, подарил метров двадцать высоты, касаемся песка… сядем, нормально сядем!
Воздушные тормоза, элероны на полную, тормоза колесные без пользы по песку. Катимся, подпрыгиваем, не опрокинуться бы. И тут только понимаю, что пляж-то сужается, джунгли к морю выходят. Все равно конец, не в лепешку об стенку, так вокруг дерева обернемся! Все! Грохот, ветки в стекло, трясет и мотает как в мясорубке. Сок зеленый через пулеметные дырки в кабину бьет. Сейчас как в какую-нибудь елку!.. Нет, тормозимся, не видно ничего, по звуку – замедляемся. Точно замедляемся! Свет резкий зеленый, встали…
Глава 8. Ботанический сад
– Я бы сказал, что перед нами гинкго, – протянул Проша. Растерянно хохотнул и прилип носом к иллюминатору.
– А по-моему, обычная пальма, – Алешка встал и проверил кобуру с пистолетом.
Лес, окружавший нас, был непривычен, полон стройных елок, похожих на кипарисы в Ялте да на Прошины гингко.
– Не-ет, – протянул наш зануда, – видите, лист у нее развернут ребром к солнцу.
– Твою же мать, – тихо выругался я, разглядывая в иллюминатор непролазную чащу.
Куда мы попали? Почему день, если летели ночью? Были на подлете к Берлину, значит, скоро нарисуются немцы. И убраться по-быстрому не удастся. Попробуй уберись, когда лес перемолочен в кашу и ты посреди этой каши. Но убираться надо, машину осмотреть и вокруг осмотреться не мешало бы, что за место такое. И добавил:
– Оружие к бою.
Вынул табельный ТТ. Открыл закрасившийся зеленым травяным мусором иллюминатор – так, чтобы и выглянуть, и ствол высунуть. Оттуда как в лицо ударило, обожгло – жара несусветная.
– А-а! – вскрикнул Алексей.
– Летучие мыши какие-то, – отмахнулся добравшийся до нашей кабины Галюченко.
В окошко забралась тварь, голая, крыластая, перепончатая, с клювом, страшная, мама не горюй. Следом лезла, цепляясь когтистыми лапами за обшивку, еще одна.
– Задраить форточки и люки! – кричу.
Задраили, сидим. Выбитый иллюминатор Алексей курткой заткнул, задумчиво сказал:
– Читал, что у фрицев в ботаническом саду, в Берлине, всякое водится. Оно и понятно, почему бы таким не водиться у фрицев, в самый раз.
– Получается, приземлились вслед за бомбой, – ответил я. – Сейчас шарахнет, Прош, или подождет твоего указания? Хотелось бы, чтобы подождало.
Мы сидели, прилипнув к окнам, в фюзеляже, нагревающемся почему-то все сильнее, а то, что удавалось разглядеть за иллюминаторами, совсем не казалось окрестностями Берлина.
– Рамфоринхи? Или птеродактили? – говорил между тем Проша, будто не слыша мой вопрос. – Насколько я помню, и те, и другие, могли быть небольшими. И все они, как ни странно это сейчас звучит, давно-давно вымерли. Но выглядят очень живыми.
Да уж, определенно живые. В иллюминатор буцкнулось существо и теперь сползало, приплюснувшись и повернув голову. Оно сглотнуло, жрать хочет. Кого? Ясное дело, меня, кого же еще. Маловата будешь, обожрешься ведь. Разве в наше время такие водятся? Кажется, я таких тварей в Большой советской энциклопедии видел. Мозг выдал паническую дробь: «Рамфо… кто?! Твою мать! Куда мы попали?!» Однако я слизал с губ пот, катящийся градом, и твердо произнес:
– Штурману определиться с местонахождением. А ты, Прохор, давай, докладывай все известное о Берлинском зоопарке.
– Есть хочется, – невпопад вставил радист.
– Да нет, не зоопарк это, – виновато протянул Проша. – Ну что вы, какой же это зоопарк? Где же аллеи, вольеры, наконец? Нет, это дикий лес. Да и не держат таких зверей в клетках, говорю же, вымерли они. Мне кажется… мы ведь хотели Гитлера в прошлое отправить… машиной времени. Мы с вами машину времени везли. А вот так интересно получилось – сами здесь оказались.
Я даже не нашелся, что сказать. Интересно получилось! Детский сад на прогулке. Сейчас экскурсия закончится, сядем в автобус и домой поедем, или попутку поймаем… эх, Проша, Проша. Вот оно откуда чувство, что немцев нет поблизости… Машина времени? Прошлое, говоришь?
– Галюченко, доложи обстановку сверху, – сказал я, прикинув, что он повыше сидит. Ну, какая-никакая высота, начинать с чего-то надо.
– Есть доложить, – Галюченко исчез в своей верхней будке. Крикнул оттуда: – Лес, товарищ капитан, кругом лес. Противника не наблюдаю. Но и не видать ничего.
Немцев не видно, это отлично… Лес… Но почему светло-то?!
Прошлое… Может, физик ошибается, и мы вообще на том свете?! Черт. Сбили ведь нас. Может, нам только кажется, что мы живые? Ржем сидим, елки разглядываем… а только что ведь темно было. Наверное, в раю, раз светло. А физики в рай не верят, поэтому Прохор и молотит про прошлое… Вот откуда точно не возвращаются. Мороз по коже. Стало не по себе от этой мысли. Я посмотрел на экипаж.
И рассмеялся – стоп! А Константин про покушать-то не забыл! Я перевел дух. Нечего тут панихиды разводить, – одернул я себя и скомандовал:
– Галюченко, прикрываешь сверху из своей будки. Остальные – выходим, осматриваемся, радист выдвигается к хвосту, штурман – к носу. Я выхожу замыкающим. Сразу докладывать обстановку. Прохоров в фюзеляже остается.
Мы осторожно выбрались из люка. Константин стал пробираться через завалы направо, Алексей – влево. Да, ни души вокруг. И жарко, будто вошли в парную. Морды у нас, в полном нашем, летном, обмундировании, красные и хмурые. Я видел, как вокруг Алешки закрутились какие-то насекомые, мохнатые и веселые – судя по их пляске.
Подозрительный лес звенел подозрительным звоном. Раздался утробный длинный рев. Порадовало, что издалека. Но ему ответил другой. Голые крыластые твари носились с криками над Ланкастером.
Как-то сразу стало понятно – не ошибся Проша. Нет здесь никаких немцев, только проблем от этого меньше не стало. Я пытался осмотреться, но сквозь зелень много разглядеть и не удавалось. Лес стеной. Я сплюнул. Черт бы побрал этот лес! Машину надо поднимать, вот удастся ли…
Но не так все плохо оказалось на первый взгляд. Ланкастер стоял на шасси – это очень хорошо. Но стоял, подгребя под себя мясистую, напоминавшую силос, массу, въехав в нее всей тушей, что уже хуже – как теперь из нее выбираться, спрашивается. Похоже, растительность здесь, пусть и высоченная, но мягкая. Когда садились, самолет смял ее фюзеляжем в кашу, не получив видимых повреждений. Ну и спружинило на последних метрах, что немаловажно, а то пробороздили бы вон до тех елок – совсем недалеко от носа Ланкастера росли частоколом высоченные деревья. Просто повезло в такую гущу сесть.
Я приказал Галюченко спускаться, раньше него из люка выбрался жизнерадостный Проша.
Взглянул на экипаж – все по местам, как приказано, похоже, только один я стоял и глазами хлопал, но пора бы уже определиться, что делать. Н-да. А что делать, это вопрос.
– Немцев, похоже, нет, – сказал я. – В охранении остается Галюченко. Мы с Морозовым осматриваем машину, Климов – назад в Ланкастер, проверяешь состояние рации. Проша…
А Проша уселся рассматривать какой-то куст особо ядовитого цвета. Пусть сидит, какая от него польза? Но физик тут же вскочил и двинулся вслед за нами.
Пробравшись через травяной заслон, держа ТТ наготове, мы обошли вокруг фюзеляжа и обнаружили за ним целую просеку. Точнее, сразу за самолетом открытое место выглядело как заваленная буреломом поляна. Сколько метров мы так по лесу пропахали? Ну да потом посчитаем, сейчас главное – машина. А вот ее крепко, все-таки, англичане построили – стоит среди кустов почти целехонькая. Если и были где повреждения, то в глаза не бросались. Дырки в плоскостях – это да, их мы сразу заметили – Юнкерс постарался. Но разворочено не в дребезги, может, набор крыла и не пострадал слишком сильно.
Подошел Климов:
– Рация проверена. Исправна. Только не ловит ничего.
– Так как же она исправна, когда не ловит? – возмутился штурман.
Но осекся, посмотрел на Галюченко, стоявшего тут же, у хвоста, с пулеметом, потом на Прошу, опять на Климова. Действительно, если все, как обрисовал Прохор, то чьи передачи слушать? Птеродактилей? Наверное, чтобы скрыть свой конфуз, Алешка разгреб руками ветки и забрался под фюзеляж. Крикнул оттуда:
– Бомболюк открыт!
Мы с физиком тоже полезли в гущу. Рядом с люком валялась помятая серая жестянка, в которой только Проша смог узнать боковину своей машины.
– Как же так? Она же сработала? Как же могла развалиться еще в самолете, если сработала? И что с заданием? – растерянно засуетился он, схватив жестянку.
– Да ладно, – попытался ободрить его Алексей. – Может, зацепилась сначала, обшивка отлетела, а остальное в целости осталось.
Проша согласился, хотя, наверное, только чтобы отвязались. А нам было не до его машины, мы подтащили подходящий обломок и полезли на крыло. Здесь разрушения выглядели посерьезнее. В одной из пробоин виднелся разорванный бензопровод – вот оно, почему левые моторы глушить пришлось. Задет фонарь кабины – иллюминаторы, какие выбиты, какие в трещинах, сколько – потом посчитаем. В общем, ремонт совсем не маленький требовался. Ну, а на что мы рассчитывали? Что в джунгли свалимся и тут же к полету готовы будем? Это вряд ли.
Н-да. Разбитые иллюминаторы, порванный бензопровод, обшивка, особенно на плоскостях, дыры по фюзеляжу, клепать, менять… По всем раскладам получалось, что вернуться домой нам будет непросто. Ботанический сад в центре Берлина «отменяется в виду всякого отсутствия правильности и упорядоченности, характерных для парковых зон и вольеров», как туманно сказал Проша. Поэтому надеяться нам не на кого, а самолету надо обеспечивать ремонт и взлетную полосу, значит, вставать на довольствие здесь все равно придется. Значит, еда и вода – задача номер один. Вот и получается, что надо заниматься ремонтом, а будешь заниматься черт знает чем. Я с тоской посмотрел в небо, в котором мельтешили и кувыркались эти странные голые твари. Их визг не прекращался ни на секунду.
– Экипаж, слушай мою команду, – сказал я в спины уставившихся на порванный бензопровод Кости и Алексея. Они повернулись, Галюченко высунулся из-под крыла. Проша обнаружился поблизости, с зажатой под мышкой жестянкой. Лица кислые, оно и понятно. – В связи с ремонтом приказываю разбить лагерь. Это задача первоочередная. Науке и штурману – определиться с местонахождением… и временем пребывания. Похоже, время пребывания – вопрос тоже актуальный. Галюченко – устройство на ночлег и кухня. НЗ раздавать буду только, если никого не поймаем. На разносолы силы не тратить, бросать в котел, что под руку подвернется. Радист и я займемся латанием дыр в буквальном и переносном смысле. Петр Иваныч, песни в неразведанной местности не распевать.
– Есть не распевать, – ответил по-деловому Галюченко.
…Но что с него взять, пехота. Их полк сильно потрепало, отправили на переформирование, а он, давай в летчики проситься. В небо, говорит, хочу. А с писарями, – настойчиво так поясняет, – контакт налажен, договорюсь, чтоб оформили, если возьмете. Наши долго тогда смеялись, но взяли. В стрелки. Стрелок – он что, лишь бы стрелял метко да не испугался, когда мессеры снизу заходят. Место в экипаже было… было место… Перед этим мы нашего Цыгана потеряли – Ваньку Цыганенко. Одна единственная пробоина в фюзеляже и как раз на уровне его кабины…
Принялись растаскивать завалы вокруг Ланкастера, но работа подвигалась медленно. Все отвлекало, было чужим и непонятным. Доносившиеся из леса вопли, трубные, будто вылетающие из огромной луженой глотки, заставляли экипаж чертыхаться и хвататься за оружие. А Петр Иваныч напряженно следил глазами за роем больших насекомых.
– То ж разве ж комары, то ж… – бортстрелок поискал слово, – колибри какие-то.
Над нами вилась целая стая перепончатых. С длинными голыми шеями, противные и почти лысые – будто змееныши с крыльями. Все небо над нами, казалось, кишело ими. Они визжали, кувыркались, снижались, с криком пикировали на нас. Особенно они раздражали штурмана, но и остальные постоянно бросали взгляды вверх.
– Я даже не припомню, кровожадные или нет эти твари? Из истории древнего мира? В тропиках? – сказал штурман, глядя на прыгающего над ним перепончатого. Обычно непроницаемая физиономия его раздраженно прищурилась.
– Они разные, наверное, бывали, – рассудительно ответил Проша, – не стоит, Алексей.
Алешка вдруг выставил указательный палец, направив его в змееныша, плясавшего у него над головой. Тот мигом сориентировался, разинул серо-зеленую глотку и ринулся на палец.
– Отставить! – рявкнул я. – Отставить совать пальцы! Ну не придурок ли, а!
– Точно кровожадная тварь, – буркнул Алексей, отходя от нас, и начал полоскать руку в какой-то луже. Появилась кровь. – Значит, кровожадная, так и запишем. Вот кого будем жарить на завтрак. Только кто же такого есть захочет, крыса с клювом и крыльями, зеленая и… ворсистая. Тьфу ты.
– Жалко, – улыбнулся Проша, – никто их не видел вживую, а мы видим. Можно сказать, исторический момент. Рану надо бы обработать, всякое может быть.
– Про исторический момент хотелось бы подробнее, – сказал я и приказал Алексею: – Возвращайся на борт, там аптечка. Еще не хватало… тут нам, – закончил я невразумительно и разозлился: – А в этом историческом моменте есть нам все равно придется! Ну, Петр Ива-аныч…
Галюченко тоже поднял указательный палец. Тварь ринулась на него. Петр Иваныч свободной рукой перехватил змееныша за шею, одно движение и зеленому конец. Мы и рты разинуть не успели, а тушка величиной с голубя, в кургузых перышках, сквозь которые просвечивала кожистая перепонка, уже не трепыхалась.