Вопль археоптерикса
– Весело, – протянул Костя, – представляю, что начнется, когда оба Ланкастера на базу прилетят и на посадку пойдут. Под трибунал парами и пойдем. Интересно, а у первых нас в том варианте есть шанс выполнить задание?
– Понятно, раньше вернуться невозможно, – Галюченко туманными предположениями с курса не собьешь.
– Подожди, как же невозможно? – ухватил суть Алексей. – Вот мы сидим, индюка местного лопаем, ну или, если с уважением, то орла. Пока летели, здесь у динозавров, нас не было. Мы ведь все родились в цивилизованном двадцатом веке, – он запнулся, взглянул на Галюченко, родившегося немного раньше начала века нашего, но поправляться не стал: – А теперь мы здесь есть. Получается, когда вернемся, окажется, что мы существовали в далеком прошлом.
– Прав Алексей, – продолжил лекцию Проша. – Опыты я не ставил, но, если судить по расчетам, и то, и другое вполне осуществимо. Только огромная разница в требующейся энергии. Два самолета рядом – это очень сильный конфликт прошлого с настоящим. Преодолеть – реально, но, наверное, источник мощностью с ДнепроГЭС задействовать надо.
– Я ездил на ДнепроГЭС. Грандиозная плотина, только где она сейчас? – вздохнул Костя.
– Взорвана, – помрачнел Алексей. – Сам видел. До того, как в бомбардировочную перевели, на разведчике летал в том районе. Два раза над самой плотиной проходили, смотрели, не восстанавливают ли немцы.
Вот ведь, а я и не задумывался, где Алешка штурманил до того, как к нам в эскадрилью попал. Похоже, не одна моя летная книжка нашу компанию на Ланкастер посадила.
– Ладно, выполним задание, фрицев добьем. Мир настанет – восстановим. Сами смастерили, сами и починим.
– Восстановим, – поддержал экипаж.
А без планов на нормальную жизнь – как воевать?
Помолчали, но вопрос-то с машиной времени ответа не получил. Радист толкнул Прошу в бок:
– Ты продолжай, Проша, объясняй, почему сюда попасть ГЭС не понадобилась?
– По рассчетам, конфликт совсем маленький. Побывали мы здесь, не побывали, для нашей действительности, которая сейчас в далеком будущем, разницы никакой. Все наши следы сотрутся, птеродактили, которых мы лопаем, вымрут. За миллионы-то лет. Так что хватило одних батарей, даже генератор не раскрутился – аппаратуру ведь из самолета сбросить не вышло, набегающего потока воздуха не было.
– Ничего себе – набегающего потока не было! – удивился я. – Скорость под 450 километров в час, бомболюк открыт – заклинило ведь, да там так дуло! И не хватило?!
На этом я осекся. Да мало ли как дуло, на пропеллер генератора, может, и не попало ничего. А может, и не мог он крутиться в транспортном положении – пока парашют не раскрылся, – чтобы самолет не зацепить в поле действия машины этой, я ведь не знал – секретность, мать ее! Спросил, уже спокойнее:
– А обратно батарей хватит?
– Конструкция такая, – Проша педантично начал с моего первого вопроса. – Пожалуй, что не хватит батарей. Но можно запустить установку, как в прошлый раз. Взлететь и сбросить. Во время падения набегающий воздух раскрутит пропеллер, сидящий на валу генератора, а генератор даст ток. В установку ни одна пуля не попала. Генератор должен отработать, как и было задумано. Только в тот раз нам самим не нужно было попасть в зону действия, а теперь это как раз и требуется.
– Подожди, Проша, согласно заданию, ведь бомба должна сработать над Рейхстагом. Это он должен был в тартарары убраться. Юнкерс бомболюк пушкой обработал, его заклинило полураскрытым, и вот теперь мы здесь гнезда птеродактилей рассматриваем. А по заданию, эти самые птички должны сейчас гнездо фашистское обгаживать. Если взлетим и бомбу кинем, получается, джунгли в наше время прилетят? Откуда она, машина, знает, что именно самолет надо в будущее возвращать?
– Да не на самолет она действует, а на все вокруг. Время смещает, и пространство перемешивает, но немного. Рейхстаг бы не весь в прошлом оказался, а кусками, какой куда провалился. Самолет маленький, целиком, в одном куске, сюда попал.
– А остальные куски где?
– Так вокруг же ничего не было. Воздух. Где-то здесь он, – Проша покрутил рукой над головой.
– Где-то здесь, – повторил Алексей, озадаченно взглянув на Прошу, – так и Юнкерс могли с собой сюда притащить. Какой радиус действия у машины? Соседи с автоматами точно не заглянут? На огонек?
Мне тоже про это подумалось, Юнкерс тогда совсем близко шел. А Проша будто и не слышал вопроса, шпарил про свое:
– А после сброса вы постараетесь самолет к парашюту поближе держать, чтоб в зону действия попасть.
Самолет к парашюту поближе держать… Не стал я расстраивать Прошу, да и остальных, хотя остальные-то сами были способны догадаться. Скорость у меня минимальная под двести километров в час, даже с потерей высоты. Как я буду машину на одном месте удерживать? Только кругами ходить и надеяться, что бомба сработает, когда близко окажемся? Но я-то промолчал, а Галюченко не удержался:
– Ты, Проша, никогда в кабине стрелка не сидел, парашютиста из нее не бачил. У нас же скорость – тильки купол здесь, змигнув, и мы в километре!
– Решим эту проблему, – вмешался Костя. – Можно круг описать и в расчетный момент команду на срабатывание рацией подать. Вон у тебя, Проша, антенны какие. Аж две пулеметные позиции освободить пришлось – и в носу, и в хвосте.
– Нет с машиной радиосвязи, – огорчился физик. – Это не антенны, а бесконтактный емкостной контур. Как предохранитель работает, чтобы процесс внутри самолета не включился.
Проша оборвал себя на полуслове, покраснел и промямлил:
– Я думал, что как предохранитель. А она все равно включилась.
– Ничего, – не сдавался Климов. – Рация на Ланкастере раздельная – передатчик себе оставим, приемник к бомбе прикрутим, а таймер на ней отключим.
– Круг описать, – проворчал я, – к бомбе прикрутим… Дырки латаем… А никто не заморочился, как взлетать будем.
Замолчали. Проша на меня удивленные глаза уставил. Алешка отвернулся. А, тоже, значит, думал уже, Костя скривился и бровки домиком сделал, прикидывал, поскольку эту проблему с кондачка не решишь. Петр Иваныч смотрел, а сам будто пересчитывал что-то. А что тут пересчитывать, лес валить придется, но это ж целая просека нужна.
– Сколько потребуется для взлета? – откликнулся первым Проша.
– По-хорошему, этому кораблю нужно не меньше метров семисот твердого покрытия. В длину. И в ширину метров восемьдесят, а лучше – больше. На кочке вильнешь, крылом в фарватер не впишешься, и в елку.
Проша помрачнел.
– Ух ты, семьсот метров! Семьсот на восемьдесят – больше пяти гектаров рубить, – уныло восхитился Костя, повернувшись к джунглям. – А может, по пляжу разгонимся?
– Не получится, – я даже удивился несообразительности радиста. – Видел, какие борозды пропахали, когда садились? Этот песок ногой ткнешь – по полколена закапываешься.
– И чего ухать, як филин, – сонно проворчал Галюченко, – козу бы найти. Какой тут птеродактиль, Проша, по твоим приметам к козе ближе? Молочка бы.
– Да какие козы, Петр Иваныч, – физик удивленно потер облупившийся нос, – ни одного молоконесущего животного на весь Меловой период. Не произошли они еще.
Нас разобрал хохот, такое удрученное лицо стало у бортстрелка.
– Тьфу ты. Вот ведь занесло, так занесло, – покачал головой Галюченко, – Гитлер – подлюка, все наперекосяк из-за него. И сюда свалились, и в баню не попали, даже рубаху сменить не получается. Полосу рубить надо, выбираться, я завтра два этих гингки свалю.
И так он это ровно сказал, что мы забыли смеяться и уставились на него. Проша первым очнулся:
– Правильно, Петр Иваныч, и я два.
– Ох, держите меня семеро, – хохотнул Алешка, – чем валить-то будете? Топоры чи есть, чи нет? – ехидно выдал он.
Ишь, как раззадорило, по-украински шпарит не хуже Галюченко.
– Один есть! – сказал я, рассмеявшись и зевнув. – В аварийном Ланкастера. Лопата даже имеется. Слышал, аварийку так собирают – попал один в переплет, в тундре, скажем, приземлился, в следующий раз обязательно сухое горючее в НЗ воткнут. Нам-то в ЕР-ке не повернуться будет с топором, да еще и с лопатой, а в Ланкастере их и не заметишь. Петр Иваныч прав, его и топор завтра. Но, извини, только на один день, дальше жребий тянуть придется. Всем, включая меня. Да и намахаешься так, что к обеду взвоешь.
– Не взвою, чи я дрова ни разу в жизни не рубил. Ну ладно, значит, отдохну в принудительном порядке, а остальные завтра на подхвате. Я спать, что-то засыпаю уже, – потянулся Галюченко. – По уставу положено.
– Устав еще не написали здесь, неграмотные, всеобуч у динозавров не вводили, – пробубнил радист. – Не положено спать ефрейторам.
– Нет устава, нет и службы. Так спать буду, – пожал плечами Галюченко.
– Проша, а что говорит наука про каменные топоры? – отвернулся от стрелка Костя, его конопатое лицо было сонным, но решительным.
Что говорит наука, я уже не слышал, решив, что ничего хорошего она про это говорить не могла. Какие они там были? Кремниевые? Или, к примеру, обсидиан имелся у индейцев кроу. Вот ведь в непутевое же место попали, даже кремния на топоры в местный сельмаг не завезли, ни захудалого обсидиана, – думал я, уже засыпая. И воды-то нашли, да только тухлой и мутной, будто по ней стадо коров этих здешних бродило. Теперь животы у всех болели, и есть не хотелось, хоть и еды в виде зеленых полно… Перед глазами почему-то проплыла прозрачная Соня. Сквозь нее проступил Алексей, что-то жарко рассказывавший динозавру. Не местному, а тому, морщинистому, из Плутонии… Динозавр не отвечал, но сально ухмылялся…
Глава 12. Мамаши с колясками
К концу первой недели подтвердились опасения, что зверье совершенно диких размеров встречается и поблизости. На рассвете из Ланкастера выбираешься, а оно, высотой с соседнюю елку, стоит боком и будто вшу тебя рассматривает. Однако мы уже разобрались, что эти огромные твари, если им не попадаться под ноги, вреда не принесут.
Проша постоянно рисовал их в своем блокноте, отмечал. Часто там появлялись лапа или клюв, или гребень. Иногда – наброски звездного неба. Иногда на полях возникал профиль девушки. Рисовал физик довольно криво, но видно было, что девушка будто бы оглядывалась. А я, один раз столкнувшись с ее строгим взглядом, в Прошин блокнот наведываться перестал.
Сейчас физик сидел справа от меня, и я не мог не видеть, как он задумчиво заштриховывал очередной профиль. Девчонка теперь смотрела, как если бы сквозь сетку дождя. Физик сказал:
– Седьмой наш день у динозавров. И кажется, прошлой ночью наблюдалось новолуние. Небо ясное, а Луны нет, – пояснил он, видимо, на всякий случай, потому что воцарилась тишина после его слов. – Скоро узнаем, сколько дней в неделе у динозавров.
– Поди больше, чем у нас. День-то точно короче. Не хотелось бы узнать, сколько в году, – пробурчал радист.
– Не хотелось бы, – согласился Проша. – Но можно будет предположить и так.
– У динозавров ни одно созвездие не похоже на себя, – сказал Алешка, усмехнувшись, – небо совсем другое. Могу только догадываться, где сейчас Ковш Большой и где Малый. Они здесь есть – их звезды, в смысле, но я не уверен… и Полярная звезда теперь не полярная.
Алешка их в первую очередь на карту поместил. Поместить-то поместил, но смеялся «я разведку произвел, дальше дело за Прошей данные обрабатывать». Нам со штурманом сведения требовались больше по провианту и ремонту машины. Провианта ходило рядом много, и нам уже не хватало пальцев, чтобы объяснять, кого встретили в чаще.
Поэтому мы постоянно спрашивали Прошу, как называется тот или другой зверь. Отвечал физик охотно, но расплывчато. А Галюченко оказался самым интересующимся из нас, поскольку за добычей ходил чаще других:
– Ты, Проша, определенно скажи, как они называются. А то таскаю я, таскаю в котел этих гадов зеленых, а они у тебя то рамфоринхи, то птеродактили. Одно название нужно, чтоб не путаться, с чем суп варить.
Проша взял у Галюченко недавно добытую зеленовато-коричневую зверюгу, оттянул ее перепончатое крыло, вздохнул:
– Что сказать? Ты ему, Петр Иванович, хвост, вроде не отламывал, пусть будет птеродактиль, рамфоринхи – с хвостом.
– И нарекаю тебя птеродактилем! – голосом протодиакона пропел Костя, дал петуха и закашлялся.
– Ну, ладно, – решил стрелок, – тогда те, которые желтые, с этого дня считаются рамфоринхами…
Каждый день привычно начинался со сбрасывания разных гадов с машины и из нее. Потом кто-нибудь уходил на просеку, наряд по кухне разрабатывал план кормления экипажа, а остальные забирались наверх и принимались стучать. И к концу этой первой недели кое-как заклепали уже почти все отверстия. Во всяком случае, на рассвете солнце не било мне в глаз в ровный полукруг из семи дыр под правым передним иллюминатором.
Надо было еще изобрести, чем закрыть два разбитых окна. Когда садились, осколки держались в раме и даже защитили нас от первой атаки гостей-птеродактилей. Но назойливым тварям понравилось ковырять битый плексиглас, и он вскоре полностью высыпался на пол. Что интересно, более-менее целые стекла зверье не трогало, а вот лучащиеся на солнце кусочки не давали им покоя, как бриллианты – капиталисту. Ночами мы закрывали выбитые форточки ненужными сейчас гимнастерками, а от земли оторвемся, и гимнастерочки посрывает, как ни бывало.
Это если удастся взлететь, но если не думать, то никогда и не взлетишь. Еще пробитый бензопровод, но его я, кажется, нашел, чем заменить. Да и с окнами Алешка хорошую идею подкинул, что можно оставшиеся осколки плексигласа попробовать смолой от араукарии склеить. Вот только половину плексигласа за борт выхлестнуло, получилось бы здорово, если бы он весь в кабину ссыпался, но так ведь не бывает.
Ночевали все в Ланкастере, по-прежнему валявшемся посреди джунглей, как огромная рыбина, запутавшаяся в сети. Спать внутри было проблематично, так накалялась машина к ночи, несмотря на сомкнувшуюся над самолетом зеленую крышу. И оставаться снаружи было глупо – зверье в округе не дремало. То и дело кто-нибудь из нас вскакивал и с руганью открывал форточки и иллюминаторы. Мы пытались соорудить решетки, но и те летели в сторону, казалось, что даже они перекрывали доступ прохладе. Через пару минут форточки захлопывались потому, что местная фауна лезла внутрь.
– Задраить люки, – сонно бормотал Алексей из своего угла.
Утром просыпаешься мокрый от пота. За обшивкой – вой мечущихся перепончатых. Глухой удар по фюзеляжу, и слышно, как сползает тварь. В небе – вопли местной почти единственной, почти птицы – археоптерикса.
Закрываешь глаза и представляешь, что вернулся домой, открываешь – нет, все еще в джунглях. Надо опять есть зеленую похлебку из птеродактиля, экзотика, видите ли. Но сегодня я собрался пойти на пересохшее болото за другой добычей, тогда, если повезет и кладка будет еще цела, пожарим яичницу из огромного яйца на огромном камне.
Определить название хозяина кладки Проша сразу не смог. Он все время твердил, что никого из учебников на сто процентов опознать не может. У одного перья вместо голой шкуры, у другого габариты мощнее, чем он ожидал, и он теперь не уверен, как его называть. Мы же ему надоедали с вопросами: относятся ли эти габариты к травоядным? Потому что плотоядных, как их описывал Проша, не хотелось бы встретить даже в интересах науки.
Несмотря на его неуверенность, мы все равно решили пользоваться Прошиными терминами, как бумажками с переводом, которые нам нашлепал в машине Вяхирев. Похож на птеродактиля, будешь птеродактилем. Вот и кладку яиц, еще вечером безымянную, утром назвали стегозавровой. Проша вернулся от родника с котелком воды и сказал:
– Как-то бы нам емкость побольше найти, сколько можно с котелком ходить на целую… роту.
Рота в числе четырех человек, только проснувшаяся и выбравшаяся из самолета, на него уставилась с недоумением. И Проша на всякий случай добавил:
– А кладка-то действительно стегозавровая. Наверное… Я не помню, когда они вымерли. Видел там, в араукариях, несколько махин ростом метра три в холке, с гребнями.
– Вчера ночью сунулась одна такая с гребнем к костру, у которого я засиделся, – невозмутимо сказал Петр Иваныч, прищурившись, прикуривая козью ножку от тлеющего прута. – Ну, и морда, думаю, никак смерть моя пришла. Самое обидное, что с гребнем. Все не как у людей. Так я ее головешкой в морду-то. Заверещала, что твоя свинья, и убежала.
Мы помолчали. Только физик дара речи не лишился:
– Хорошо, что убежала, могла ведь вперед пойти, танк на четырех ногах, живого места не останется.
– Не, свинья и есть свинья, Проша. Головешками и отобьемся.
– Ну, не знаю, – сказал Костя. – Несознательная ты личность, Петр Иваныч, за тобой, понимаешь, люди спящие.
– Ну-ну, прямо чуть не мамаши с колясками, – хмыкнул я. – А про котелок верно, Прош, сообразим что-нибудь.
– Плохая примета, командир, – Алексей повесил на огонь кипятиться воду – для чая, выкатил из золы глиняные чушки печеных птеродактилей. Сказал: – Только ведь заклепай бочку, тут на всю жизнь с этой бочкой и останешься. А что? Как на курорте. Море под боком. Хочешь – лежи, загорай, хочешь – физзарядкой занимайся, просеку руби.
– Ну, вот к обеду и соорудим ведро, – усмехнулся я. – Канистру не отмоешь, бочку таскать не с руки. Ведро в самый раз. И не железное, обшивку отдирать на него, что ли? Кожаное будет, с сидения. Индейцы такие делали. Я – за яйцами стегозавровыми. Петр Иваныч, ты яичницу обещал?
– Будет.
Петр Иваныч придумал вместо сковородки положить в костер плоский камень, ошпарить его кипятком для чистоты. Ну и что, что яйцо больше походило на вареное, блюдо назвали яичницей. Потому что привычное, родное слово. Потому что хотелось выбраться. Потому что время будто остановилось. И ты радовался привычному, знакомому слову, радовался, что Галюченко звал тебя помогать ловить птеродактилей. Потому что охота – это понятно, это – ты, а не тебя плохо изученная современной наукой тварь скушает за милую душу. Поэтому мы радостно вешали пояс с кобурой, совали ножи в сапоги. В трусах, с кобурой на поясе и в сапогах. По джунглям без сапог и кобуры передвигаться не с руки…
Вот где Петр Иванович в своей Виннице мог охотиться научиться? Нигде. Нет у них лесов, сплошные поля да села – не поймешь, где одно кончается, где другое начинается. Самое большое – хряка в сарай загнать, да лису из лаза в курятнике подловить на воротник. Правда, и про зайца он мне сам рассказывал. Не иначе, умения от предков по наследству достались, что бы там ни говорили о роли воспитания и средней школы. Попал в доисторический лес, и вот он – главный охотник, весь экипаж мясом обеспечивает.
Глава 13. Пятилетку – в четыре года!
С утра пораньше мы с Алексеем занялись планированием. Что-то нехорошо на душе было, чувствовалась неправильность поставленных задач. Два дня назад, когда решили рубить взлетную полосу, все казалось ясно: расчистим просеку, где ямы попадутся, камнями засыплем, где бугорки – сроем, чего уж там. Даже притча про мужика, который костром камень с дороги убрал, вспомнилась – нет ничего невозможного. А теперь сомнения взяли. Энтузиазм энтузиазмом, а цели надо ставить реальные. Вот и решили пройтись еще раз вдоль намеченного фронта работ, оглядеться.
Оглядеться – мягко сказано. Это только, когда полосу расчистим, можно сделать. А так – направление в лесу не потерять, с компасом не сверяясь, – уже задача. Лес многослойный, не то, что возле Ланкастера. Там даже не джунгли, а будто опушка, травка росла, мягкая такая, высоченная, голову задирать приходилось. Может, конечно, растения эти к траве никакого отношения не имели, но в этом ботаникам разбираться. Нам же оставалось радоваться, что, когда садились, в эту мягкую гущу въехали, и ни одного настоящего дерева не встретили – редко они на опушке росли, а может, на берегу моря их семечки не принимались, но про моря я не особенно знаю.
А глубже в джунгли – совсем иначе. По виду – тот же травянистый подлесок и не очень густой, метров на пять поверху просматривался. Выше – кроны небольших деревьев, и тоже реденько росли. Над всем этим, метров от пятнадцати, была зеленая крыша. И солнце, и ветер, все – там, на высоте, а внизу – сумрак и баня. Перепончатые разных размеров порхали, близко подлетали, воздух от крыльев шевелился иной раз как от веника в парилке. Банщики чертовы!
Итак, нам требовалась прямая полоса метров в семьсот длиной. Должно было хватить, хотя наверняка мы этого и не знали, взлетали-то единожды и с полосы бетонной. Здесь же – мох и почва пружинили, когда идешь. Но под ними и твердая подложка чувствовалась, ноги по колено не проваливались, и на том спасибо. Ладно, будем считать, что с поверхности этой взлететь можно. И будем считать, что семисот метров хватит.
– Алексей, как думаешь, сколько времени рубить придется? – я оперся рукой об уходящий в зеленую высь ствол. – Хорошо, что деревья редко растут, внизу больше трава мягкая. Но все равно ведь рубить, с пнями что-то делать, срубленное с полосы оттаскивать.
– Не знаю, – настроение у штурмана было явно не оптимистичное. – Я все считаю в уме. Как бы пятилетку в четыре года объявлять не пришлось.
Невеселые шутки. Не пятилетку, конечно, но за пару недель полосу не построить. И не за четыре, и не за шесть недель. Однако рубить имело смысл. Алексей продолжил:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги