«В Севастополе воздушный налет, – задыхаясь, проговорил Октябрьский. – Наши зенитные орудия отгоняют самолеты противника. Несколько бомб упало на город…»
Кузнецов взглянул на часы: 3 часа 15 минут. Началось! Нет сомнений. Началась война[21 - Хронометраж событий, происходивших в ночь с 21 на 22 июня, оставляет желать лучшего: в разных вариантах своих мемуаров Кузнецов указывает разное время. Например, вице-адмирал Азаров утверждает, что услышал первые залпы зениток в Севастополе в 3.30 утра. Дежурный офицер Рыбалко приурочивал первые разрывы к 3.13. Адмирал Кузнецов, очевидно на основании записей Рыбалко, определяет, что немецкие самолеты прилетели в 3.07. У Октябрьского на то, чтобы связаться с Москвой, ушло, вероятно, не менее 10 минут. Видимо, Кузнецову позвонили из Севастополя где-то около 3.30 утра.].
Он опять взял трубку и попросил кабинет Сталина. Дежурный военный ответил: «Товарища Сталина нет. Я не знаю, где он».
«У меня сообщение исключительной важности, я немедленно должен его передать лично товарищу Сталину», – сказал Кузнецов.
«Ничем не могу помочь», – ответил дежурный и спокойно повесил трубку.
Кузнецов тут же позвонил наркому обороны Тимошенко и с точностью передал ему то, что сказал Октябрьский.
«Вы меня слышите?» – спросил Кузнецов.
«Да, слышу», – ответил Тимошенко спокойно.
Кузнецов повесил трубку, через несколько минут он пытался дозвониться к Сталину по другому номеру. Ответа не было. И опять он звонил дежурному в Кремль и просил: «Пожалуйста, скажите товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это война!»
«Сделаю, что смогу», – ответил дежурный.
Через несколько минут зазвонил телефон Кузнецова.
«Вы понимаете, что вы доложили?» – Это был голос Георгия Маленкова, члена Политбюро, одного из ближайших сподвижников Сталина. Голос был, как почувствовал Кузнецов, раздраженный.
«Да, понимаю, – сказал Кузнецов. – Я докладываю на свою ответственность. Началась война!»
Маленков не поверил, сам позвонил в Севастополь, и его соединили с Октябрьским как раз в то время, как в кабинет командующего входил Азаров. Так Азаров услышал конец разговора.
«Да, да, – говорил Октябрьский. – Нас бомбят…»
В этот момент раздался взрыв, зазвенели стекла. «Вот сейчас, – взволнованно крикнул Октябрьский, – разорвалась бомба, совсем близко от штаба».
Азаров и его друг переглянулись.
«В Москве не верят, что Севастополь бомбят», – сказал друг Азарова. И он был прав[22 - Маршал Буденный это оспаривает; по его словам: «Любой маленький ребенок знал, что немцы готовят войну. Если бы Сталин в это не верил, зачем бы меня назначили командующим Резервной армией за 9 часов до войны?» Он также утверждает, что и речи не может быть о том, что сообщениям о бомбежке не верили. Он услышал об этом в 4 часа утра и позвонил адмиралу Кузнецову, чтобы получить информацию. А насчет того, что к Сталину было трудно дозвониться, то, конечно, все пытались поговорить с ним и на часть звонков отвечали поэтому дежурные офицеры (Буденный С., личный разговор, июль 1967).].
В течение часа Тимошенко четырежды звонил генералу Болдину, заместителю командующего Западным особым военным округом. И даже в ответ на сообщение Болдина, что идет наступление немцев, горят города, гибнут люди, каждый раз Тимошенко рекомендовал: воздержаться от действий в ответ на немецкие провокации.
Маршал Николай Воронов, начальник противовоздушной обороны, весь вечер провел за своим письменным столом в ожидании приказов. Около четырех часов утра ему впервые сообщили о бомбежке Севастополя, о налетах на Вентспилс и Либаву. Он поспешил к Тимошенко и застал там Л.З. Мехлиса, начальника Главного политуправления РККА, близкого приятеля начальника НКВД Лаврентия Берии. Воронов доложил о бомбежках. Тогда Тимошенко, вручив ему большой блокнот, попросил тут же записать это сообщение. За спиной Воронова стоял Мехлис, проверял каждое слово и затем приказал подписать. Отпустили без каких-либо указаний, распоряжений. И это в момент, когда, Воронов чувствовал, дорога была каждая минута, каждая секунда.
«Я ушел из кабинета с камнем на сердце, – вспоминал он потом. – Я понимал: они не верят, что война уже фактически началась. Мозг работал лихорадочно. Признает Наркомат обороны этот факт или нет, ясно, что началась война».
Он вернулся в свой кабинет. Стол завален телеграммами, где сообщается о воздушных налетах от Финского залива до Черного моря. Из расположенного рядом Управления бронетанковых войск прибежала дежурная, молодая женщина в берете, с револьвером на поясе, взволнованно сообщила, что в «секретном» сейфе Управления есть большой пакет с множеством печатей и надписью: «Вскрыть в случае мобилизации». Мобилизация не объявлена, а война уже началась. Что делать? Воронов ответил: «Вскрывайте пакет и действуйте!» Сам он тоже стал отдавать приказания своим командирам.
Война действительно началась, но, когда начальник Генерального штаба генерал Жуков доложил Сталину, что немцы бомбят Ковно, Ровно, Одессу и Севастополь, Сталин все еще настаивал, что это провокация «немецких генералов». Шло время, час за часом, но его невозможно было убедить.
Рассвело за окнами кабинета Кузнецова, а он все еще ждал от кого-нибудь официального приказа о начале войны или хотя бы указания сообщить флотам о наступлении немцев. Ничего! Телефон молчал. Очевидно, как пришлось ему впоследствии отметить, надежда уклониться от войны еще теплилась.
Он не мог иначе объяснить, отчего налет на Севастополь вызвал такую странную реакцию.
Он больше не мог бездействовать. Направил адмиралу Трибуцу и другим командирам короткий приказ, в котором говорилось:
«Германия предприняла нападение на советские базы и порты. Отражать силой оружия любую попытку нападения со стороны противника».
В штабе флота в Таллине адмирал Пантелеев сидел за письменным столом в длинной сводчатой галерее. Помещение береговой артиллерии служило Трибуцу командным пунктом; галерея, выстроенная еще в Первую мировую войну, была полностью под землей, не имела окон и освещалась лишь электрическими лампочками, свисавшими на голых проводах.
У одной из стен – столики телеграфистов и радистов; на огромном столе в центре помещения – карты Балтийского района.
Стол Пантелеева находился у входа в это шумное помещение. Входили и выходили офицеры, телефон звонил непрерывно. Пантелеев должен был отбирать наиболее срочные сообщения и передавать их Трибуцу.
Из Кронштадта позвонил капитан Ф.В. Зозуля: «У входа на Кронштадтский рейд сброшено 16 мин. Фарватер остается чистым». Пришло сообщение из Либавы. Капитан Михаил Клевенский докладывал, что вскоре после 4 часов утра на военный городок и в районе аэродрома были сброшены бомбы.
Из Балтийского пароходства была передана радиограмма капитана парохода «Луга» В.М. Миронова, возвращавшегося в Ленинград из порта Ханко. Ночью около 3 часов 30 минут его судно подверглось нападению немецкого самолета. Пароход был обстрелян, легко ранен матрос С.И. Клименов. Примерно в то же время, около 3 часов 20 минут, латвийский пароход «Гайсма», который вез в Германию лес, был атакован и торпедирован четырьмя катерами в районе шведского острова Готланд. На оказавшихся в воде советских моряков немцы направили пулеметы и убили несколько человек, включая капитана Николая Дуве. Это были, видимо, первые жертвы советско-германской войны.
Пантелеев огляделся. Звучали громкие команды военных. На стенных часах 4 часа 50 минут утра. Зазвонил телефон, вызывали к адмиралу Трибуцу. Когда он вошел, Трибуц с карандашом в руке стремительно шагнул к столу и устало взглянул на Пантелеева, который молча протянул телефонный бланк. Медленно заполняя бланк, адмирал читал вслух: «Германия начала нападение на наши базы и порты. Отражать противника силой оружия…»
Он вздохнул, разом поставил четкую подпись. Офицер Кашин быстро взял телеграмму, и через мгновение она уже мчалась по гудящим проводам на каждую базу и каждый корабль Балтики.
К 5 часам 17 минутам утра в каждое подразделение Балтийского флота донеслись слова: «Отражать нападение немцев».
Так, по крайней мере на одном участке – на жизненно важных морских подступах к Ленинграду – советские войска знали, что началась война, что немцы совершили нападение, что надо сопротивляться изо всех сил.
Пантелеев опять вернулся к письменному столу. Он испытывал облегчение. Кончилась неопределенность. Война.
Всходило солнце. Море было спокойно. В Суропском проливе буксир вел караван барж к таллинской гавани. Моряки спешили: уже видны гавань, дом.
Они еще не знали, что началась война.
22 июня, рассвет
Утром 22 июня командование военного округа размещалось, как и в предшествующие сто с лишним лет, в здании Российского Главного штаба в Ленинграде. Этот грандиозный ансамбль, возможно лучшее архитектурное творение России, строился в течение десяти лет – с 1819 по 1829 год. На Невском проспекте против Зимнего дворца – два крыла, соединенные аркой, воздвигнутой в честь победы России над Наполеоном в 1812 году.
Главный портал шириной в шесть метров, а высотой – в двадцать пять: три этажа ярусами и 768 сияющих окон.
Памятник российской военной славы! Неделю назад, 15 июня, сюда вернулся начальник инженерного управления полковник Б.В. Бычевский (ныне генерал-лейтенант) из инспекционной поездки по укрепленной зоне. Зона строилась для защиты военной базы на арендованной территории Ханко от нападения со стороны Финляндии. Он увидел, что работа идет неплохо, на обратном пути в Ленинград с радостью наблюдал из машины, как детишки съезжаются на лето в лагеря и детские сады Карелии. После холодной сырой весны какая зелень, какая свежесть в лесу!
Бычевский молод, энергичен. Голубые глаза; волосы, начавшие слегка редеть. Ему было известно, что в Ленинграде получены тревожные сведения (в особенности от военно-морских постов и подразделений, расположенных вдоль финской границы). Известно и о прибытии в Финляндию германских войск. Но в здании Генерального штаба все, казалось, шло в прежнем темпе. Генерал-лейтенант Маркиан Попов, как намечалось, отбыл в расположение войск. А с его отбытием здание наполовину опустело, поскольку большинство лейтенантов и старших помощников сопровождали генерала. Наводили скуку военные сводки из Западной Европы за субботу и воскресенье. Почти единственной примечательной новостью было сообщение министерства иностранных дел США о потоплении германской подводной лодкой грузового судна «Робин Мур» у побережья Бразилии.
А уж опубликованное в субботних газетах заявление ТАСС, под которым стояла дата: 13 июня, пятница, вообще ослабило напряжение в Ленинграде (и во всем Советском Союзе).
В заявлении (врученном заранее германскому посольству для отправки в Берлин) опровергались слухи об угрозе войны между Россией и Германией. В нем говорилось, что слухи распространялись перед отъездом из Москвы британского посла сэра Стаффорда Криппса, и особенно после его прибытия в Лондон. Скрытый смысл заявления состоял в том, что слухи инспирированы Криппсом или вообще англичанами.
Сообщается, говорилось также в заявлении ТАСС, что Германия предъявила различные территориальные и экономические требования, что Россия их отвергла, в результате чего Германия начала сосредоточивать войска на советской границе и теперь советские войска сосредоточиваются на германской границе.
Несмотря на очевидную абсурдность этих слухов, говорилось в заявлении ТАСС, ответственные круги в Москве сочли необходимым, ввиду усердного распространения этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в расширении и развязывании войны.
В заявлении также говорилось, что, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии нарушить пакт о ненападении и напасть на СССР лишены всяких оснований и происходящая в последнее время переброска германских войск, завершивших операцию на Балканах, в восточные и северные районы Германии происходит по причинам, не имеющим отношения к советско-германским отношениям… таким образом, все слухи о том, что Советский Союз готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными.
Под влиянием этого заявления многие командиры успокоились. «Москва знает, что делает», – говорили некоторые. Другие утверждали, что, должно быть, Сталин прав, он ведь знает все факты. Особенно успокаивало то, что даже на секретных заседаниях партийной элиты никто не упоминал, не предупреждал, не предполагал, что война близко.
