– Нельзя.
"Рука-лицо". Наваливаюсь спиной на решётку и сползаю вниз в отчаянии.
– Помогу, – внезапно отвечает странный тувинец.
– Мир! Ты чудо! Я тебя люблю! – кричу ему радостно.
Лампа в коридоре моргает. Кто-то идёт? В три шага отскакиваю к кровати, делаю вид, что крепко сплю.
Случайно засыпаю по-настоящему. На зелёном лугу я собираю ромашки. Гадаю на любовь. Любит! Танцую с Колькой страстное танго под звучащую откуда-то сверху "Besame mucho". Слепящее солнце заставляет щуриться. Пушистые облака похожи на танцующих на двух лапах котов.
– Леди, завтрак, – слышится с небес.
– Товарищ Куприянова, – голос строгий.
Разлепляю веки. Я в сырой камере. Как же мне здесь оставаться дальше, если дышать уже тяжело от влажности? Так и заболеть недолго. Стоит ли вообще доверять тувинцу или лучше сделать всё, чтобы выбраться поскорее? Предложение заманчивое. Перевожусь на факультет к девушкам, живу в нормальной комнате. Не стесняюсь парней тувинцев. Имён их я всё равно не знаю. А Яриков никому не выдам. И вообще, кажется, они тоже не очень довольны соседством со мной. Сейчас, наверное, радуются, что я здесь. И этот с гирей тоже. Не гремит под ухом. Красота же? Только бы ещё вернуть и зарядить свой арте… лефон.
Чёрный феекот нервно дёргает хвостом, держа поднос со скудной едой. Первым делом забираю воду, потом шуршащий пакетик с яблоком и чем-то похожим на хот-дог.
Когда я остаюсь одна, по соседству слышится чавканье.
– "Дохлый кот" сегодня особенно хорош, – сообщает Мир.
Мысленно соглашаюсь с соседом. Соуса не пожалели. Луковые перья свеженькие. Булочка хрустящая и даже ещё тёплая. Блаженство. Настроение повышается. Подхожу поболтать с тувинцем.
– Мир, а Яр и остальные правда братья?
– Правда, – отвечает парень.
– Но их же двенадцать. Наверное, не родные?
– Родные.
– Они ведь примерно одного возраста. Как такое возможно?
– Двенадцать братьев – двенадцать дней, – загадочное пояснение, которого я не понимаю.
– У них один отец и разные матери?
– Наоборот.
Мой мозг мысленно подаёт мне сигнал SOS.
– Они выглядят одинаково. Кроме Яра.
– Яр старший. Он из другой кладки.
– А ты? Тоже брат?
– Я чужак. Подкидыш. Названый брат.
Понимаю, что совсем запуталась.
– А остальные… Дети одной матери?
– Да.
– Похожи, как близнецы.
– Близнецы, – вторит мне Мир.
– Как же их мать родила? – размышляю вслух, восторгаясь этой незнакомой мне женщиной.
– Не родила, – окончательно запутывает меня Мир.
Глава 8. Дождь
Пока я думаю над ответом Мира, в коридоре загорается свет. Но наверху тихо.
– Пой, – шепчет мне сосед.
Отхожу вглубь камеры, и первое, что приходит на ум, это любимая папина песня. "Художник, что рисует дождь". Мне она тоже нравится. Тихонько мурлычу себе под нос, прислушиваясь к посторонним звукам. Тишина. Прерываемая шуршанием. Возможно, это всего лишь копошится мой сосед. А свет на пятачке между камерами… Так, пустяки. На припеве уже забываю о нём. И обо всём окружающем мире. Есть только я, музыка и дождь…
– Товарищ Лонн, – слышу недовольный голос Грымзы.
Но поскольку она не ко мне, продолжаю петь. Только сбивает с ритма грохот гири и цепей за стеной. Приходится дирижировать себе. Если Анакондовна думает, что я сошла с ума, что ж, пусть продолжает. Может, решит, что я не опасна, и выпустит. Домой. Или подумает, что я бесполезна, и не отправит на турнир.
Песня заканчивается, и я тут же принимаюсь за новую. На сей раз на английском – "It's Raining Man". Грымза за моей спиной, кажется, уже кипит. Возможно, в прямом смысле этого слова. Я чувствую скопившийся в воздухе пар. На слове "аллилуйя" разворачиваюсь к решётке лицом. Вижу её взгляд. Продолжаю петь. Нас так учили. Во что бы то ни стало продолжать. На лицо падает капля – конденсат с потолка. В подземелье и без того слишком влажно. Ещё и я надышала. А тувинец так вообще за двоих дышит. Несмотря на то, что такой хилый на вид, сопит как паровоз. Но Грымзе он не перечил. Говорила только она, его голоса я не слышала. А сейчас Анакондовна возьмётся за меня. По глазам вижу.
– Товарищ Куприянова! Что вы творите! Всемирная колотушка! Это что? Дождь? – волосы Грымзы, мгновение назад шевелившиеся змеями, повисают, как сосульки.
В подземелье капает с потолка. Прекращаю петь, но тело продолжает нервно подёргиваться в такт звучащей в голове музыке. Что у них тут происходит? Трубу что ли где-то сверху прорвало? Нас же затопит! ПаМАГити!
И вот я уже стою лицом к лицу с Грымзой, вцепившись в прутья решётки.
– Потоп! Выпустите меня… нас, товарищ Грымза! – вовремя вспоминаю про соседа.
– Немедленно прекратите, товарищ Куприянова! – противно визжит Анакондовна.
Уверена, будь у неё обычные ноги, она бы ими в гневе топала. Ректорша хватает меня за плечо и вжимает в решётку. Шипит на ухо:
– Прекратите балаган. Остановите дождь. Иначе вас тоже казнят за нарушения, как и его, – кивает на моего соседа, сосульки на её голове смешно дёргаются.
Но мне не смешно. Мне страшно. В какой жуткий сон я попала.
– Как его остановить? Товарищ Анакондовна, – я чуть не плачу.
Грымза не отпускает меня.
