Саян. Повести и рассказы об охоте и природе
Успокоившись и покурив, я потрубил в стволы – тишина. Взял нож и принялся потихоньку свежевать тушу. Удалил аккуратно «вонючий мешок», вспорол грудину, брюшину. Опять потрубил – и опять тишина. Выстрелил. Где-то в километре отозвались выстрелом. Услышали! Опять потрубил. Отозвались. Пока они меня искали, я уже сбросил внутренности и почти до спины снял толстую шкуру. Саян, насытившись угощениями от меня, равнодушно наблюдал, как мы разрубили кабана на четыре части и только за четыре ходки, дотащили мясо до машины которая, кстати, сломалась по пути. Вот почему мы не встретились на условленной дороге. А брат в очередной раз сделал очень серьёзный вывод: категорически запретил впредь в одиночку преследовать любого подранка. Что касается меня, то я так и не сделал должных выводов: ещё много-много раз в жизни я добывал диких кабанов на предельно близких расстояниях: раненых, бегущих, стоящих, днем, ночью, зимой и летом. Дело не в дурости или азарте, думается мне, дело в уверенности в себе, в своём оружии. Но тот факт, что пуля отскакивает ото лба здоровых секачей, я категорически отрицаю. Кстати, тот секач, которого ранил охотник на этой охоте, был ранен всего-то чуть выше правого копыта в ногу. Нас сбила с толку алая кровь не снегу, хлеставшая на первых порах в две стороны. Создавалось впечатление, что он был ранен в грудь, но это была ошибка, которая могла стоить мне больших проблем, а то и жизни.
Саян приспособился к режиму своей работы: то в загоне на копытных, то в егерском обходе со мной. Кроме подкормки, охраны, учетов диких зверей в мои обязанности в то время входило выполнение плана по заготовке пушнины. Ежемесячно я должен был, чтобы получить премию, сдавать в заготовительную контору пушнины не менее чем на двадцать пять рублей. Выручал, естественно, Саян. Так умно и красиво получалось, что он понимал мою команду: «Ищи», когда я показывал на верхушки деревьев. Приходя в лес, Саян, сначала начинал исследовать старые кабаньи или лосиные следы. Я строго ему говорю: «Нельзя», и показываю на верхушки деревьев: «Ищи!». И он понимает, что мне нужна белка или куница. Оставив другую работу, он минут через десять находил белку, радостно и звонко её облаивал, затаившуюся, и с удовольствием хватал для страховки зубами, падающую после выстрела с дерева. Добыв за день пять-шесть белок, облупив их прямо в лесу, я считал, что можно остановить процесс. Подзывал Саяна, хвалил его и, показывая на верхушки говорил: «Ну всё, всё, Саян хватит. Нельзя! Фу-у!». Он смотрел умными глазами и всё же облаивал очередную белку, а я уже больше не подходил. Когда он понимал, что я уже сегодня белку стрелять не буду, то с сожалением прекращал облаивать белок. Заскулит, взбрехнёт, царапнет дерево, пугнув белку и, увидев, что меня больше сегодня эта охота не интересует, бежал догонять меня. А вот куницу я никогда не бросал. Саян это знал, по кунице работал очень охотно и азартно. У него к куницам был свой личный интерес, и даже месть…
Как-то в самом начале охоты с молодым еще Саяном, мы нашли следы куницы, и они, эти следы, привели нас к большой куче хвороста – порубочным остаткам, сложенным лесниками. Куница залегла на день под ними. Саян активно облаял гору хвороста, обегая ее со всех сторон, заглядывая снизу в каждую щель. Но пробиться вовнутрь, естественно, не мог. Сколько я не прыгал сверху – куница выбегать не стала: она нас учуяла, а может, и увидела, поэтому и таилась. Пришлось разбирать сверху кучу практически до последних палок, чтоб выгнать из-под них лесную красавицу. И она в самом конце выскочила так неожиданно и так стремительно, что мы заметили её уже метрах в трёх от нас, пытающуюся выскочить на дерево. Здесь её и схватил молодой и неопытный Саян поперёк туловища. Куница извернулась и вцепилась Саяну зубами прямо в морду. Так они закувыркались в снегу. Мы не стали помогать Саяну. Собака и куница замерли, лёжа на снегу, и я до сих пор помню свирепые, но жалобные глаза Саяна, который снизу смотрел вверх и ждал от меня помощи. Не дождавшись ее, он, резко вскакивая, так тряхнул головой, что куница отпустила его щеку и тут же умерла от перелома позвоночника. Всё закончилось хорошо, только с тех пор Саян затаил особое отношение к куницам и снять его со следа или с поиска её дневки где-нибудь в дупле или беличьем гнезде-гайне было очень даже проблематично.
В один из зимних дней я решил пройти по периметру всего моего обхода, но с самого утра Саян «зацепился» за свежий след куницы, которая в одном месте сошла с дерева, чтобы преодолеть широкую квартальную линию. За квартальной линией она метров через сто вновь пошла на дерево. Сколько не пытался я обходить следующие квартальные линии, нигде не было ни её перехода, ни опавших с ветвей снега на месте её перепрыгивания с ветки на ветку от соседнего дерева. И Саян куда-то пропал. Я почти час потратил на поиски выходного следа, когда услышал отдалённый, едва слышимый лай Саяна. Бросив безрезультатные поиски, я пошёл на лай и прошёл целых два квартала, пока не увидел самого Саяна, облаивающего старую толстую осину. Я сразу понял, что Саян, наверное, нашёл ту куницу, которую и я искал. Подойдя к осине, я увидел, что чуть ниже середины дерева есть дупло, а под деревом на снегу, кроме огрызенной древесной коры, валяются кусочки пчелиных сот и мертвые пчелы.
«Да ну, на фиг!» – обрадовался я, и не зря. Постучав топором по дереву, я выгнал на верхушку дерева большого самца куницы. А когда меховой комок после выстрела аккуратно уложил в рюкзак, я, перевязав себя веревкой в качестве страховки, сняв армейский бушлат, вскарабкался к дуплу, ткнув топорищем в дупло, обнаружил там… мёд! Полчаса ушло на прорубку «окна», и вскоре к ногам не менее изумленного Саяна в снег сверху полетели большие куски длинных оттянутых вощин, полных запечатанного пчелами меда. Полный рюкзак ароматного дикого мёда весом около двадцати килограммов притащил я в этот вечер домой в придачу к ценнейшему трофею – лесной кунице. Жалко, конечно, было пчелиного роя, но он был разорён и замёрз.
В другой раз я, оставив трактор в деревне на краю леса, целый день бродил с Саяном по зимнему лесу. Разнес корма, подновил солонцы. Три белки я снял из-под Саяна и возвращался к трактору уже ближе к ранним зимним сумеркам. У самой деревни Саян забегал, засуетился. Я, было, пытался посадить его на поводок, но он исчез, и вскоре раздался его радостный, веселый лай. «Опять белка или кот домашний» – мелькнула мысль, но надо было идти снимать собачку с обливания. Когда я подошёл ближе, то увидел, что Саян облаивает птичье гнездо почти на верхушке большой черной ольхи. Ха! Белка? Вряд ли! Гнездо вроде воронье. Подойдя ближе, я увидел, что из гнезда выглядывает мордашка куницы. Я и палки бросал, и по дереву стучал, но куница не хотела выпрыгивать из гнезда. Прицелившись в голову, я выстрелил из «пятерки». И, естественно, попал. Но куница зависла прямо в гнезде – вниз головой. Пришлось раздеваться и лезть на дерево. С трудом по тонкому стволу я добрался до гнезда, стал вытаскивать из него куницу, когда заметил, что в гнезде что-то блеснуло. Сбросив куницу вниз на снег, я потянулся к гнезду. А в нём среди нескольких металлических бутылочных пробок и кусков проволоки оказалась золотая цепочка граммов на двадцать. Не веря в удачу, я положил её в карман, а когда спустился, обнаружил на цепочке заводское клеймо с пробой. Ай, да, Саян. Ай, да, сукин сын!
…Очень любил Саян охотиться на куниц ночью. Особенно в морозные звёздные вечера, когда куница любит прямо с вечера пробежаться в поисках прикорнувшей на птицы, выбежавшей из укрытия белки. На такую охоту я ходил обычно один. Прикрутив изолентой фонарик к стволам, я выходил из дома в девять вечера и спешил к заснеженным хвойным лесам, где мы с Саяном искали куниц, охотившихся на белок. Ночная охота – это отдельный опыт, отдельный раздел и способ охоты. Во-первых, в мои восемнадцать лет в те времена и уже в мои седые годы сегодня, ночная охота – это очень большой азарт, адреналин и даже риск: ведь неизвестно, кого облаивает собака. Бывало, что на меня в темноте налетало стадо кабанов. Я светил фонарём по сторонам, орал, но не стрелял: убежит Саян в поисках подранка – не дозовёшься и в темноте не доищешься. Но ещё полчаса с тебя стекает холодный пот, дрожат коленки. Бывало, что блудил ночью. Уходил от маршрута в сторону порядочно, пока не обнаруживал какой-нибудь знакомый ориентир типа взгорка, ручья или приметной наезженной дороги. Бывало, что стрелял в светящиеся под лучом фонаря глаза куницы, а она, битая, застревала где-то в ветвях ёлки. И полночи уходило на то, чтобы найти её в ветвях и сбросить на снег. А было и такое, что я часа два тряс ветки или верхушку елки, сняв теплую одежду на земле, замерзая до последней косточки, так и не услышав, как куница упала. И уже совсем замерзший, спустившись на землю, я обнаруживал куницу и лежащего рядом с ней Саяна, недоуменно поглядывающего на меня… Бывало, что Саян уходил ночью за кабанами или за лосем – ничего поделать не сможешь. Приходилось жечь костёр, дожидаясь трудягу, счастливого и довольного вернувшегося и пытающегося лизнуть меня в лицо за то, что не ушёл, не оставил, не бросил. Но были ночью случаи, когда Саян не отходил от меня ни на шаг, и только через день или через некоторое время, оказавшись снова на этом месте, по следам я узнавал, что нас сопровождали поодаль волки. Не решался больше Саян на них нападать, зная, что могу не успеть добежать к нему на помощь, окажись он один хотя бы против пары волков, не говоря уже о стае. О том, что Саян интуитивно понимал меня, я знал точно, поэтому, бывало, и разговаривал с ним. А вот, если разговор серьезный, то он внимательно меня слушал. Если же я выговаривал ему за какой-то проступок: то кота чужого разорвёт, поймав в лесу недалеко от деревни, то на охоте чужую собаку покусает, то исчезнет без следа надолго, он чуть виновато опускал уши; но я-то видел: не признаёт вины, только вид делает, что слушает внимательно, хитрый.
Однажды весной я поздно возвращался с охоты. На берегу лесного озера мы устроили удобный подход для диких копытных к водопою и сразу целый комплекс биотехнических сооружений: вышку, несколько солонцов и подкормочную площадку. Сокращая путь, пошли не по лесу, а к реке. Перешли по мосту реку и увидели стоящую в кустах белую машину. Место дикое и, заподозрив неладное, я направился к машине. Так оно и вышло: у машины двое браконьеров уже накачали резиновую лодку, развели костер и перебирали сети, готовясь поставить их на разливе левого берега реки. Я подошёл к ним в форме, но без оружия, представился и попросил показать документы:
– Какие к черту документы, лесник? Ты шёл куда-то, ну и иди куда шёл! – огрызнулся один из них.
– Я повторяю: я не лесник! Я – егерь, а вы нарушаете Правила рыболовства, и я составлю на вас протокол. Или сразу бросьте сети в костер – и мы мирно разойдемся, – попробовал я урезонить браконьеров.
– Мы сейчас тебя бросим в костер. И собаку твою зажарим и съедим, – заржал второй.
Я достал из сумки бумаги и собирался демонстративно составлять протокол на неизвестных, неустановленных лиц, попытавшихся устанавливать сети на реке, тем более в период нереста. Один из браконьеров засмеялся, подошел ко мне и вырвал у меня протоколы. Завязалась потасовка, и в это время совершенно неожиданно для меня Саян укусил моего соперника за сухожилие ноги сзади, пониже ягодицы. Тот дико заорал, полез за ножом, висевшим на ремне в чехле. Но я опередил его, ударив несколько раз кулаком в лицо, и отобрал нож, выкрутив ему руку. В это время второй браконьер выхватил из-под лодки топор, бросился ко мне. Я не успел опомниться, как Саян в прыжке ударил сзади лапами и мордой того в спину так, что мужик со всего маха врезался лицом в землю. Мне оставалось только добавить ему ногой по затылку и оттащить Саяна, рвавшему тому задницу через ватники так, что летели клочки ваты. Разделавшись с браконьерами и успокоив Саяна, я нашёл под козырьком в салоне «Москвича» водительские документы. Составив протоколы на нарушителей, я забрал их сети, документы и передний номер; всё это принёс домой, а назавтра отдал в РОВД вместе с сопроводительной запиской об обстоятельствах дела. Вещдоки: нож, топор, сети – отдал по отдельной описи. Браконьеры понесли заслуженное наказание, а Саян от мамы целую тарелку говяжьей печенки – его любимого лакомства из нашей домашней кухни. Так совершенно неожиданно открылось ещё одно очень важное качество моей охотничьей собаки: служебно-сторожевое. Впоследствии это качество не один раз помогало мне и брату в сложных и даже критических ситуациях при схватках с браконьерами или лихими людьми в лесу.
По итогам конкурса борьбы с волками нашему охотничьему хозяйству за две недели до нового года выделили бесплатную спортивную лицензию на добычу взрослого лося. Но охотиться при этом можно было всего лишь два последних выходных декабря.
Суббота прошла в радостном возбуждении, но, несмотря на то, что лоси в загонах были и даже несколько охотников стреляли, лось добыт не был. Вечером за столом состоялся не очень лицеприятный разговор подвыпивших охотников, в ходе которого прозвучали нелестные слова и в адрес егерей, и в адрес собак, и в целом всего охотхозяйства. И если брат, присутствующий при этом, резко оборвал критиков, не умевших нормально стоять на номерах и прицельно стрелять, то мне как молодому егерю было очень обидно. Я ушёл из-за стола. Вышел на крыльцо и закурил. Привязанный тут же, Саян быстро угадал мои мысли, ткнулся молча и устало мордой в мои колени.
– Ну что, Саян? Плохо мы работаем, – горестно сообщил я ему. – Сколько критики: егеря молодые, леса не знают; собаки ленивые в охотхозяйстве, толковых нет. Лосей мало – хоть мы уже двадцать голов отправили на экспорт. Эх, Саян! Надо завтра всем доказать, что мы лучшие.
Саян только тяжело вздохнул, закрыл глаза и не стал ни оправдываться, ни извиняться, не стал мне ничего доказывать…
…А в это время на Смоляном болоте огромный лось, лосиха и двое их сеголетков-деток, неспешно обходили по краю делянки, набивая желудки иглицей молодых сосёнок. К утру они перешли дорогу и остановились на дневку в моховом сосняке, где и видимость хорошая, и подстилка непромерзлая. Следы четырех лосей, переходивших под утро дорогу, Виктор увидел из-за руля машины, притормозил и поехал дальше. Проехав ещё полкилометра, остановил машину, попросил всех выгружаться и готовиться к охоте загоном. На инструктаже объяснил, что в окладе четыре лося: лосиха с двумя сеголетками, которых стрелять категорически запрещено, и самец-лось, возможно, уже без рогов. Но, объяснил брат, что самец будет и по размерам больше, и идти он будет, скорее всего, отдельно – позади или стороной от лосихи с лосятами. Поэтому всех охотников настроил на выдержку. Лучше перебдеть, чем недобдеть!
С осадком в душе от вчерашней критики пошёл я с Федей в загон. Я, кстати, был уже с оружием: мне скоро девятнадцать, и я получил охотничий билет военно-охотничьего общества и переоформил ружьё брата «ИЖ-58 МА» на себя. Фёдор без оружия – ещё не положено, он моложе меня на год. С нами в загон напросился ещё один охотник, который вчера перебрал с горя от двух своих выстрелов в «молоко». Мы обошли Смоляное болото – выхода нет. Я стал по центру, Федя и охотник разошлись влево и вправо от меня метров на двести-триста. Я глянул на часы и на компас – пора! Отцепил Саяна, давно тянувшего меня уже за поводок в загон, и, что есть силы, заорал, как учил всегда егерь Гришка: «Ий-е-еп! Хоп-гоп! Ий-е-еп! Пошли! Пошли! Ай-яй-яй», – загон начался. Закричали слева и справа наши загонщики. Саян сразу же исчез из вида…
Лоси слышали с утра, как проехала машина, и звук её затерялся где-то за поворотом дороги. Лосиха лежала рядом с лосятами, разрыв снег аж до самого мха, и грелись боками друг о друга. Лосята на зиму отрастили хорошие густые «шубы». Полая ость хорошо держала тепло, как шелковистый пух, не пропуская холод к коже. Тепло им рядом с мамкой. Самец с оленьеобразными рогами по семь отростков каждый, стоял в стороне. Он обошёл лёжку лосихи, потоптался на месте. Лосю почему-то ложиться совсем не хотелось. Тревожные чувства не покидали его всё утро. И тут он услышал крики загонщиков. Эти крики лось хорошо знал и отличал от криков обычных людей. Загонщики шли ровной линией и явно хотели, чтобы лось пошёл обратно своим следом: там, где они пришли в это болото сегодня утром. И тут он услышал легкие прыжки и частое дыхание. К ним галопом неслась черная собака. Заметила, затормозила, оглядела лося и, не заметив, кажется, лосиху и лосят, залаяв, бросилась к рогатому. Лось, пригнув голову и выбрасывая вперёд копыта передних ног как копья, бросился на собаку. Собака перестала лаять, мгновенно прыгнула в сторону, обежала лося и заметила вставшую лосиху и лосят. Бросив рогача, собака стала облаивать лосиху и спрятавшихся за ней лосят. Лось стал осторожно уходить в сторону от собаки, оставив лосиху с лосятами одних с назойливой лайкой. Тем временем люди, кричавшие от большого леса, подходили всё ближе. Лось понял, что надо спасаться бегством и, имея большой опыт, понимал, что бежать обратным следом нельзя – там смерть. Пусть первыми пойдут лосиха с лосятами. Лось стал осторожно пробираться в сторону от загона, а собака с лаем погналась за лосихой с их потомством прямо по утреннему следу. Лось прислушался. Загонщики идут ровно, но мимо него: можно затаиться и тихо простоять, пока они пройдут стороной, а потом вернуться в большой лес ночью, по следам найти лосиху и лосят, если останутся живы после этой облавы. Тихо и осторожно лось пошёл между загонщиками и стрелковой линией.
Саян вывел лосиху и лосят ровно на стрелков. Он несколько раз заставлял лосиху останавливаться, нападая на неё, однажды даже укусил за ногу зазевавшегося лосёнка. Вот-вот должны прозвучать выстрелы. Сквозь запах лосиного пота Саян уже чует едкий запах человеческой мочи, никотина и дурной запах, который часто бывает у людей по утрам. Лоси перебегают широкую дорогу, на которой стоят охотники с оружием, но никто не выстрелил.
В недоумении Саян перебежал дорогу, остановился. Лосиха убежала невредимой. С ней же ушли и беспомощные её детёныши, которых он, наверное, смог бы самостоятельно загрызть насмерть. Но никто не стрелял, а хозяин вчера так грустно что-то рассказывал. Так обидно рассказывал, что Саяну показалось, что он укорял его, Саяна, за плохую работу. И он сегодня старался изо всех сил, чуть не попал под смертельный удар копыта лося. Лося! Там, в болоте, остался огромный рогатый лось! Людям почему-то приглянулись большие лосиные рога. Может, им и сегодня нужны рога?!
Саян развернулся и бросился в загон. По пути он нашёл лосиный след, увидел Фёдора, который показывал на след рогатого и уговаривал: «Саян, взять! Взять! Ищи! Ищи!». Он все понял: побежал по свежему следу и вскоре нагнал затаившегося за корнем поваленной ветром ели лося. Огромный, он неожиданно выпрыгнул прямо перед Саяном и нанёс удар копытом так стремительно, что копыто пролетело всего в нескольких сантиметрах от бока Саяна. Завизжав от неожиданной и яростной атаки лося, Саян прыжком отскочил за ёлку, обежал её, догнал убегающего в сторону лося, и уже сам пытался укусить того за сухожилие, когда лось неожиданно резко развернулся и вновь попытался ударить Саяна острыми рогами. Но Саян уверенно отпрыгнул и стал с лаем кружить вокруг разъяренного лося. Одновременно Саян услышал, что позади Фёдор что-то кричит хозяину, и вскоре понял всё. Фёдор обогнул их стороной и теперь приближался с голосом, с другой стороны. Лось тоже понял непонятный маневр человека, преградившему ему дорогу в большой лес, и метнулся вглубь болота. Но оттуда тоже кричал человек. А собака тем временем всё же успела укусить за сухожилие ноги. От боли лось присел, а потом бросился на собаку, пытаясь ударить её рогами. Не переставая злобно и громко лаять, Саян кружил вокруг лося. Лось постоял и вдруг учуял запах своей самки на ветвях. Она здесь проходила, и опасности по её следу он не учуял и не услышал. Она вряд ли существует, эта опасность. Поэтому лось оставил попытку обойти загон стороной и бросился по следу самки и его детей. Собака перестала атаковать и кусать и лишь изредка грозно взлаивала где-то позади. Лось разогнался, зная, что впереди широкая открытая дорога, поэтому и хотел её перескочить на максимально высокой скорости. Поднимающего оружие охотника он увидел прямо на своём пути, хоть впереди явно чернели из-под снега следы его лосихи и лосят. Но останавливаться было уже поздно, да и собака сзади напирала, стараясь подобраться ближе, неожиданно и больно укусить. Лось прибавил хода, повернул вправо и, уже выскочив на дорогу, увидел ещё одного человека, смотревшего на него через прицел ружья. Дым со стволов и сильный удар в бок он увидел и почувствовал одновременно. Боль сковала переднюю лопатку. Лось споткнулся, упал, перевернулся через голову, несколько раз вскинув белые ноги, затих. Пуля попала в сердце. Как Саян рвал шерсть у него на загривке, лось уже не чувствовал. Он был мёртв… Обычный маневр подставить под опасность первой лосиху не оправдался на этот раз из-за упорной собаки…
…Я шёл в загоне и прошёл уже треть пути, когда заработал Саян. С визгом начал лаять, затем перешёл на хриплый, злой лай. Я понял, что он облаивает на месте крупного зверя. С полминуты лай продолжался на одном месте, но потом сдвинулся к стрелковой линии: «Ну, наконец-то! С Богом!» – подумал я с облегчением и быстрее стал сокращать расстояние. Вот и место лёжки лосей. Так… Лосиха! Двое сеголетков! А где же рогач? Ё-ма-ё! Рогач пошёл стороной, сука хитрый! Обойдёт загон – Саян увязался за самкой. Я с досады сплюнул. Поорал на месте и закурил. По голосу слышу, что Саян уже где-то на стрелковой линии.
– Федя! Федя! Отзовись!
– Я тут! Говори!
– Ты следы лося не пересекал?
– Не-е-е-ет! А, что?
– Возьми вправо-о-о! Впра-а-а-во-о! Впра-а-во-о бери! Лось-рогач стороной идёт!
– Понял! Бегу-у-у!
Молодец Федя! Может, успеет лося обогнуть. Но тут совсем рядом опять заработал Саян. Запищал, взвизгнул и с новой силой рычит, лает на месте, кружит лося. «Молодец, собачка, держи, молодец. Вернулся, нашёл! Скоро Федя поможет!», – сам с собой разговариваю, и, ожидая, что сейчас лось от Феди крутнётся на меня и попытается уйти левым флангом, где загонщики, не слушая меня, уже давно ушли вперёд и теперь не только не помогут, а наоборот помешают. И действительно, слышу, лось прёт на левый фланг, упорно отрываясь и отказываясь идти на стрелковую линию. Кричу, что есть силы так, что, наверное, верхушки деревьев от крика действительно, как учил егерь Гришка, колышутся и мыши бегут на стрелковую линию.
Лось отворачивает вправо – слышу лай собаки – и по следам лосихи идёт, наконец, на стрелковую линию. Вот-вот должен прозвучать выстрел. Вот-вот! Но – тишина, черт возьми, что происходит?
Четыре выстрела подряд звучат так неожиданно, что, кажется, будто они прозвучали над ухом. Хотя расстояние около двухсот метров. А Саян? Саян несколько раз злобно гавкнул на месте. Ещё раз! Ещё! И тишина! Всё! Есть!
Я радостно ору и с криком минут через пять выхожу на дорогу. Посреди дороги без сигнала «Отбой» стоит вся бригада. Курят. Смеются. А метрах в пятидесяти от них лежит огромный черный лось с большими рогами. Возле лося сидит, оскалив клыки и выкатив свирепые глаза, мой Саян. Он вчера меня услышал и понял. Он ждёт только меня, чтобы взглядом сказать мне это. И я это понимаю!
Два года мы не виделись – я служил срочную службу в армии, но в письмах получал постоянную информацию и об охоте, и о Саяне. Очень скучал, конечно же…
Поезд «Рига-Киев» привёз меня в родной город в два часа ночи. Мелкое недоразумение с патрулём на вокзале, разбор в комендатуре – и вот я на такси подъехал к дому. Два года позади… В свете фар – рвущийся на цепи дворовой Шарик, флегматично выглядывающий из вольера Босый и… колесом скачущий по вольеру Саян. Как он узнал меня издали в военной форме – загадка. И, прежде чем ступить на порог родного дома, я подошёл к вольерам, пообщался со своими собаками, зашёл внутрь к Саяну, который за это время возмужал, окреп, превратившись в мускулистого, крепкого бойца. Он лизал мне лицо, стоя на задних лапах, тыкался мордой в грудь, увешенную заслуженными, и не очень, медными знаками и настоящим, но не полагающемся по Уставу аксельбантом. И только выбежавшие на крыльцо отец и мать приостановили наши объятия с собаками.
Отдохнув три дня, я написал заявление и восстановился в должности егеря. Стояла глубокая осень. Все работы по биотехнии были завершены другими егерями, полным ходом шла охота, поэтому я решил недельку походить с Саяном просто по обходу: ознакомиться с новыми рубками, с различными следами, найти и полюбоваться выделенными сознанием и так полюбившимися когда-то ландшафтами. Есть у многих людей, часто посещающих лес, свои любимые, и не очень, места. Я не любил только одно место – заболоченный лог, пересекающий Любаньскую линию. Любаньская линия была удобна тем, что на ней можно было пересечь часть моего дальнего обхода поперек. Но вот лог, шириной метров триста, наверное, в самом низком и заболоченном его месте, приходилось либо обходить километра за три, либо откатывать сапоги, и, цепляясь за кусты, перебираться по чавкающей грязи на противоположную сторону. А вот любимых мест у меня было несколько. Самое близкое к дому место – поляна среди соснового бора с густо разросшейся в подлеске лещиной. Орешник здесь поднялся метров до пяти, образовав зеленый полог под вековыми соснами. А узкая дорога в этом пологе казалась длинным тоннелем. В конце этого тоннеля и находилась небольшая, радиусом метров в пятнадцать, лесная поляна, заросшая высокой лесной травой. Интересные находки обнаружил я на этой поляне. На одной из её опушек рос удивительный и редкий куст «Вороньего глаза», на противоположном краю поляны, словно специально кто-то посадил – куст барбариса с ярко-алыми кислыми продолговатыми ягодками. А между ними лежит метровый, а то и больше, валун. За этим валуном растёт большая осина, в коре которого вырезано ножом имя Оля – имя моей первой и не совсем взаимной любови. На этой поляне, получив полномочия егеря «Учебного егерского обхода», я строил самим же придуманные лёгкие переносные кормушки для косуль. На этой поляне я любил, уже работая настоящим егерем, насобирать колокольчиков и, высушив их между страницами «справочника егеря», отправить в Киров девушке Лиде, которая ждала меня из армии, но, к сожалению, оказалось, что зря – подвёл я Лиду, не оправдал её ожиданий в светлой её любви. На этой поляне, будучи ещё пацанами, мы с братом делали привал в наших путешествиях по изучению леса, а пути отсюда до дома – не менее семи километров. Я с улыбкой вспоминаю свои хныканья, когда брат вставал и собирался идти, а я капризничал, просил ещё отдохнуть и дать мне вдоволь напиться воды из его фляжки с водой. Несмотря на то, что было мне годков семь-восемь, брат воды много не давал, приучивая таким образом к терпению и выносливости, и отлежаться на жарком солнышке тоже не давал: просто приходилось унимать нюни, идя за братом, который уже скрывался за деревьями: оставаться на съедение волкам не входило в мои планы.