Хозяин жизни

– Нет, этого не требуется. Только давайте… помолчим. Я должен сосредоточиться, – беру ещё одну сигарету, прикуриваю и подхожу к окну.

Поиск человека не является для меня особенно сложной задачей. Здесь действительно нужна концентрация. Сначала объект надо хорошо себе представить, то есть создать мысленный образ и энергетический фантом, потом, как бы наложив его на карту, постараться определить место нахождения сначала примерно, а затем и точнее. Вовика представить мне не сложно, в нетрезвые его глазоньки я пару раз смотрел, гипнотически воздействовал, поэтому с ним проще, чем в прошлом году с мальчиком, которого я увидел только на фото и, разговаривая с его матерью, пытался ощутить энергетику сына. Тогда, боясь ошибиться, я несколько раз, глядя на топографическую карту района, себя проверял, но место указал достаточно точно. А сейчас, прикрыв глаза и представляя сынка на фоне карты области однозначно определяю… Да! Уверен, сейчас он в Гатчине. Та-ак… Теперь точнее… Вижу какой-то коттедж с белой башенкой и флюгером на ней. Ещё усилие… Похоже, парень сильно пьян и спит. Уф… Устал я! Беру платок и вытираю лоб.

– Может, вы знаете, у вашего сына в Гатчине или на её окраине живёт кто-то из приятелей? – спрашиваю, поворачиваясь к папаше.

Его брови взлетают вверх, и он хватает телефон.

– Виктор, у Володи в Гатчине друзья есть? – звучит торопливый вопрос в трубку, потом пауза и замечание: – Это хорошо, что год назад ты оттуда его забирал. Елизов считает, он сейчас там.

– Спросите – коттедж с белой башенкой и флюгером?

– Башенка с флюгером у коттеджа есть? – послушно дублируется вопрос и сразу следует ответ, сопровождаемый удивлённым взглядом: – Он говорит, есть.

– Пусть Бураков туда едет прямо сейчас, пока ваш пьяный сын там… отдыхает, – с усмешкой советую я, вынимаю новую сигарету и опять закуриваю.

Выпуская струйку дыма, смотрю в сад. Нет, туда мне в моём измождённом состоянии нельзя. Сев на скамейку, вырублюсь сразу. Вообще надо заканчивать. То, что просил сделать высокопоставленный папаша, мной сделано – значит, тема исчерпана.

– Эдуард Павлович, вашу просьбу я выполнил, поэтому давайте на этом закончим, – повернувшись, обозначаю я завершение аудиенции. – У меня перед моим грядущим отсутствием ещё куча дел, да и, честно говоря, устал я сильно. Надо хоть час отдохнуть.

В мозгах у гостя чувствую реальный ступор, вызванный пониманием того, что ему примитивно указали на дверь, как обычному просителю. И это для него так непривычно! Не являясь хозяином положения, бедняга не понимает, как сейчас себя вести, у него нет варианта выхода из сложившегося положения.

– Да-да… – несколько растерянно произносит он, встаёт, явно не зная, как прощаться, и вдруг звучит вопрос: – Скажите, а ваш брат тоже может… как вы?

– Он пока ещё учится, – усмехаюсь я и сам протягиваю руку. – Всех благ!

Наше рукопожатие без пылкости и без вялости. Оно самое обычное.

После завершения встречи, бывшей трудной и эмоционально, и с точки зрения моего физического состояния, очень хочется просто перевести дух и отдохнуть. Вынимаю из шкафа любимую подушку. Может, удастся сейчас часок поспать, а потом хочу посмотреть, как мальчик, которого я оперировал. Беспокоюсь. Правда его контролирует Ванька, но всё равно это мой пациент.

Лечь не успеваю – стремительно появляется братишка. Лёгок на помине!

– Ну что там с Тёмой? – спрашиваю несколько резко, не давая ему задать вопрос, с которым наверняка он пришёл.

– Спит, но я постоянно проверяю. Сегодня даже остаюсь на ночь. С Риткой уже договорился.

– Это отлично. Честно говоря, если бы не завтрашний полёт в Булун, я бы остался сам. Правда, устал страшно! – и сажусь на кушетку. – Хочу вот на чуть-чуть прилечь…

– Не волнуйся, всё будет нормально! Лети спокойно и возвращайся вместе с Кириллом Сергеевичем. Теперь давай о другом. Сашка, ты знаешь, я не любопытен, но хочу спросить: кто сейчас был в кабинете? Папаня Вовика? Ты только ответь, и я пойду, чтобы не мешать тебе спать.

– Отдаю должное твоей проницательности, – хмыкаю я.

– Это не моя проницательность, это Николай Сергеевич, – Ванька смеётся. – Позвонил, чтобы спросить, как мы справляемся с таким наплывом травмированных. Тебя он беспокоить побоялся, да и в это время ты был в операционной уже с Алёшиным. Одновременно сообщил про вчерашний вечерний звонок Эдуарда Павловича и назначенную тобой на десять утра встречу. Этот визит и такой почёт по случаю пропажи сынка?

– Конечно! – усмехаюсь я и рассказываю ему всю историю, упоминая про опасения папаши из-за мстительности отпрыска.

– Понятно, почему они для поисков не обратились в полицию. Не хотят огласки, и чтобы те сразу зафиксировали нарушение предписанного режима доступности, – выслушав, задумчиво замечает Ванька и садится рядом. – Поэтому Эдуард Павлович даже был вынужден просить тебя. Забавно получается… А насчёт его мести даже странно, ведь парень должен был после общения с тобой что-то понять. Неужели такое скудоумие? Хотя… Слушай, он же может попробовать устроить покушение на ненавистного ему доктора Елизова! Я ведь помню глаза этого Вовика, когда его увозила полиция. Там была такая ненависть, что и мне стало страшно. Пальнут сдуру откуда-нибудь…

– У меня возникла именно такая мысль, – и, вздыхая, замечаю: – Мы, как всегда, думаем одинаково.

– Погоди… Вот ты нашёл им этого лоботряса, и, по твоим ощущениям, отец хоть теперь что-то в происходящем понял? Может быть, в благодарность, он тебе всё-таки что-нибудь пообещал?

– Господи! Братишка мой дорогой, – и ласково обнимаю его за плечо, – ну когда ты избавишься от своей наивности? Ведь уже взрослый человек!

– Ты же знаешь, я всегда хочу думать о людях хорошо, – бормочет Ванька, глядя в окно. – Не могу я относиться к человеку с подозрением.

Почему-то опять вспоминаю троицу мужиков из посёлка, пришедших спросить о его здоровье, и наш разговор. Действительно, таких, как он, обижать, в том числе и обманом – грех!

– Пожалуй, в этом твоё счастье, Ванюха. Я говорю совершенно искренне. А насчёт обещаний… Короче, Эдуард Павлович обещал взять ситуацию под контроль, только ты же, наверно, сам понимаешь, это теперь поздно. Джинн вырвался из бутылки! Об этом я ему и сказал. Правда, думаю, он не поверил.

– Сашка, я очень и очень за тебя беспокоюсь, – чётко разделяя слова, произносит Ванька, тоже положив руку на моё плечо. – Всё становится реально опасным конкретно для тебя, – потом, повернув голову и посмотрев мне в глаза, спрашивает: – Слушай, может, всё-таки пока поторчишь в Булуне?

– Ты что, спятил? – фыркаю я и от осознания его трогательной заботы ласково бурчу: – Идиот…

Наверно со стороны такое проявление чувства благодарности могло бы показаться странным, но братишка всегда понимает правильно, да и привык уже…

– Прости, это, конечно, глупая идея. Но ведь как-то реагировать надо!

Мерно гудят турбины, самолёт чуть потряхивает… Чтобы с пользой провести отведённые на полёт часы, я обычно беру с собой какую-нибудь книгу, но на этот раз читать что-то не хочется.

Бурный у меня был вчера день. И тяжёлые операции, и разговор с высокопоставленным гостем… Звонил в Булун Кириллу Сергеевичу. Подтвердил свой прилёт, а потом рассказал обо всех событиях после случившейся автокатастрофы и действиях персонала в условиях повышенной нагрузки. Ещё, стараясь всегда доводить дело до конца, я своими средствами ближе к вечеру получил информацию о благополучном водворении сынка домой, ведь за остаток вчерашнего дня никто из компании высокопоставленных особ не посчитал нужным сообщить мне о завершении операции «Пропавшее дитя». При таком отношении со стороны этих господ трудно надеяться на выполнение их обещаний, поэтому усиленная охрана больницы сохраняется. Получается чуть ли не военное положение, и это напрягает. Вспоминаю сказанные когда-то Кириллом Сергеевичем слова, что если наша основная задача – лечить людей, то любые мешающие этому процессу обстоятельства надо максимально быстро исключать. Значит, возможно, правы те, кто настаивает на привлечении телевизионщиков. Этот шаг простимулирует следствие заняться наконец рассмотрением наших доказательств, а не пытаться всё свести к положению, называемому гаишниками «обоюдкой» – мол, врач нахамил, а бедное дитятко не сдержалось…

В общем, никакого покоя… А покой – ведь это внутренний комфорт и психологическое равновесие. Человек, привыкший к постоянной напряжённой работе, ставшей для него образом жизни, воспринимает такое состояние как нормальное, живёт в ладу с самим собой, и поэтому он спокоен. Когда же в устоявшийся, нормальный жизненный ритм врывается необходимость реагировать на проявление чего-то, мешающего привычному ходу событий, то нормальность разрушается. Начинается игра нервов, и внимание, сконцентрированное на основной деятельности, приходится тратить на борьбу с мешающими воздействиями. Вот и мне приходится, отвлекаясь от лечения пациентов, тратить своё время на занятия, которые этому мешают. В общем, совместить покой как таковой и доктора Александра Николаевича Елизова при имеющейся у него однозначной жизненной позиции вряд ли когда-нибудь удастся.

Раскольников у Достоевского задавал себе вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?» Конечно, нельзя прямо переносить изложенное в романе положение вещей и сделанные там выводы на нашу нынешнюю жизнь, но вопрос, задаваемый писателем устами Раскольникова, каждый решает для себя сам. Трактуя определение «тварь дрожащая» как характеристику человека, полностью покорившегося всем жизненным мерзостям, с уверенностью заявляю, что я уж точно «право имею» и не буду послушно ложиться под ноги людей, считающих себя «имеющими право» попирать чужие интересы. А в нашей ситуации, когда олицетворяющие закон люди, по сути, являются «тварями дрожащими» на службе у лиц, объявивших себя элитой, я вполне могу восстановить справедливость лично, своими средствами, при этом не сильно их ограничивая.

И всё-таки, Господи, удержи меня от такого соблазна! Я многое понимаю и поэтому стараюсь не допускать тех действий, которые за гранью, но никогда не стану подставлять правую щеку, получив по левой. Прошу Тебя послать мне терпение, чтобы я смог достойно преодолеть посланные Тобой испытания, принимая мудрые решения.

…Сели. Обратно этот борт полетит после отдыха экипажа, и часов девять на все дела я имею. Спустившись по трапу на лётное поле, привычно смотрю по сторонам. Во-первых, за мной должна прийти машина, а во-вторых, ловлю в себе чувство… возвращения домой! Такое со мной происходит каждый раз, когда прилетаю сюда, и я к этому привык, но всё равно… С тех пор как семь лет назад я целый год проработал в местной больнице у Кирилла Сергеевича, меня здесь встречают словами: «С возвращением!» и, считая своим, называют «наш доктор», а представители северных народов вообще – «великий шаман». Конечно, такое отношение очень приятно, и чтобы соответствовать доверию людей, я готов расшибиться в лепёшку. А сколькими друзьями я здесь обзавёлся! Считать – не считал, но думаю, тут их даже больше, чем в Питере. Когда-то я уже думал, что Петербург и заполярный Булун стали мне как бы двумя домами и долгое отсутствие в каком-то из них заставляет тосковать. Получается, даже семьи у меня есть в обоих этих местах, и похожи эти семьи тем, что и питерская, и здешняя недополучают… отца. Увы, но это снова бег по жизни от одной проблемы к другой! Или я так себя оправдываю?

Наконец вхожу, говоря по-питерски, в знакомую парадную дома в Булуне и поднимаюсь на второй этаж. После звонка дверь открывается, и я попадаю в объятия старого доктора.

– Здравствуй, Сашенька! – он так знакомо похлопывает по плечам, а потом, немного отстранившись и глянув на моё лицо, замечает: – Совсем ты осунулся!

Я тоже смотрю на его сухощавую и статную фигуру, на резко очерченное лицо под копной седых волос… Над всем этим время будто не властно, а может быть, оно просто старательно сохраняет дорогие нам черты. Дорогой мой Кирилл Сергеевич…

– Я же вам рассказывал про наши приключения. Особенно вчерашний день выдался трудным.

– А как тот мальчик, которого ты оперировал?

– Там вроде ничего… Он сейчас на попечении Ванюхи. Завтра, когда прилетим, я вас домой доставлю и съезжу, его проведаю. Как здесь с хирургической нагрузкой?

– Не беспокойся, справляются, – и следует ворчливое замечание: – Ложись-ка ты, добрый молодец, на часок-другой поспать. Потом, я думаю, тебе надо будет навестить Таню с Васенькой.

– Согласен, – вздыхаю я, с удовольствием принимая опеку. – Только у меня есть ещё одно очень важное дело.

Два часа сна привели меня в относительный порядок. В местную больницу зашёл буквально на полчаса – поздороваться и передать одному из здешних врачей купленные в Питере книги по его специальности. В кабинет, закреплённый здесь за мной ещё с первого года работы, на двери которого тоже есть табличка «доктор Елизов», заходить не стал. Договорившись с главврачом Николаем Фёдоровичем, забрал Таню вместе навестить нашего Ваську в детском садике. Было очень приятно, когда он, выскочив из своей подготовительной группы с криком: «Мой папа приехал!» – сразу привычно на мне повис. Неожиданно подумалось, что мои питерские мальчишки это делают не так пылко. Возможно, они просто видят папу чаще… Потом с разрешения воспитательницы мы втроём немного погуляли. Конечно, прилетая в Булун для хирургической и разной другой работы, я всегда стараюсь проводить больше времени со своим сыном, тем самым как бы компенсируя перерывы в нашем общении. Вот и сейчас даже такая небольшая совместная прогулка была нужна. Васька, держа нас с Таней за руки и понимая краткосрочность папиного приезда, спешил выплеснуть все накопившиеся у него вопросы, на которые я с максимально возможной обстоятельностью ему отвечал. Очень хочу всегда быть для него интересным человеком. Но ведь того же я хочу и в отношениях со своими питерскими детьми! Как мне всё устроить так, чтобы времени хватало на всё и на всех? Смешно подумать, но в мусульманских странах, где разрешено многожёнство, все жёны и все дети являются как бы одним колхозом, что сильно упрощает повседневную жизнь. Ну это у мусульман, но я-то – христианин! Такие мысли крутятся в моей голове, пока ноги сами несут в маленькую местную церквушку. Это и есть то очень важное дело, которое мне обязательно надо сделать, в этот раз приехав в Булун.

Много лет назад, в самом начале моей булунской жизни, познакомившись со священником местной церкви отцом Михаилом и поговорив с ним, я нашёл в нём интересного и умного собеседника. Он привлёк меня тем, что умеет простыми и ясными словами человека нынешнего времени толковать суть религиозной философии, очищая её от примитивных понятий, рассчитанных на восприятие паствы далёкого прошлого. Понемногу периодические встречи и беседы с батюшкой стали необходимостью, я привык нести ему свои мысли и сомнения, воспринимая его как своего духовника. В данный момент, борясь с желанием продемонстрировать противникам свои умения, я ощущаю острую необходимость его помощи в противодействии таким соблазнам.

…Давно знакомое внутреннее убранство маленькой церквушки, построенной в Булуне ещё в начале девяностых годов, всегда действует на меня как-то согревающе, в то время как огромные, сверкающие богатством храмы не вызывают чувства тепла и уюта. Возможно, поэтому в последнее время в церковь я захожу в основном здесь. Да, собственно, даже и не в церковь, а именно к отцу Михаилу. Очень ясные глаза батюшки всегда излучают покой и мудрость, которые так мне нужны! Вот интересно, у Ваньки тоже ясные глаза и очень чистый взгляд, но там я порой вижу скорее наивность. Наверно, это вполне естественно, ведь считается, мудрость приходит к нам с годами. Отец Михаил серьёзно старше меня, а братишка младше… Или, может, я по старшинству просто отказываю ему в мудрости? Да и кто сказал, что человек мудреет только с прожитыми годами? Перенесённые и осмысленные страдания зачастую дают нам опыт куда больший, чем многие годы, проведённые в покое. А уж у кого-кого, а у Ваньки за почти двадцать девять лет разных передряг и испытаний было более чем достаточно, причём началось это с самого его детства. Получается, братишка, успев хлебнуть, как говорится, по самое некуда и, конечно же, осмыслив пережитое, вместе с невзгодами наверняка отхлебнул и мудрости. Может, именно поэтому высказываемые им порой замечания о жизни заставляют их услышать, остановиться и подумать.

– Добрый день, Александр Николаевич! – подходя с тёплой улыбкой, здоровается отец Михаил и тем самым прерывает мои мысли. – Рад снова вас видеть.

Следует рукопожатие… Постоянно отмечаю, что хоть рука у батюшки всегда сухая и жёсткая, но обязательно тёплая. Какое-то время молча смотрим друг на друга, и наконец священник делает приглашающий жест.

В давно знакомой маленькой комнатке с единственной иконой садимся у стола.

– Как всегда, прихожу к вам, когда просто не могу не прийти, – тихо объясняю я.

После паузы понемногу начинаю рассказ о последних событиях. Признаю́сь в своих совсем неправедных мыслях, возникших от осознания очевидного нежелания служителей закона исполнять свои обязанности в угоду сильным мира сего. Я должен изложить своему духовнику все сомнения и, тем самым покаявшись и получив его оценку, очиститься. Исповедоваться так исповедоваться!

– Отец Михаил, я прекрасно понимаю, что моё желание с помощью способностей, о которых вы знаете, восстановить справедливость, по сути, проявление гордыни… – глядя в его ясные глаза, снова сравниваю его взгляд с Ванькиным. Всё-таки есть что-то общее! – Но я не могу и не хочу, стыдливо потупившись, проходить мимо, в то время как каста небожителей бесстыдно топчет людей вокруг себя. У них ведь уже сформулирована целая философия об обслуживаемых и обслуживающих!

– Понимаю вас, Александр Николаевич, – со вздохом произносит батюшка, когда рассказ заканчивается, бросив задумчивый взгляд на свои сложенные руки, – но это совсем не значит, что одобряю. Конечно, каждому из нас, хочется справедливости. В нашем представлении виноватый должен по закону получить наказание, соответствующее степени его вины, а любой закон, в том числе и Божий, это свод определённых ограничений, накладываемых на личность человека. Эти ограничения необходимы, поскольку, живя среди людей, мы обязаны всегда помнить известную истину: моя свобода заканчивается там, где начинается ваша. Вопрос только в том, как толкуется своя свобода. Люди, с которыми вы вступили в борьбу, как я понимаю, свою свободу не хотят ограничивать ничем, и это останется на их совести, а Господь воздаст им по делам их. Вряд ли скажу для вас что-то новое, но чем выше человек забирается, тем больше у него возникает искушений. Кстати, это касается и вас тоже. Развивая свой дар, вы множите своё – не хочется произносить этого слова, но придётся – могущество. Вы тоже поднимаетесь, только по совсем другой лестнице, и должны понять и принять как истину: по мере роста возможностей воздействия на людей, у вас будет расти соблазн применить эти возможности. Вам должно быть известно состояние, когда осознание «я это могу» подталкивает такое «могу» осуществить. И естественно, из самых лучших побуждений! – после этой фразы он делает паузу и смотрит на меня с откровенной иронией, но продолжает уже серьёзно: – Ваше стремление к справедливости, безусловно, похвально, но с доступными вам средствами можно перейти черту и этого не заметить или, заметив, опять-таки оправдать такой шаг лучшими побуждениями, то есть желанием этой справедливости. Прекрасно, что у вас всегда есть сомнения в правильности совершаемых поступков, ведь с вашими способностями вы могли бы сотворить огромные беды.

Как же эти слова соответствуют моим мыслям!

– Брат за мной следит и в таких случаях всегда является моим строгим судьёй. Порицая, даже ругая меня, он прав, но скажите, как же мне поступить сейчас? Во мне постоянно будто борются два человека. Один – праведный христианин, готовый, следуя заповедям, терпеть унижения, а другой – и это мне многократно ближе – принципиальный борец за справедливость, готовый применить против своего противника все доступные средства. Я не могу возлюбить своего врага! Не могу и не хочу прощать скотства! Тем более здесь речь идёт о самом Иване как о пострадавшем.

– Я знаю, брат зачастую успешно сдерживает вас в ваших порывах. Наверно, только одному ему это по силам. Думаю, Господь, который, я уверен, к вам благосклонен, не зря как бы поместил его рядом в качестве… противовеса, что ли. А поступать надо в соответствии с моралью человеческой, значит, с законом Божьим. Ну и в соответствии с законами нашего государства. Вам кажется, что восстановить справедливость вашими методами можно гораздо скорее, но будет ли это подлинной справедливостью? Есть закон Божий, есть закон в юридическом толковании, но я пока не слышал про закон Елизова Александра Николаевича, – усмехается батюшка с явным сарказмом. – Вы согласны?