Тайна родимых пятен или невероятные приключения Тишки Бедового и его друзей
Однако, по истечении очередного года, третьего приезда-пришествия аспиранта, начинающего археолога, по совместительству молодого папаши, не состоялось…
Как ни ждала на перроне Таисия будущего мужа – он не появился! Проворная малышка Устюшка с интересом разглядывала вокзальную суету и, в отличие от мамы, не печалилась. Она весело вертела головой, задавала множество вопросов и пыталась затеять игру с потрёпанным, несвежего вида вокзальным котом. И, когда бездомное животное уже удобно умостилось на руках Усти, Таисия поняла, что её планы рухнули! Вдали умыкнул за поворот хвост московского поезда, а перед глазами маячил грязный хвост привокзального бродяги.
Смахнув горькую мокроту, гневно глянув на бездомное животное, она сказала с отчаянием:
– Проклятые коты, нет от вас никакого житья – так и норовите опорочить честь и душу девичью! Гони его прочь! – накинулась на дочку.
Кот, получив хорошего пинка, недовольно мяукнул и проворно скрылся под ближайшей скамейкой. Сердито взяв девочку за руку, Таисия направилась к автобусной остановке. Устя, не совсем понимая настроение матери, оглядывалась, выискивая – куда же задевался кот?
С месяц молодая женщина не находила себе места. Не раз порывалась выспросить у руководителя экспедиции адрес Ганса. Но, представив многолюдные столичные улицы, взглянув на себя, провинциалку, со стороны… – в отчаянии садилась на скамейку, что возле дома, и тихо плакала: глупая-глупая, а боялась большого города.
Однако всё решилось, благодаря дочери.
– Мама, – спросила как-то ушлая девочка, – мне подружка Манька сказала, что у нас есть папа! Длинный такой, в очках и ужасно умный: знает даже, где золотые монеты зарыты, как Буратино. И ещё сказала, что ты его плохо любила, поэтому он нашёл себе другую…
Последние слова задели так больно, что Таисия возмутилась:
– Как его ещё было любить, разве что на руках носить! – тут она слегка задумалась и решительно добавила: – А насчёт другой… Тут я ему не позволю!
Несмотря на подкрадывающуюся к городу грозу – уже искрились молнии и с тёмных сплошных туч слетали первые капли дождя – собрала нехитрые пожитки, взяла последние сбережения стариков-родителей, поцеловала дочь и уехала в Москву.
Родители Таисии представляли то стойкое поколение, которое привыкло подчиняться судьбе, следуя поговорке: “Попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй! ” Поэтому отчаянный поступок дочери восприняли положительно, хотя и со скрытой скорбью. Приняв безропотно заботы по воспитанию и кормлению внучки, настроились на долгое ожидание возвращения дочери.
Прошёл ещё год…
Устя подрастала, особо не досаждая старикам своими шалостями и играми. Бабушка, Соломея Антиповна, с некоторых пор стала набожной, потому не строгой, даже терпимой. Старалась и внучку приобщить к вере. Однако приобщение замедлялось, так как девочка по некоторым библейским сюжетам частенько задавала вопросы, загонявшие старушку в тупик.
– Кем приходится Вам, бабушка, наш дед Дорофей?
– Как – кем?! – поражал Соломею вопрос, заданный по прочтении первых страниц Библии. – Мужем, конечно. И венчаны мы…
– А почему тогда дед говорит, что у него отроду рёбра целые?
– Что им станется: пьёт понемножку… уже давно, нигде напрасно не шатается, не падает…
– Значит тебя Бог сделал из ребра другого деда?
– Вон ты про что! – сообразила радостно Соломея Антиповна. – Так то ж случилось в начале сотворения Мира… За всех тогда Адам пострадал…
– Значит ты, бабушка, не настоящая жена мужа своего, – решительно не унималась девочка.
Не зная, как объяснить эти библейские тонкости, бабушка с озабоченным видом заканчивала урок и отправляла внучку погулять. Сама же вновь открывала святое писание и усердно пыталась найти понятные ответы на заковыристые вопросы.
Да, нелегко давалась девочке божья наука. Причём мучились вместе: и баба, и внучка. Дед, Дорофей Евсеевич, глядя на их страдания, только посмеивался: “Не я один такой…”
Год назад, решил он под влиянием своей жены и меняющейся (непонятно в какую сторону) жизни тоже изучить Библию. “Тут многое разъясняется, и прошлое, и грядущее”, – многозначительно наставляла Соломея. После такого посвящения Дорофей Евсеевич добросовестно приступил к чтению.
Поначалу всё шло хорошо. Делился с женой своими впечатлениями, спрашивал, выслушивал… Повеселел, приободрился даже! Но, когда дошёл до тех мест, где скрупулезно расписывалась родословная прародителя рода людского: “ Адам жил сто тридцать лет и родил сына… и нарек ему имя: Сиф. И родил он сынов и дочерей… Сиф жил… и родил Еноса. Енос жил… и родил Каинана… Каинан жил… и родил Малелеила…” – Евсеевич стал мрачнеть. Дойдя до конца адамовой ветви, он возвращался назад, чесал затылок, хмурился, что-то мучительно соображал… Часто вставал и отрешённо, беззвучно шевеля губами, прохаживался по комнате. Косые лучи солнца, проникающие сквозь хлипкие занавески, оттеняли морщинистое лицо, бледнеющее день ото дня.
– Передохнул бы – писание то сурьёзное… – видя, как мается муж, заботливо предлагала Соломея.
Тот смотрел сквозь жену, как через стекло, ничего не говорил, шлёпал губами и продолжал чтение. Набожная старушка не могла и предполагать, что её настойчивый муж пытается запомнить всех потомков Адама с их подчас непростыми именами! Поскольку такой нелёгкий для престарелого мозга труд оказался чрезмерным, дед – слёг… Провалявшись месяц в горячке, приняв интенсивное лечение от простуды и иных расхожих болезней, Дорофей Евсеевич – после того как очухался – обходил святое писание стороной и с некоторой опаской.
Непростой процесс изучения Библии закончился в связи с неожиданным и потому вдвойне радостным событием – прибытием Таисии!
Старики, как и Устенька, не сразу определили – кто к ним заявился поутру? Разукрашенная красавица с невероятной причёской, в кожаной куртке, узкой диковиной юбке и чёрных облегающих сапожках на длинном каблуке! Такая удивит, кого хочешь, и не только в провинциальном городке.
Пока старики хлопали глазами, вошедшая красавица подхватила на руки оторопевшую девочку, стала её тискать и целовать, приговаривая:
– Моя ж ты крошка, как я по тебе скучала! Ну, ничего – теперь будем вместе…
Смахнув слёзы, поставив дочку на пол, кинулась обнимать родителей. Тут уж заголосили и старики. В общем, приезд новоявленной москвички прошёл слёзно и трепетно, как и полагается по русским обычаям. К тому же, Таисия привезла два чемодана подарков! Чем совсем растрогала своих родственников. Потом был торжественный обед, и долгий рассказ о столичном путешествии…
Приехав в Москву, устроившись в сомнительной, но недорогой гостинице, Таисия не откладывая приступила к поискам возлюбленного. Однако что-то сказалось фатальное: то ли её провинциальное простодушие, то ли умение Ганса заметать следы, то ли элементарное невезение – но поиски неумолимо заходили в тупик. Кончались деньги и впереди маячили далеко не радужные перспективы…
К счастью, на то она и столица, чтобы помочь в решении проблем приезжему новичку, ещё и в образе смазливой молодой женщины. Повествование о том, как вытащил её из неприятной, мягко говоря, ситуации некий московский таксист, выглядело сумбурным, не всегда последовательным, но волнующим. В процессе словоизлияния Таисия то брызгала слезами, то умилялась; иногда долго смеялась, а то и впадала в безутешную грусть…
Старики, следуя дочери, проделывали то же самое: и восторгались, и тихонько смахивали слёзы. Только Устя, съев привезенные конфеты, перемерив обновки, увлечённо играла московскими игрушками. Хитросплетения маминой столичной жизни её не интересовали.
Из длинного, больше путанного, чем ясного, рассказа дочери родители вынесли главное – она хорошо устроилась, заработала приличные деньги и, найдя пристанище у мужчины, по имени Гоша, (о его статусе уточнять постеснялись), прижилась в Москве. Правда, была неясность – кто больше поспособствовал дочери: Гоша или что иное. Непонимание старики отнесли на свою старческую тупость и отсталость, вызванную неполным средним образованием.
Гостила Таисия недолго. Обойдя подружек, насытившись оглушительным эффектом от своей московской наружности, допив и доев привезенное – однажды уехала, забрав дочь…
На этот раз старики опечалились больше: привыкли к внучке, да и Библию не дочитали…
Прошли годы…
За это время Таисия с дочерью так и не навестили родные края, отделываясь редкими письмами. Соломея с Дорофеем уже и надежду потеряли увидеть воочию своих чад.
…И, вот, однажды старики сидели на лавочке у калитки, старательно, сосредоточенно лузгали семечки и изредка обменивались впечатлениями. Летний вечер опускался на городок длинными тенями и медленно угасающим небом. Порывистый ветерок шевелил листья деревьев, пыльных кустарников и реденькие волосы Дорофея.
– Смотри, какая краля идёт! – кивнул дед на девушку, показавшуюся в конце улицы. – Платком повязана, а будто не монашка. И платье до пяток… У нас так не ходят…
– Мода пошла – не поймёшь её! – поддержала Соломея. – Юбки носят то задница видна, то мусор по дороге подметают! Прости Господи за слова греховные…
И вдруг Дорофей заволновался:
– Не к нам ли направляется? И чемодан у ей…
– А и правда… – поднялась Соломея с семечками на губах.
Старушка вглядывалась в шедшую к ним девицу и всё чаще моргала глазами. В них отражалась полосатая палитра чувств: удивление, сомнение, робкая радость! Что-то в девушке было от юной Соломеи, кое-что от Таисии, а нечто и Дорофеевское…
– Ну, здравствуйте! Если не ошибаюсь – дом Посадских? – приветливо спросила девица.
– Да… – замялись в унисон старики, ещё не определившись в своих догадках.
– Не узнаёте, конечно. Устя я, внучка ваша… – голос у девушки дрогнул.
Опомнившиеся старики со слезами кинулись обнимать выросшую внучку.
– На долго к нам?– оторвавшись от Усти, осмелился спросить дед.
– Наверное, навсегда… – неожиданно твёрдо, с лёгкой печалью, ответила девушка.
Её ответ стал понятен чуть позже, когда закончился праздничный ужин и расспросы об оставшейся в Москве Таисии. О своей столичной жизни рассказала коротко, а о планах в родном городке высказалась неожиданным образом:
– Хочу уйти на послушание в наш женский монастырь! – объявила внучка оторопевшим старикам. – Достала меня мирская жизнь…
Девушка проворно вытерла уголок глаза и продолжила:
– Ваша учёба, бабушка, даром не прошла, похоже…
– Дай-то Бог, внученька! Вот только… молода ты, красива…
– Ничего, зато кое-что повидала и попробовала… Больше не хочу!
– Тебе видней… – вставил своё дед.
Очевидно, неспроста она приняла такое решение. Однако подробностей рассказывать не стала, хотя Соломея и пыталась разговорить внучку. Свое намерение Устя воплотила быстро. Уже через несколько дней, собрала вещи, простилась с приунывшими стариками и отправилась в монастырь. Дорофей приметил, что внучка взяла в святую обитель бумаги Ганса Миллера! Остались такие, как память об учёном человеке.
“Наверное, хочет узнать что-нибудь об отце…” – подумал с тоской дед.
Когда последний звук колокола утих, Устя ещё раз перекрестилась, прошептала что-то и направилась к выходу. Сиреневое небо вспыхнуло лучами выглянувшего из-за облака солнца и приветливо осветило задумчивое лицо молодой женщины, купола и стены святой обители.
Глава 3. Прибытие.
Итак, уездный городок Ляпово встретил дружков повышенным шумом и излишней суетливостью. Вокруг проскакивали люди с разной степенью озабоченности, пыхтели автомобили и трактора, тарахтели мотоциклы и телеги. Всё это, вместе с невзрачными строениями, укрывалось пылью и копотью, отдавало гарью и едким дымом.
Зазевавшись, Филька чуть не угодил под велосипед, нагруженный мешками с сеном и управляемый худым, высохшим стариком. Успев увернуться, услышал в свой адрес первое ляповое приветствие:
– Раз туды твою туды! Куда прёшься? Аль не видишь дороги с транспортом?
Пока Филька соображал, как достойно выйти из курьёзной ситуации, Тишка кинул в след сердитому ляповцу:
– Раздайся грязь – навоз плывёт!
– …так плыви себе плыви – железяка с сеном… – почесав затылок и повертев косым глазом, загадочно подытожил Филька и смачно чихнул.
Простившись с дедом Родькой на входе в разросшийся рынок, опоясавший всё пространство вокруг автобусной станции, дружки отправились искать закусочное заведение: проголодались как-никак. Да и надвигающаяся на город гроза подталкивала к мыслям о крыше над головой. Поднявшийся ветер окончательно забил Филькин нос, а вдали уже сверкали первые молнии, сопровождаемые гулкими раскатами. Прохожие, пугливо поглядывая вверх, явно стали торопиться.
Первый же мужичок, неопределённого возраста, с питейными признаками на опухшем лице, более-менее членораздельно объяснил расположение местного пиво-закусочного заведения…
Кафе “У Дуси” приютилось под обрывом на берегу того, что можно только с очень незаурядным воображением назвать – речкой! Что это речка, напоминала характерная табличка на покосившемся столбе с затёртыми некоторыми буквами. В связи с чем, название водоёма ассоциировалось с образом популярного членистоногого в младенческом возрасте и гласило: “Рачок”. Как потом пояснил всёзнающий местный завсегдатай, надпись нужно понимать как “Река Бычок”! От “Бычка”, правда, остались только извилистые, норовистые берега и суровые коряги-рога посредине. А в остальном, это было заросшее камышом, покрытое тиной, издающее неповторимые запахи мусора и сероводорода – болото!
Впрочем, его присутствие никак не отражалось на посещаемости заведения, а, скорее, наоборот – усиливало её! Это ребята установили по многочисленным кучкам пьющих, грызущих и крайне возбуждённых субъектов. Отдыхающий народ был разбавлен и “эмансипированными” женщинами соответствующего месту вида. Пиво-водколюбивая неоднородная масса плотно разместилась вокруг “Дуси”. На грозу и начинающий моросить дождь никто не обращал внимания. В самом помещении, как и полагается, было людно, дымно и пьяно.
С трудом найдя частично свободный столик – большую часть занимало мужское лицо, опущенное в тарелку с рыбьими костями, – дружки приготовились к общению с обслуживающим персоналом. Его, то есть персонал, увидели сразу: в два обхвата по диаметру, с пухлым красно-синим лицом, блондинка Дуся торжественно шествовала между столиками. В руках держала поднос, уставленный бокалами, пустыми и с пеной, иногда с признаками светлой жидкости на дне. Посетители принимали хозяйку приветливо осторожно, услужливо уступая дорогу.
– Приготовились! – восхищённо прошептал Тишка.
– Чудо-юдо, рыба-кит… – ещё тише дополнил увиденное Филька.
Женщина подошла к ребятам и, на удивление, приветливо прохрипела второе, услышанное за день, ляповое изречение:
– Видать, новенькие: морды ишо не битые, очи не упитые!
– Да, где-то так… – приосанился Тишка.
– Пиво, водка, шашлык и селёдка? – продолжила играть очами жгучая красавица.
– И хлеба бы, с огурчиками… – скромно поддакнул Филька.
В общем, знакомство прошло успешно, и дружки по истечении часа, потраченного на ожидание повторного явления Дуси, не очень вкусно, но довольно сытно насыщались, запивая горьким напитком
Уже через десять минут, после бокала пива и куска отдающей копотью рыбы, атмосфера ляпового кабака стала смотреться радужнее и где-то веселее.
– Ты в пиве разбираешься? – пытаясь жевать рыбу, прошамкал Тишка.
– Как гусь деда Родьки: лишь бы водой пахло… – философски икнул Филька и продолжил мысль: – Говорят, если выпить достаточное количество воды – будешь пьян, как твой дед Кузьма после чарки гараськиного самогона!
– Похоже, так… – согласился Тишка, выплюнув, наконец-то, застрявшую в зубах кость. – Чем больше распирает живот, тем в голове шумнее!
Пока ребята делились впечатлениями, дух в кафе становился гуще, громче и напряжённее. Хмелеющий взгляд Фильки уже несколько раз косо прошёлся по столику, что у окна. Его внимание привлёк худой, с неестественно вытянутой шеей мужчина. Сосредоточенно пережёвывая остаток свиной шкурки, он о чём-то трудно размышлял, не замечая окружающих. Это притом, что за его столиком горячо и азартно спорили, интенсивно махая руками, два потных, изрядно разогретых субъекта. Предметом спора были аппетитные задние части хозяйки Дуси! Один из них клятвенно внушал партнёру, что такой задницы нет во всём Ляпове, а, может, и в самой столице! Другой слюнявился – что у его жены потолще…
Мыслящего мужчину это проблема, вероятнее всего, не трогала. Уставившись в одну точку окна, где бодро стучали капли дождя, он сосредоточенно хмурил брови, моргал глазами. Иногда его губы судорожно сжимались, как будто человек принимал важное решение… Однако, махнув недовольно рукою, снова начинал смотреть в ту же точку. Он так отдавался своим мыслям, что не замечал, как лысый сосед в горячке спора давно потягивал его пиво!
Именно отрешённый вид мужчины и беззастенчивая наглость его соседа, привлекли внимание Фильки.
– Посмотри вон… туда, – кивнул в сторону окна Филька. – Покусай меня Родькины гуси, но что-то там назревает явно шибутное.
– Да, товарищ чрезмерно озабочен, но скоро придёт в себя, видимо…
Ребята как в речку “Рачок” глядели: события у окна из устоявшихся стали переходить в беспокойную фазу!
Дожевав, наконец-то, кусочек свинины, задумчивый мужчина стал искать свою кружку. Увидев её в руках толстяка, целующегося в засос с оппонентом по спору, тронул наглеца за плечо и что-то с лёгким неудовольствием высказал. Лысый, оторвавшись от страстного поцелуя, с непониманием уставился на задумчивого. Когда взор толстяка прояснился и голова приняла устойчивое положение, он рявкнул и без комментариев резко ударил кулаком в подбородок возмутителя любовной идиллии. Мыслящий мужчина, естественно, устремился спиной к полу, роняя по ходу соседние столики и их хозяев…
Тут и началось, как в худших голливудских вестернах.
Тишка возмутился первым:
– Безвинно страдающего бьют: хамство в нечистом виде! Мои кулаки такое не снесут!
– От благородства до грязи – один шаг, перья мои гусиные! – предупреждающе поднял указательный палец Филька. – Лучше в дерьмо не встревать – пахнуть не будет… Давай-ка сматываться, – предложил друг, уклоняясь от пролетающей возле уха рыбьей головы.
Однако Тишка уже завёлся. Подкатив рукава, расправив широкие плечи, он отчаянно кинулся на помощь задуренному, которого уже топтали. Фильке ничего не оставалось, как присоединиться к безрассудному поступку товарища.
Довольно скоро предсказание Фильки сбылось: оба друга, мыслитель и невинный зевака были выброшены из заведения очумелой толпой завсегдатаев в строгой очерёдности, по одному, в болотную жижу “Рачка”!
– Мы им тоже дали… – выплёвывая тину, сбрасывая кусок грязи с плеча, гордо говорил Тишка, вылезая из водоёма.
– Говорил же, – недовольно отряхивался Филька, – болото-то рядом…
– Мать моя старушка! – ругался зевака, вылезая на корточках из “Рачка”.
И только источник тройственного недовольства спокойно оставил болото, ступил на брег и обронил, размышляя с собой:
– Интересно, до которого часа баня работает?
При этом он с недоумением рассматривал своё мокрое и грязное одеяние, не замечая остальных пострадавших за идею. На реплику о бане откликнулся Тишка:
– Мысль продуктивная в нашем положении и, главное, сказанная вовремя.
– Да, мужик, мы из-за тебя в дерьме искупались. Своди-ка, гусь ты наш, лапчатый, в ентую баню! – возмущённо выпучил косые глаза Филька, потирая ноющий бок.
Мужик, как спросонья, удивлённо глянул на ребят (невинно пострадавший зевака, чертыхаясь, поплёлся самостоятельно) и согласился помочь.
Дождь с грозой закончился, и обнадёженные дружки отправились вместе с мыслителем в очищающее и освежающее предприятие общественного быта.
– Как кличут тебя, уважаемый мыслитель? – ещё по дороге начал расспросы Тишка, попутно вытирая со лба капельки, стекающие с волос.
– Надеюсь, что не ляповским Спинозой, – хмыкнул многозначительно Филька, стукая пятками туфлей о дорогу, намереваясь стряхивать высыхающую грязь.
– Книжников Григорий Семёнович, – спокойно, с оттенком гордой флегматичности, отозвался новоявленный друг и с достоинством выпрямил свою неказистую долговязую фигуру, – библиотекарь районной ляповской общественной библиотеки…
– Гришка Ляспутин! – поднял палец Филька.
– Книжников… – твёрдо повторил библиотекарь.
– А мы из Чудово, слышали о таком? – прервав дискуссию, гордо представился Тихон.
– Конечно, слышали, – опередил Филька мыслителя, – у нас, если чудят, то весь район трясётся!
И, действительно, Книжников среагировал на сообщение несколько странно: он остановился, настороженно осмотрел ребят, как гаишник начинающих шоферов, поморгал глазами и выдал с нарастающим удивлением:
– Из Чудово?!…
– Да-да! Характерные признаки поселения: река в виде канавы, вырытая между допотопными домиками, и овраг с навозом – заслуга ваших покорных друзей, – отвесил поклон Тишка и патетически продолжил. – Ещё – каменная глыба на холме, как страж и хранитель чудовских традиций и обычаев.
– Каменная глыба?!… – продолжил будоражиться библиотекарь и осторожно уточнил: – В виде головы со шлемом?
– Так Вы у нас бывали? Вечерней зорькой? – обрадовались дружки.
Но Григорий, словно опомнившись, безразлично ответил:
– Да нет, слышал от кого-то…
– Я же говорю: Чудово все знают, – резюмировал Филька.
…Баня, к счастью, ещё работала, хотя и в завершающем режиме. Казённо-приветливо друзей встретила банщица – грузная коротышка в застиранном халате, с надутым до красноты лицом, опоясанным серым платком. Раздавая банные реквизиты: тазики, мочалки, мыло, порванные простыни вместо полотенец – басисто инструктировала:
– Не хулиганить, не сорить, выданный инвентарь не портить и не воровать!… И быстро мне – через полчаса выгоню!
– Нам бы простирнуться и высушиться… – робко намекнул Григорий и, наверное, пожалел о спрошенном.
Банщица глянула на него как на инопланетянина, выпучила глаза и негодующе пробасила:
– Может тебе постель и бабу с кофеём? – и, сплюнув в ближайший угол, добавила грозно: – Ты уже пять минут пролялякал! Выгоню голых, коль не отмоетесь ко времени!
Такой, прямо скажем, смутновато радушный прём и, как следствие, зреющий крах планам выстираться от грязи, подвинул Тишку взять инициативу – то есть знойную женщину, мечту всякого увлечённого мужчины – в свои руки. Он подбоченился, пригладил слипшиеся волосы и галантно высказался:
– Разрешите обратиться к Вам, как чрезвычайно добросовестному и ответственному лицу уважаемого всеми городского заведения!
Женщина повернула тучное тело к Тишке, очевидно готовясь отчитать и его, но тот продолжил вежливо и чинно:
– Как говорил мой дед Кузьма, любая женщина – чудо природы! Это такой механизм, к которому – как и к любому другому – нужно относиться бережно, с умом, вовремя регулировать… и смазывать в достаточном количестве.
Теперь уже все – банщица в том числе – заинтриговались Тишкиным выступлением в защиту слабого пола. Тот же нежно взял женщину под локоток и учтиво продолжил:
– Покорнейше прошу отойти со мной в сторонку…
Как загипнотизированная, банщица подчинилась галантному парню и прошествовала с ним в оплёванный угол. Можно только гадать, о чём говорил Тишка с грозной женщиной и что всунул ей в крепкую красную ладонь. Но после этой милой сценки, ситуация изменилась коренным образом: банщица заулыбалась, сделалась очень даже симпатичной и не такой толстой.
– Вот так бы сразу и объяснили, что к чему… – неестественно засмущалась женщина. – Для стирки у меня есть порошок, возьмите ещё тазики… А сушить можно в соседней комнате… Водички свежей – ежели желаете… – она чуть ли не кланялась.
Тишка удовлетворённо улыбался и благодарил за качественное обслуживание. Филька косил глаза в сторону и сдерживал смех. Григорий же вытянул узкое лицо в недоумении.
– Приступим к омовению и очищению, господа! – наконец, провозгласил Тихон, и троица двинулась в зал, который был фактически пуст и наполнен унылой сыростью, терпким запахом прелых тряпок и вездесущей плесени…
Когда вымытые умеренно тёплой водой, обнажённые парни усердно занялись одеждой, Филька косым взглядом заметил, что Гришка Ляспутин с вздёрнутыми на лоб бровями внимательно и вкрадчиво рассматривает Тишкиу голую ягодицу! Мыслитель интенсивно моргал глазами и очень нескромно приближался носом к заду Бедового.
Сам объект изучения, то есть Тишка, был так увлечён стиркой, что не замечал подозрительных движений библиотекаря. И Филька передёрнулся в ознобе. В голову стали закрадываться тайные сомнения: сообщения о людях с нетрадиционной секс ориентацией давно переполнили средства массовой (и не очень массовой) информации. А если учесть, что одно только слово “секс” вызывало у Фильки скрытый страх, то такое пристальное внимание свободной прессы к этим проблемам заставляло быть начеку! “Вот оно куда повернулось! – не раз думал косоглазый. – Оказывается, нетрадиционно сориентированных – судя по сообщениям – будет поболе, чем обычных!”…