– Арнаутов написал прошение, просит отпустить его в Ригу, там в русском издательстве готовят его собрание сочинений, – задумчиво сказал Манцев, – большой писатель, а мы пока не можем привлечь литераторов к подлинно революционной работе. Я поручил Рослевой заняться им.
– Василий Васильевич, он же не враг. Он уехал из Пятигорска после того, как туда вошли добровольцы. С сытого юга три месяца пробирался в голодную Москву.
– Ты читал его последний роман?
– Время мало для чтения, но «Столп огненный» осилил.
– Как он тебе?
– Мне понравился.
Дверь отворилась без стука.
Вошла начальник отдела МЧК Рослева.
– Здравствуйте, товарищи.
– И тебе не болеть, товарищ Рослева, – с нескрываемой неприязнью ответил Мартынов.
– Товарищ Мартынов, мне стало известно, что вы сегодня отпустили царского офицера.
– Вот это номер, – удивился Мартынов, – кого же это?
Рослева положила на стол фотографию.
Мартынов взглянул, рассмеялся.
– Это же Леонидов. Журналист. Видишь, погончики у него узкие, серебряные, просвет зигзагом. Звездочка. Это форма Союза Городов, организации гражданской, ее носили все военные корреспонденты.
– Не знаю, кем был на фронте Леонидов, но погоны он носил не солдатские.
– Такие же были у товарища Фрунзе…
– Товарищ Рослева, – сказал Манцев, – Леонидов действительно носил погоны. Он год отсидел с солдатами в окопах. Ходил в ночной поиск, вынес раненого солдата. Сам Брусилов распорядился наградить его солдатским Георгием четвертой степени. Его ранили. Он написал книгу «В окопах», за которую и был с фронта изгнан.
– Товарищи, – Рослева открыла портфель, – вот.
Она положила на стол книгу в рыхлом картонном переплете.
Мартынов взял ее, прочел вслух.
– Олег Леонидов. «В стане батьки Махно». Ну и что?
– Автор пишет о том, как он неделю ждал расстрела, а потом бежал вместе с деникинскими офицерами.
– Ну и что? – повысил голос Манцев, – я ночью прочел эту книгу. Хорошее сочинение, нужное, разоблачающее преступную сущность анархической вольницы. Кстати, кроме офицеров-добровольцев с ним бежали три красных командира. Парадокс – люди разных идеологий объединились, спасая себя, и разошлись. Не вижу ничего страшного.
– От вас я не ожидала, товарищ Манцев, Леонидов, постоянно посещающий кафе «Домино»…
– На Тверской 18, – пояснил Мартынов, – на первом этаже это развеселое кафе, на втором – психлечебница. Очень удобно. В кафе постоянно работают мои люди. Туда, как комары на свет, слетаются бандиты, спекулянты, золотишники.
– Там собираются творцы. Их настроение мы должны знать. Понял Мартынов?
– Василий Васильевич, мои секретные сотрудники – люди специфические, они книг не читают, по театрам не ходят, в лучшем случае в кинематограф заглянут. Я на них такое дело повесить не могу. Да и сами поймите, в Москве активизировался уголовный элемент. Цены на Сухаревке ломовые. Знаете, как говорят – кесарю – кесарево, слесарю – слесарево. Пусть уж товарищ Рослева своих людей туда внедряет, только, чтобы моим не мешали.
«Рабочая газета». Леонидов
Машинистка принесла последнюю отпечатанную страницу.
– Лихо. Как всегда лихо.
– Вам понравилось?
– Конечно.
– Вот и прекрасно.
Леонидов прочел страницу, расписался и пошел к главному.
Вошел, положил на стол статью.
– Читайте, а я пойду побреюсь.
– Давно пора, а то вы напоминаете каторжанина.
– Спасибо.
Редакционный парикмахер Степан брил и стриг всю богемную Москву.
– Здесь я при жаловании и пайке, чуть подбородочек поднимите… Вот так. Приходят люди, сколько дадут – спасибо, а в заведении постричься и побриться – стольник, а если с парфюмом, то два.
Он критически оглядел Леонидова.
– Вчера приходил Маяковский. Он, правда, хороший поэт?
– Угу, – промычал Леонидов.
– Не верю. Помните, когда мы работали у Благова, я стриг и брил перед концертом в «Эрмитаже» Игоря Северянина. Вот это поэт. Фрак, рубликов семьдесят по тем ценам, цветок в петлице… Давайте я вам помою голову…
Через несколько минут из зеркала на Леонидова глядело вполне приличное лицо.
– Спасибо, я молод и прекрасен.
– Хотите чуть, саму малость довоенного одеколона.
– Спасибо, это будет слишком буржуазно.
Леонидов вынул деньги, положил на столик.
