– Браво!
– Слушаем тебя!
Есенин постоял в раздумье, потом бросил цилиндр на эстраду, поправил волосы и начал:
– Не каждый умеет петь.
Не каждому дано яблоком,
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедовался хулиган,
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа на плечах,
Ваших душ, безлиственную осень, мне нравится
В потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Зал молчал. И было в этом молчании что-то настороженное, как перед взрывом.
Письмо из прошлого. Олег Леонидов
Внезапно в темноте раздался грохот, казалось, что в квартире обвалился потолок.
Леонидов проснулся, автоматически надел кастет на правую руку, выскочил из-за занавески, отгораживающую нишу, в которой стояла кровать, в комнату.
Нащупал на стене выключатель и свет зажегся.
Развалилась поленница дров, уложенных вдоль стены коридорчика и комнаты.
Так он и стоял в одном белье, с кастетом на правой руке, среди разметавшихся по паркету сучковатых поленьев.
Это надо же. Развалилась поленница, а вроде укладывали ее аккуратно. Видимо слишком много дров пожертвовал ему главный редактор.
Леонидов сел на стул, печально оглядел дровяной хаос. Извечный, практически гамлетовский вопрос стал перед ним. Что делать? Складывать поленницу или послать все к матери и лечь спать.
Господи! Дрова эти, буржуйка, мог ли он подумать об этом, когда менял квартиру в знаменитом доме Нереинзее. Тогда в каждой квартире стоял телефонный аппарат, на маленькой кухоньке двух-комфортная газовая плита, центральное отопление. На крыше дома разместился роскошный ресторан и теннисные корты. Сидишь в ресторане, а Москва внизу, как движущийся макет.
Газ отключили, паровое отопление то же, о телефонной связи напоминает инкрустированный серебром аппарат, подарок на день рождения Саши Куприна. Слава Богу, что работает водопровод, и электричество подают без перебоев, а чай можно на примусе или «буржуйке» вскипятить.
Леонидов открыл дверцу печки. Она уже прогорела. Он положил поленьев до краев и пошел спать. Утро вечера мудренее.
Гостиница «Метрополь»
К входу в гостиницу «Метрополь» подъехал сияющий боком длинный автомобиль «Рено» с брезентовым верхом.
Он остановился, и шофер нажал на грушу клаксона, который исполнил начало знаменитой арии.
С переднего сидения выпрыгнул затянутый ремнями молодой военный, распахнул дверцу.
Из машины вылез импозантный человек в щеголеватой фуражке, скомканной по-гусарски, на левом рукаве бекеши звезда и три ромба.
– Прошу, товарищ командарм, гостиница «Метрополь», ныне второй Дом Советов.
– Выгружайте вещи.
В вестибюле гостиницы вахтер в кожаной куртке с наганом на поясе перегородил дорогу.
– Ваше разрешение на вход, товарищ командарм.
– Я – командарм Юрий Саблин, вот разрешение наркомвоенмора товарища Троцкого на заселение.
По вестибюлю к вахте бежал человек в штатском пиджаке и косоворотке.
– Вы товарищ Саблин? – крикнул он.
– Да, товарищ, я командарм Саблин, а вы кто?
– Я комендант Дома Советов Пыжов.
– Вам звонили из наркомвоенмора?
– Да, конечно, позвольте ваше направление?
Саблин протянул бумагу.
– Сколько человек с вами? В бумаге сказано «и сопровождающие лица». Сколько с вами лиц?
Саблин усмехнулся.
– Мой адъютант, два охранника и шофер.
– Я могу предоставить вам трехкомнатный номер на всех.
– Товарищ Пыжов, а если подумать? – улыбнулся Саблин.
– Эх, – комендант махнул рукой, – была не была. Принимая во внимание ваши военные заслуги перед пролетариатом, дам еще одну одиночку.
– Вот и славно, – Саблин похлопал коменданта по плечу, – все и сложилось. Кстати, комиссар ЧК Яков Блюмкин проживает еще в гостинице?
– Обязательно. В тридцать восьмом номере, полулюксе.
– А вы не знаете, он у себя?
– Уехал на службу.
МЧК
