Красные туманы Полесья

Глава третья

В тот же вечер, ближе к ужину, в партизанский отряд, находящийся в Осиповском лесу, на лошадях и пешком повалили мужики и бабы, оставшиеся в живых. Никого не было только из Лозы. Сторожевые дозоры останавливали беглецов, расспрашивали их и пропускали. Скоро вся поляна перед штабной палаткой была забита людьми.

К ним вышли командир отряда, бывший второй секретарь райкома Павел Дмитриевич Осетров и политрук, в недавнем прошлом член бюро районного комитета комсомола и заместитель директора автобазы Иван Михайлович Карасько, которого из-за молодости партизаны больше называли просто Иваном. Подошли командиры взводов, рядовые бойцы, не занятые повседневной службой.

Рассказы местных жителей повергли их в шок.

Растерявшийся политрук проговорил:

– Что, вот так ни за что ни про что нагрянули эсэсовцы и положили людей?

– Да вот так, ни за что ни про что, – со слезами ответила ему женщина, медсестра из Павлинки. – Сначала немцы говорили что-то про партизан и евреев, а потом… – Она не смогла продолжить, разрыдалась.

Осетров обвел взглядом толпу.

– Что-то я не вижу среди вас жителей деревни Лоза.

Вперед вышел пожилой мужчина:

– А это потому, секретарь, что нет больше жителей Лозы.

– Как это?

– Пожгли всех ироды заживо.

– Пожгли? – Командир отряда никак не мог понять, что это значит.

– Да. Я из Ясино, у меня в Лозе родственник с семьей жил. Когда двинулись сюда, зашел в деревню, хотел проведать, что с ними, а там сожженный сарай, тот, что недавно поставили, а на пожарище человеческие останки. Много, вся деревня.

– Как же это?

– А вот так, секретарь. Не веришь – отправь своих бойцов посмотреть.

– Я верю, но надо проверить. Не в обиду тебе… как звать?

– Поликарпом при рождении нарекли.

– Не в обиду тебе, Поликарп, но проверить надо хотя бы потому, что в деревне мог кто-то выжить. Возможно, есть раненые или дети, которых родители спрятали.

– Ты начальник, тебе и решать.

Осетров повернулся к Карасько.

– Ты, Иван, политрук, твоя обязанность работать с людьми. Вот и работай, пока я разведку в Лозу отправлю.

– Да, Павел Дмитриевич.

Политрук, взводные и рядовые партизаны стали успокаивать сельчан. Кто-то расспрашивал про своих родных.

Осетров вызвал к палатке начальника разведки, бывшего комсорга районной МТС Игната Лазурина.

Тот тут же прибыл и сказал:

– Я все понял, Павел Дмитриевич, и послал бойца собрать моих людей на восточном краю леса.

К ним подошли партизаны, которые были родом из Лозы.

Старший из них, мрачный, как-то посеревший, заявил:

– Мы тоже пойдем!

– Я понимаю ваше состояние, мужики, но толпой идти в деревню нельзя, – сказал Осетров, взглянул на старшего из Лозы, отделенного командира первого взвода Родиона Коняева, и продолжил: – Ты бы не настаивал, а, напротив, повлиял бы на односельчан.

Коняев сощурил глаза.

– А скажи мне, командир, кто из твоей семьи остался в районе? Кто из нее во время налета гитлеровцев был на деревне?

Осетров, сильно простуженный, откашлялся и проговорил:

– Ты же знаешь, Родион, что семьи всех руководителей района, начальников органов НКВД, отдела ГБ, офицеров, воюющих на фронте, были вывезены в тыл по распоряжению первого секретаря обкома партии. Он поручил такой приказ из республиканского ЦК. Зачем спрашиваешь о том, что тебе известно?

– Значит, твоя родня в безопасности. Ну, конечно, все же семья второго секретаря райкома. А вот моя Дарья да сыновья четырех и восьми лет остались в Лозе. Их эвакуировать приказа не поступало, потому как мы простые колхозники. Ты хочешь остановить нас?

– Пойми, Родион, вы сейчас не в колхозе находитесь, а в партизанском отряде, войсковой части, действующей в тылу противника.

– И чего ж такого мы, бойцы действующей части, сделали немцам, что они загубили наши семьи? Мы же еще ни разу не выходили из леса…

Его прервал боец того же взвода Анатолий Березин:

– Нечего попусту лясы точить, Родион. Наши семьи пожгли, а ты устроил не пойми что. Сказано, идем на деревню, значит, идем. И никто тут нам не указ! – Березин резко повернулся к командиру отряда. – Может, прикажете всех нас расстрелять за неповиновение, Павел Дмитриевич? Так отдавайте приказ. Мне интересно будет посмотреть, кто из отряда пойдет в расстрельную команду.

– Чего ты мелешь, Толя? – Командир отряда тяжело вздохнул. – Какой расстрел?

На помощь Осетрову пришел начальник разведки:

– Пусть идут с нами, командир. Все одно мужиков не остановить, а там они, может, и сгодятся. С ними мы тщательнее пожарище осмотрим.

Осетров кивнул.

– Хорошо. Родион, ты старший над мужиками из Лозы, но подчиняешься Лазурину.

– Да брось ты, секретарь, эту бюрократию. До сих пор не понял, что у нас убили семьи? – Голос Коняева сорвался на крик.

– Держись, Родя, не шуми, – сказал Березин. – Командир не виноват в том, что так получилось. Да и все мы. Никто из нас и представить себе не мог, что немцы способны на это.

– Ну да, не способны. А как они стреляют евреев, давят танками таборы цыган? Мы для них не лучше. Ладно, все наши тут?

– Все.

Коняев повернулся к начальнику разведки.

– Когда пойдем, Игнат?

– Да сейчас и пойдем. Мой боец ручной пулемет на всякий случай возьмет да санитарную сумку и двинемся.

Разведчики и мужики из Лозы взяли из табуна лошадей, одну из них запрягли в повозку. С ними стали напрашиваться недавние жители Ясино, Карчехи и Павлинки, но тут уж категорически против выступил начальник разведки. Пришлось людям отстать.

Конный отряд, состоящий из восьми разведчиков и шести жителей Лозы, прошел сторожевой пост и двинулся полем вдоль балки, смещаясь на юго-восток. Ему следовало преодолеть чуть более пятнадцати километров. Лазурин выслал вперед головной дозор из двух всадников.

Вооружение у партизан было слабое – винтовки Мосина да охотничьи ружья. У командира еще пистолет «ТТ» да пара гранат «Ф‐1». Этот недостаток огневой мощи в какой-то степени компенсировал пулемет Дегтярева.

Отряд шел осторожно, оттого и медленно. Немцы ушли, но могли и вернуться, если не затаились где-то рядом, в том же лесу, который находился между дорогами, ведущими на Ясино с Лозой, Карчеху и Павлинку. Но по пути обошлось без происшествий.

Все партизаны издали почувствовали запах гари и еще какой-то, доселе неизвестный, сладковатый. Они подошли с севера, от оврага. Лазурин приказал своим бойцам разойтись и охватить то, что осталось от деревни. Мужиков из Лозы он не тронул, те пошли прямо.

Телега встала на небольшой возвышенности. Возчик приладил к борту телеги пулемет, вставил магазин, приготовился к стрельбе.

От того, что мужики увидели, у них кровь застыла в жилах. Вместо деревушки перед ними лежало одно сплошное пожарище. Все хаты, бани, сараи, овины, хлева были сожжены. Побитый скот валялся по всей Лозе. На околице высился холм из головешек. Это и был тот новый сарай.

Разведчики пошли вокруг деревни, высматривая кого-нибудь в кустах, ямах, мелких буераках. Мужики же отправились на пожарище, шагали по черной земле, по головешкам.

Коняев встал напротив своего подворья. Он смотрел на пепелище, а видел хату с резными наличниками, жену Дарью в красивом сарафане, с венком из полевых цветов поверх густых черных, длинных волос. Рядом, у косилки, во дворе, строили из песка дом их малые сыновья. За хатой цветущий сад, в палисаднике сирень. Перед только что поставленным плетнем молодая березка, которая словно плакала в одиночестве, опустив к земле ветви.

По грубым щекам непроизвольно потекли слезы. Родион смахнул их и огляделся, не видел ли кто. Но плакали и все остальные. Странное и страшное это зрелище – плачущие здоровые, сильные мужики, способные, казалось бы, защитить от любого врага не только себя, но и других людей.

Потом они без какой-либо команды подошли к сгоревшему сараю и встали возле него.

Березин шагнул было к пожарищу, испускающему приторно-сладкий запах, но услышал крик сзади:

– А ну стой! Замри, дурень, или пальну!

Мужики обернулись.

Разведчики бросились к своему товарищу, который кого-то заметил, а он уже вытащил из крапивы паренька лет восьми.

Кровь ударила в голову Коняева.

– Петька! – воскликнул он, без сил опустился на обгоревший столб, когда-то бывший опорой плетня, тут же вскочил, бросился к парню. – Не стрелять! Это сын мой, Петька!

Паренек, измазанный сажей, вырвался из рук разведчика и бросился к отцу.

– Папаня!

Отец подхватил сына на руки, крепко прижал к себе.

– Ты живой, сын!

– Да, папаня. А мамку и Витька с остальными деревенскими сожгли полицаи.

– Знаю, сынок.

– Не дави так, мне больно. Я ребра и ногу зашиб.

Коняев отпустил сына, поставил на землю.

Разведчик, ходивший неподалеку, крикнул:

– Эй, Игнат, тут два трупа. Ба, да это же полицаи, Евдоким Буганов и Николай Шмаров. Оба убиты, похоже, из пистолета.

Начальник разведки подошел, посмотрел и сказал:

– Да. Это Буганов и Шмаров! Их-то кто завалил?

Снова раздался крик неподалеку:

– Еще трупы! Старосты и Фомы Болотова!

Игнат посмотрел на тело Косарева и проговорил:

– А они ведь застрелены из того же ствола, что и полицаи. Ничего не пойму. Их-то кто мог? А ведь сын Родиона что-то сказал о полицаях. Идем.

Разведчики подошли к Коняеву, который стирал с лица сына копоть.

– Родион!

– Ну?

– Петька твой что-то о полицаях говорил. Неподалеку трупы двух местных полицейских, старосты и Фомы Болотова. Дозволь поговорить с пареньком.

– Вы испугаете, я сам. – Он взял сына за руки. – Ты, Петя, чего говорил о полицаях?

– Так это, батя, все они учинили. Людей завели в сарай, закрыли, потом натаскали соломы, облили бензином и подожгли. Немцы только заставили народ собраться. Их старший говорил о евреях, еще о чем-то, чего я не слышал, потому как был не со всеми. Живот прихватило, я и ушел в бурьян. А когда собрали всех и выступил старший немец, отполз далеко в крапиву. Туда никто не полез бы.

Лазурин не выдержал и спросил:

– Но ты хоть видел, что там было?

Паренек не по возрасту разумно ответил:

– А от кого я узнал бы, что полицаи подожгли сарай?

– Тоже верно.

Коняев повернулся к начальнику разведки отряда.

– Ты погодь, Игнат, я сам. – Он посмотрел на мальчика. – Расскажи, что видел, сынок.

Паренек вдруг расплакался.

Отец вновь прижал его к себе.

– Успокойся, Петя, не надо. Ты же у меня взрослый, сильный.

Паренек затих, шмыгнул носом и проговорил:

– Немец выступил, потом народ весь пошел к сараю. Полицаи по сторонам шагали, но ружья держали за спиной.

– Неужто народ сам пошел? – спросил Игнат.

– Да, – ответил сын партизана. – Полицаи людей не гнали. Только рядом шли. А главный их, Калач…

Лазурин нагнулся к нему.

– Как ты сказал? Калач?

– Ну да, я потому и запомнил, что имя простое, Калач. У нас мамка калачи пекла. – Паренек опять заплакал.

Отец опять успокоил его, и Петруха сказал:

– Этот Калач сначала с немцами шел. Там был офицер в черной форме. На воротнике мундира с одной стороны молнии, с другой – три квадрата.

– Гауптштурмфюрер, – сказал Лазурин. – А такой в районе один, командир роты СС. Продолжай, Петя.

– Калач этот потом, когда всех закрыли, командовал полицаями. Они подожгли сарай. А он больше перед немцем, у которого были кинокамера и фотоаппарат, вертелся. У этого Калача еще пистолет был. Такой же, как у нашего участкового до войны. Он часто нам его показывал.

– Участковый носил «ТТ», – вырвалось у Лазурина. – А немец, значит, снимал все на камеру и фотографировал?

– Да. Калач потом отошел, а после я выстрелы слышал, четыре штуки. Хотя нет, еще стреляли из автоматов на околице. Кто-то, наверное, хотел сбежать.

– А потом?

– Потом полицаи стали жечь деревню. Как все загорелось, я больше ничего не видел. Жар был сильный, не смог подползти к сараю, а хотел открыть ворота. – Он опять заплакал, и отец прижал его к себе.

Лазурин взглянул на своих разведчиков.

– Вот, значит, как. Но почему и кто убил старосту и местных полицаев? Наверное, потому, что могли потом рассказать о том, что здесь было. Надо бы узнать, что стало со старостами и полицаями других деревень и села. Но мы туда сейчас не пойдем, иначе и до ночи не вернемся. А налететь на карателей можем легко. Еще раз все осмотрим и уходим!

Повторный осмотр ничего не дал.

Партизаны с Петькой отправились обратно в Осиповский лес.

Когда разведчики и мужики из Лозы вернулись в лагерь, Лазурин провел Коняева с сыном в штабную палатку. Там что-то оживленно обсуждали командир, политрук и начальник штаба, должность которого временно исполнял командир второго взвода лейтенант Образцов.

В августе в Осиповский лес, где формировался отряд, случайно зашла группа красноармейцев, выходившая из окружения. Она состояла из двенадцати человек во главе с этим офицером. Все они остались в отряде. Лейтенант был назначен на должность командира взвода, доукомплектованного восемью местными мужиками. Осетров планировал, что он станет штатным начальником штаба отряда.

Командование отряда смолкло, как только начальник разведки зашел в палатку вместе с Коняевым и его сыном. Взоры устремились на паренька.

– А это кто? – спросил политрук.

– Сын мой, Петруха. Только он и остался в живых в Лозе, – ответил Коняев и передал командирам рассказ сына.

Они выслушали его молча. Лица их помрачнели.

– Вот, значит, как? Полицаи были орудием в руках немцев. А сволочь Калач каков! Это же надо лично угробить стольких людей! Раньше, до войны, он был директором автобазы. Такой примерный, за гаражом следил строго, запчасти сам добывал, в актив района входил, а сейчас? Начальник районной полиции, убийца, насильник. Да, мы многих врагов проглядели, а еще я выступал против арестов. Надо было сажать всех тех, кто попадал под подозрение. Проявили мягкотелость и получили в итоге. Активист и коммунист в прошлом, конечно, тихоня Роденко в бургомистры выбился, Калач – в главные полицаи. К нему подался еще десяток, казалось бы, нормальных советских граждан. И вот что они содеяли! – проговорил Осетров.

Политрук Карасько взглянул на него и сказал:

– Да не вини ты себя, Павел Дмитриевич. Все мы хороши, раз проморгали стольких негодяев, настоящих душегубов. – Он посмотрел на Коняева и спросил: – Значит, Родион, в Лозе всех сожгли?

– Всех. Вот только Петька…

– Да, считай, второй раз родился.

– Мамку с братом вспоминает, плачет. Ему всего восемь лет, а на голове уже седые волосы.

– Ты иди, Родион, будь с сыном, – сказал командир отряда. Передай мой приказ Петра поставить на учет как полноценного бойца и кормить так же, как и всех партизан.

– Ладно. Пошли, сын.

Коняев с сыном вышли из палатки.

После этого начальник разведки спросил у политрука:

– Ты же, Иван Михайлович, был заместителем Калача?

Карасько кивнул.

– Да, был.

– Как же Калач долгие годы маскировался под активиста, советского гражданина?

– Он и был советским гражданином, краснознаменцем, крепким хозяйственником. Но в душу-то ему не заглянешь!

– Отловим и заглянем. – Лазурин перевел взгляд на командира отряда. – Павел Дмитриевич, я как сюда шел, обратил внимание, что бойцов в отряде как бы меньше стало. Мне это показалось?

Осетров вздохнул и ответил:

– Нет, Игнат, не показалось. Восемь человек ушли из отряда, двое из первого взвода и по трое из остальных.

– Как это ушли?

– А так, жены их увели. Такой гвалт подняли. Мол, не желаем, чтобы и нас расстреляли. Целый бунт устроили. Вот мужики и подались по домам.

– Их надо было остановить.

– Как? Их никто не мобилизовал, пришли добровольно, так же и ушли. Остались только те, у кого семей больше нет, и молодые, которые не успели еще ими обзавестись. Есть, правда, четверо бойцов, у которых родные в Павлинке. Те пока в отряде. Но надолго ли?

Тут подал голос кадровый военный лейтенант Образцов:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.