Похититель императоров (Собрание сочинений)

– Кто командует на левом фланге?

– Временно генерал Коновницын.

– А кто назначен?

– Дохтуров.

Багратион вздохнул:

– Слава богу! Москва спасена!

Затем к нам пришло известие, что после полудня маршал Ней снова атаковал деревню Семеновскую, прибывавшие раненные рассказывали о том, как отбивались от французских кирасир наши гвардейские полки – Измайловский, Литовский и Финляндский, о блестящем отступлении генерала Коновницына за деревню. Затем раненные офицеры привезли слухи, что батарея Раевского взята французами, но случившимся поблизости генералом Ермоловым солдаты вернули ее обратно. Много небылиц рассказывали о рейде казаком атамана Платова в тыл французам. Те, кто был в силах, обсуждали новости, и радовались успехам.

Тем временем, посовещавшись, врачи решили везти Багратиона в Москву, чтобы уже там, оказать ему более квалифицированную медицинскую помощь.

Мы вместе с адъютантом Андреем Голицыным перенесли князя в коляску. Меня он не узнал. На скамью кинули бурку и несколько шинелей, чтобы страдальцу было помягче. Багратион, когда его переносили, был все еще в забытьи. Помимо генерала в коляску сели доктор Говоров со своим саквояжем и еще какой-то неизвестный мне лекарь. Мы с Голицыным решили сопровождать коляску верхами.

Когда Багратиона усаживали в коляску, он, приоткрыв глаза и, узнав меня, разлепил спекшиеся губы:

– Как резервы, подходят?

– Так точно, ваше сиятельство! Уже подошли и вступили в бой Лейб-гвардии Измайловский, Литовский и Финляндский полки, три полка первой кирасирской дивизии и две батарейные роты гвардейской артиллерии.

– Славно! – прошептал Багратион и закрыл глаза.

– Трогай! – крикнул я кучеру, и коляска поехала.

Вдоль обочины ковыляли раненные. Кто-то помогал товарищам, кто-то, выбившись из сил, падал на землю. Через последних просто переступали.

– Павел Андреевич! Павел Андреевич! Слава Богу, что вы живы!

Я обернулся. Мне махал рукой, перепачканный гарью флотский лейтенант. Ясно, что это был офицер гвардейского флотского экипажа, прекрасно меня (а вернее, моего прапрапрадеда) знавший. Но кто он такой и как мне себя с ним вести? Подумав, я решил действовать напрямую. Придержав поводья, улыбнулся:

– Здравствуйте, лейтенант! Простите, но после контузии я с трудом вообще что-то сейчас соображаю и понимаю, потому и направлен сопровождать раненного князя Багратиона в тыл. Еще раз простите за контузию, но кто вы такой?

– Я Лист… Адам Иванович Лист! Припоминайте мы с вами третьего дня вместе в палатке у вашего братца Александра пили чай с баранками.

– Да, да, что-то припоминаю.

Опана! Я же совсем забыл, что у моего прапрапрадеда был еще и младший братец Александр, который так же дрался при Бородино. Не хорошо забывать родственников!

– Ну, а как дрался наш экипаж? Большие ли потери?

– В ожидании начала боя у села Бородино мичман Лермонтов и три десятка нижних чинов находились у моста на реки Колочка, чтобы при первой потребности уничтожить мост. Когда французы у моста напали на стоявших там гвардейских егерей и те с потерями отступили. Лермонтов тот мост сжег и порушил, потеряв шестерых матросов. Я же был все время при наших пушках недалеко от вас на левом фланге, где меня и контузило. А со мной ранен еще известный вам унтер-лейтенант Киселев и семь нижних чинов. Что касается братца вашего Александра, то ни о его смерти, ни о ранении я ничего не слышал. Дай бог, живой.

– До встречи Адам Иванович! Поправляйтесь!

– До встречи, Павел Андреевич!

Подгоняя каблуками своего коня, я быстро догнал едва продвигавшуюся по забитой дороге карету. Как не стремился правивший ей казак, ехать быстрее, из этого мало что получалось. Вся дорога была запружена бредущими раненными и уходящими на Москву обозами.

Думая, что князь находится в полузабытьи, ехавшие с ним в коляске доктора начали вполголоса совещаться:

– Если не отнять ногу под коленом – антонов огонь неизбежен.

Багратион неожиданно приоткрыл глаза:

– Не дам! Без ноги – не жизнь мне!

Доктора сразу приумолкли.

Навстречу шли солдаты, но в основном ополченцы, задействованные для выноса раненных. Только через пару часов нам удалось выбраться на свободную дорогу и дело пошло веселее. За все это время Багратион не проронил ни слова, только однажды слабым голосом подозвал меня:

– Скажите, Колзаков, кто сегодня, в конце концов, одержит верх!

– Если честно, ваше превосходительство, то над итогами сражения при Бородине историки будут спорить еще, по меньшей мере, двести лет. – доложился я, свесившись с коня.

– Неужели так все сложно? – повел своей клочковатой бровью князь.

– Достаточно. Наполеон одержит сегодня определенный тактический успех, тогда как стратегическая выгода останется за нами.

– Значит, флешей мы сегодня все же неудержим! – мрачно констатировал Багратион и замолчал.

Представляю, если бы я сейчас рассказал ему о предстоящем оставлении Москвы, что бы с ним было. Но всему свое время.

Через несколько часов нахождения в седле я уже не мог сидеть верхом на лошади. Все что можно было натереть, давно было натерто и перетерто, поэтому каждое движение причиняло жуткую боль, причем, чем дальше, тем все более нестерпимую. Наконец, не выдержав этой пытки, я попросился пересесть на облучок рядом с возницей-казаком. Вместо ответа, Багратион слабо кивнул и я, сгорая от стыда, перебрался на вожделенный облучок.

– Моряк в седле, что вша на сковороде! – не слишком тактично прокомментировал ситуацию бородатый возница.

Боже, никогда не думал, что это такое счастье после пытки кавалерийским седлом трястись по раздолбанной грунтовой дороге, подпрыгивая на каждой кочке. Ладно, неумение ездить на лошади, вполне можно списать на то, что я моряк. Ну, а вдруг речь зайдет о терминах парусных кораблей, из которых я только и помню, что «амба», «карамба», да некий таинственный грот-фор- марсель. Что тогда-то мне делать? С другой стороны, чего раньше времени истерить! Как говорил классик – главное ввязаться в бой, а там разберемся, что к чему.

Между тем, Багратион продиктовал Голицыну письмо императору Александру: «В деле 26-го и я довольно нелегко ранен в левую ногу пулею с раздроблением кости, но, ни малейше не сожалею о сем, быв всегда готов пожертвовать и последнею каплею моей крови на защиту Отечества и августейшего престола; крайне, однако ж, прискорбно одно только то, что я в сие важнейшее время остаюсь в невозможности далее показать мои услуги». Закончив диктовать, генерал откинулся и закрыл глаза.

Дорога располагает к раздумьям. А собраться с мыслями и подумать, было о чем. Вспомнились родители и то, что за последние годы я не слишком часто их навещал, а теперь, вероятно, уже никогда не увижу. От этого мне стало больно и обидно. Знают ли папа с мамой о моей пропаже? А может быть, как иногда показывают в фантастических фильмах, сколько бы я не пробыл в прошлом, в будущем время для меня, как бы, остановилось, и если я потом вернусь обратно, то вернусь в тоже мгновение, когда превратился в «попаданца» 1812 года. Хорошо если бы все именно так и оказалось в действительности. Ведь иначе, родители сойдут с ума в неведении о моей судьбе. Им и так хватило истории со старшим братом.

Что касается старшего брата Петра, то о его судьбе я давно уже ничего не знал. Брат был значительно старше меня, и уже в середине 80-х годов служил в разведуправлении Главного штаба ВМФ. Последнее письмо брат прислал нам, вернувшись из командировки в Новороссийск, когда там погиб теплоход «Адмирал Нахимов». Судя по всему, Петя участвовал в расследовании этого трагического ЧП. А затем нам позвонили и сообщили, что брат пропал без вести во время боевой службы на гидрографе в Северной Атлантике. Впрочем, отец, ездивший в Москву, разузнать подробности исчезновения брата, вернулся оттуда с твердым убеждением, что начальники многое недоговаривают и что, наш Петя жив.

– Разведка, есть разведка и, возможно, он просто выполняет какое-то секретное задание, а потому не имеет права извещать о себе! – так сказал отец заплаканной маме.

С этой надеждой родители и жили. А стоявшая на столике перед кроватью родителей любимая фотография Пети с пятью курсантскими «галками» на левом плече так и не была увенчана черной лентой. Уже много лет спустя, во время учебы в академии, когда я однажды шел по Невскому проспекту, передо мной неожиданно остановился черный «Мерседес». Тонированное стекло опустилось, и на меня глянул седеющий человек средних лет. Наши взгляды на мгновение встретились, и мне показалось, что я узнал в нем своего старшего брата. Однако прежде чем я успел что-то предпринять, машина рванула с места, оставив меня стоять в полном недоумении. Впрочем, возможно, все это было лишь игрой моего воспаленного ума. Недаром пишут, что многим людям чудятся в толпе их умершие близкие…

С мыслей о брате я вернулся к самому волнующему для меня в данной ситуации вопросу, каким образом я перенесся на двести лет назад в самый эпицентр Бородинского сражения?

Впрочем, я прекрасно понимал, что, скорее всего, на этот вопрос ответа никогда не найду. В фантастических романах герои-«попаданцы» в другие эпохи в большинстве своем, пройдя немыслимые приключения на других планетах или в весьма отдаленных полусказочных эпохах, все же возвращались в свое время. В одних случаях им были некие знаки свыше, в других по пути попадались колдуны и колдуньи, которые и телепортировали этих исторических шатунов обратно. Увы, у меня все куда более прозаично – 1812 год, Отечественная война и я в теле и в образе собственного пращура. Ну, ладно, я самозванец, а куда делся реальный флигель-адъютант капитан- лейтенант Колзаков? Неужели его бедолагу отправили в наше время? Представляю его проснувшегося в 2012 году под дубом на Бородинском поле! Тут есть, от чего и мозгам сдвинуться! Удастся ли ему адаптироваться, если его действительно занесло в наше время? Не отправят ли моего боевого прапрапрадедушку в психушку, когда начнет всем доказывать, что он адъютант князя Багратиона. Мне, честно говоря, в этом плане легче. Я хоть как-то представляю его эпоху. А он о моей не имеет ни малейшего представления.

Я неплохо знал биографию своего прапрапрадедушки, в образе которого ныне обретался, а потому, пользуясь возможностью, постарался восстановить в памяти вехи его жизненного пути до сегодняшнего дня. Вообще-то я мог бы восстановить и то, что было с реальным Колзаковым и после, вплоть до его смерти. Но в этом у меня пока не было необходимости.

Итак, Павел Андреевич Колзаков родился в городе Туле 18 июля 1779 года в семье дворян Тульской губернии. Имел двух младший братьев Андрея и Владимира. В 1790 году поступил в Морской кадетский корпус, из которого выпущен в 1795 года мичманом в Балтийский флот. В 1795–1796 годах плавал в Финском заливе, в 1797 году командирован в Архангельск на строившийся там фрегат «Азия» и по окончании строительства отплыл на нём к эскадре вице-адмирала Тета в Англию, а затем, будучи в отряде контрадмирала Карцова, ушёл в Средиземное море на соединение с эскадрой адмирала Ушакова. C 1798 по 1801 год принимал участие в военных действиях флота адмирала Ушакова в Средиземном море. В кампании 1805 года против Наполеона принимал участие в десанте русских, шведских и английских войск на остров Рюген. В 1808–1809 годах участвовал в войне со Швецией, командуя отрядом лодок на Сайменском озере. В 1808 году по приказу Барклая-де-Толли перетащил с моря в озеро Калавеси, у Куопио, двенадцать канонерских лодок для оказания помощи войскам, находившимся у Куопио, чем оказал нашим войскам существенную помощь. После войны командовал яхтой «Нева», выстроенной для великого князя Константина Павловича. В 1811 году был назначен ротным командиром во вновь сформированный гвардейский экипаж, произведён в чин капитан-лейтенанта и назначен флигель-адъютантом цесаревича, с которым имел доверительные отношения. Сопровождая повсюду великого князя. В 1812 году, после его отъезда из действующей армии, остался в качестве адъютанта при генерале Багратионе. Кстати, за участие в сражении при Бородине мой пращур получил чин капитана 2-го ранга «за отличие».

Что и говорить, биография вполне достойная. И у великого князя в любимчиках, и у Багратиона на примете, да и Барклай-де-Толли, думается, тоже не забыл оказанную ему некогда услугу. Другой вопрос, что с этой биографией делать дальше? Как ей распорядиться? Насколько я помнил, родители реального П.А. Козакова к этому времени уже отошли в мир иной. С братьями отношения так же выстроить было можно. Во-первых, я старший из братьев, а во-вторых, контуженный, а потому и малость чудаковатый. Хуже было другое. Я напрочь не помнил, был ли мой прапрапрадедушка в 1812 году женат. Если нет, то это просто здорово, а если уже обзавелся супругой? Что делать в таком случае? Я не представляю, каким был вкус на женщин у моего далекого предка. Кроме этого, выстраивать какие-то отношения с собственной прапрапрабабушкой, было бы, скажем так, нетактично. Но всему свое время. Не будем заранее паниковать, а будем решать проблемы по мере их поступления.

Что касается ранения Багратиона, то я, в свое время, достаточно много об этом читал, а потому представлял в общих чертах, как именно был князь ранен, помнил в общих чертах, как его лечили, какие при этом были допущены ошибки и чем, в конце концов, все кончилось. Даже в работах хирургов-профессионалов начала ХХ1 века в своих статьях спорившие, можно были или нет спасти раненного генерала, откровенно признавали, что даже имея на вооружении самые современные методы, никто из них не смог дать 100 % гарантии спасения Багратиона. Ранения в бедро – традиционно считаются одними из самых тяжелых и смертельно опасных. Именно так как Багратион был в 1943 году ранен другой известный российский полководец генерал Ватутин и, несмотря на то, что в это время полевая хирургия была уже ни чета той, что была во времена Бородина, Ватутина так же не удалось спасти. Да, что там говорить о Великой Отечественной! Я сам на собственном опыте во время боевых действий в Чечне знал от знакомых хирургов, что при серьезных ранениях в область бедра более 20 % раненных погибает, не говоря уже, о почти неизбежных ампутациях. Таким образом, решив начать борьбу за жизнь Багратиона, я поступил достаточно опрометчиво, ибо никаких гарантий того, что все завершится благополучно, у меня не было, а вот навсегда перечеркнуть свою и так не слишком большую репутацию было очень легко. Но мог ли я, с детства обожавший этого героя без страха и упрека, отказаться от того шанса, который мне предоставила судьба – попытаться спасти своего кумира?

Чем я реально мог помочь раненному князю? Во-первых, тем, что только я в точности знал, что будет с ним дальше. Ну, а во-вторых, у меня был еще один «туз в рукаве». Правда говоря, я не знал, поможет ли он мне, но если имеешь туз в своем рукаве, то почему бы им не воспользоваться? И я бросил вызов злодейке-судьбе.

– Господин штабс-капитан! Впереди деревня, нам надо там сделать перевязку князю! – окликнул меня доктор Говоров. – Езжайте вперед, поищите свободный дом для князя. Ему надо сделать перевязку, да и отдохнуть от тряски не мешало бы!

– Я, господа, имею чин капитан-лейтенанта! – напомнил я доктору.

– Нам, господин капитан-лейтенант без разницы, в каком вы чине. Нам сейчас князя вытаскивать надо! – резонно заметил он мне.

Дорога была, по-прежнему, заполнена подбитыми орудиями и ящиками, лазаретными фурами и бесчисленными повозок. Бородатые ратники тащили на носилках раненных, многие тащились сами. Повсюду на обочинах в беспорядке валялись трупы, умерших по пути и выброшенных из повозок. Пересев на свою лошадь, я постучал по ее бокам каблуками, мол, поехали! Подумав немного, кобыла нехотя двинулась вперед. Теперь мне предстояло исполнить роль квартирьера в переполненном раненными Можайске.

Отогнув обшлаг рукава, я глянул на часы. Было около пяти вечера. С момента моего появления в этом мире прошло всего несколько часов, а ведь по ощущениям минула целая жизнь. Что ждет меня впереди, удастся ли прижиться в этой моей новой жизни, удастся ли вернуться обратно в то время, в котором я и должен был находиться с момента моего рождения до момента смерти, ничего этого я тогда не знал, да и не мог знать.

На въезде в деревню стояли казаки и никого туда не пускали, крича:

– Нам велено впущать сюды одну артиллерию, а обозам назначено объезжать селенье!

– У нас в коляске раненный генерал! – гаркнул я им в ответ.

Но никого этим не испугал.

– А нам што енерал, што сам фельдмаршал! Сказано не пущать, значить не пущать! – раздалось сразу несколько голосов.

– Где ваш офицер?

– Наши урядники да сотники на Бородине, а тута есть один из ополченцев! Да вон он!

К нам уже бежал, придерживая саблю, моложавый офицер в очках. Увидев мои золотые аксельбанты, он на ходу приложил пальцы к треуголке:

– Титулярный советник Михайловский-Данилевский, состою при петербургском ополчении!

– Почему не впускаете коляску?

– Таков приказ главнокомандующего.

– В коляске раненный генерал Багратион и нам надо как можно скорее осмотреть его рану!

– Извините, я не знал, – покраснел коллежский регистратор и поправил очки на носу. – Конечно же, проезжайте.

Проезжая мимо, Багратион слабо кивнул ему головой.

В первой же избе развернули наскоро лазарет, Князя перенесли туда на руках. Он был в полуобморочном состоянии. Глядя на страдающего Багратиона, я понял, что надо срочно брать власть в свои руки. Да я не врач, но альтернативы все равно нет. Старшего врача Литовского полка Якова Говорова я довольно нагло инструктировал:

– Когда прозондируйте раны, непременно найдите в ней осколок ядра и удалите осколки разбитой кости и остатки белья! Причем сделайте все как можно тщательнее! Вам понятно?

– Вы не врач и не можете мне указывать, что мне делать, – обиделся Говоров.

– К тому же откуда ваше предположение, что у князя перебита кость?

– У меня не предположение, – зло глянул я на него. – У меня уверенность!

– Откуда же!

«От верблюда» хотелось ответить мне, но я сдержался, решив оставаться в рамках приличий.

– Властью данной мне императором, как флигель-адъютанту с этой минуты все руководство лечением князя я беру на себя! – грозно заявил я обоим эскулапам.

– Но вы же профан в медицине, как же вы будете лечить его превосходительство! Это же огромная ответственность!

– Зато, господа я знаю, как будете лечить его вы, и чем вся эта ваша деятельность закончится! – зло ответил я.

Возникла пауза.

– У меня особый дар, я многое знаю наперед, – повернулся к полулежащему с откинутой головой Багратиону. – Именно поэтому я и говорю вам, что генерал Багратион ранен в переднюю часть правой берцовой кости черепком чиненого ядра. К моим советам прислушивается даже сам князь. Не правда ли, ваше превосходительство?

– Именно так, – приоткрыл тот глаза, – Слушай его Яков, сей флигель- адъютант все насквозь зрит.

– Понятно ли вам теперь? – продолжил я психологическую атаку. – А потому отныне вы будете делать то, что скажу вам я.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. – пожал плечами врач Литовского полка и, понизив голос, добавил. – Однако и ответственность тоже будет в таком случае на вас.

– Безусловно!

Говоров хотел, было, уже залезь в кровоточащую рану серебряным зондом, когда я, остановив его, расстегнул свою войсковую аптечку и, достав оттуда шприц с пирамидоном, воткнул его рядом с раной, введя порцию антидота. Доктор вопросительно взглянул на меня.

– Так надо! – сказал я ему. – Это обезболивающее! Английское! Теперь давайте суйте свой зонд.

После этого Говоров принялся за работу. Он внимательно осмотрел окровавленную рану и исследовав ее глубину и ширину.

– Рана сопряжена с повреждением берцовой кости.

– Это мне и так известно.

Говоров уже собирался вытаскивать свой инструмент, но я его придержал:

– Ищите осколок ядра и осколки костей!

– Вы в этом уверены?

– Опять двадцать пять! Вы же врач и должны понимать, что, если нет выходного отверстия, значит, осколок ядра остался в ране. Ищите, да побыстрее, больному нужен покой!

Наконец Говоров извлек из раны осколок ядра, несколько осколков кости, а также лоскутья от генеральских штанов.

– Это обломок большеберцовой кости. Этот откол с несомненностью свидетельствует о серьезности ранения. Ведь повреждение большеберцовой, самой мощной кости человеческого скелета позволяет вам определить масштабы нанесенных осколком повреждений, независимо от величины входного отверстия, и поставить правильный диагноз.

– Ну, и какой же, по-вашему, диагноз? – поджал губы доктор Говоров.

– Огнестрельный многооскольчатый перелом большеберцовой кости левой голени! Вы, как лечащий врач обязаны обеспечить покой конечности больного, ограничить его сотрясения во время езды, это уменьшит боль.

В это время в избу вошел кем-то оповещенный лейб-врач императора Яков Виллие. Повертев в руках осколок кости, многозначительно сказал:

– Сие есть corpus tibiae!

– Что он сказал? – посмотрел я на Говорова.

– Он подтверждает, что это большеберцовая кость!

Виллие вторично рассмотрел рану, достал еще несколько осколков костей и что самое главное остатки одежды.

– Рана сия не слишком тяжелая!

– Вы ошибаетесь, – огорошил я его. – Небольшое отверстие раны и застывшая в ней кровь скрывают сломленную берцовую кость.

– Рана сия не слишком тяжелая! – снова назидательно объявил мне главный врач России.

– Мне непонятно, почему вы считаете рану легкой, если вытащили из нее осколки кости?

Поджав губы, лейб-врач императора ничего мне не ответил, а повернул голову к Багратиону:

– Увы, больше мне здесь делать нечего, и я вынужден покинуть вас!

А после чего удалился, даже не глянув на меня. Если бы я тогда знал, что пройдет, не так уж много времени и у нас с Вилле будет еще одна встреча, когда он будет вести себя в отношении меня уже куда более тихо.

Затем я уже сам обработал рану генерала антисептиком из своей аптечки, и, отвергнув приготовленную Говоровым корпию, аккуратно замотал ногу гигиеническим бинтом.

– Теперь мне нужны две дощечки и тонкая веревка! – объявил я стоявшим поодаль адъютантам.

Когда и то, и другое было доставлено, я, как когда-то учили оказывать первую помощь при переломах.

Покончив с ногой, я велел найти несколько перин и постелить их в дорожной коляске, чтобы князя не растрясло в дороге.

После этого мы повезли Багратиона в Можайск. В дороге у раненого были жар, бессонница, «колючие боли в ране беспрестанно мучили» его.

– Надеетесь ли вы скоро поставить меня на ноги? – спрашивал он, то меня, то Говорова.

– Ничего определенного сказать не могу, так, как настоящее состояние раны до конца мне еще не совсем известно. – отвечал доктор.

– Ну, а что скажите вы? – поворачивал князь голову ко мне.

– Мне состояние раны известно и я уверен, что все у нас с вами будет распрекрасно, – приободрял я раненного, хотя в благоприятном исходе лечения, разумеется, уверен не был.

Уже по дороге на Можайск нас настигло известие, что потеряна батарея Раевского, а наша гвардейская кавалерия отчаянно контратакует противника. Картина между Бородином и Можайском была грустной. Скакала в несколько рядов по большой дороге на лошадях, покрытых пылью и пеной артиллерия. Следом за ней почти бежали пехотные колонны. Тысячи солдат с изнуренными и окровавленными лицами искали свои полки. Кавалеристы еле держались на седлах. Обозы и повозки с ранеными, теснясь, медленно двигались в сторону Москвы. Небо было серо, накрапывал противный редкий дождь.

– Это земля русская плачем по сынам своим! – не удержался я.

Поворотив голову в мою сторону, князь внимательно посмотрел, но ничего не сказал.

В Можайск мы приехали уже вечером почти в темноте. На площадях и улицах Можайска горели костры, подле них вповалку лежали раненые. Слышались крики боли, стоны, молитвы и сочный мат. Для князя отыскали более-менее приличный дом. Это оказался трактир.

Испуганный хозяин, выскочив на крыльцо, заломил руки:

– У меня все почитай под горлышко забито.

– Ничего, потеснятся!

Когда Багратиона переносили из коляски, он не стонал. Это был уже хороший признак, так как в описании состояния Багратиона указывалось, что по приезде в Можайск ему стало хуже. Это значило, что я пока все делаю правильно.

Трактирщик не врал, повсюду на кухне, на бильярде, под бильярдом лежали раненые. Их хотели убрать, но Багратион не позволил.

В Можайске перевязку Говоров провел вместе с главным врачом Второй армии Гангарто. Последний, было, попытался отстранить меня от участия в перевязке, но я мягко попросил его этого не делать, одновременно, сжав локоть рукой так, что он тут же согласился.