– Вам не страшно? – Спросила девушка.
– Сейчас уже нет.
– Там наверху, через замочную скважину я видела небольшой кусочек улицы – там все еще была ночь, но я видела снег, уличные фонари, машины, ничего такого… А потом, когда появились эти…
Даша пошевелилась, съехав чуть ниже. Спинами они облокачивались о стену, вдоль которой пробирались до привала последние часа два. Где-то справа храпел Харитонов.
– Может, там уже ничего нет? – Прошептала Даша.
– Ты ведь хотела сказать никого?
– Так странно, – произнесла Даша, – а что если место, где мы сидим, окажется единственным безопасным местом на Земле?
Пустовалов вспомнил длинноволосого и металлический шум.
– Гермозатворы… – Догадался он.
Даша пошевелилась, как бы ненароком сильнее прижимаясь к его плечу.
– Что это значит?
– Они изолируют метро и не просто метро.
– А что еще?
– Как я теперь понимаю, метро это далеко не только туннели с поездами.
Даша промолчала. Пустовалов тоже замолчал, вслушиваясь в размеренный голос невесть откуда взявшегося Олега.
– Вас кто-нибудь ждет наверху? – Спросила Даша.
– Только те, с кем я предпочел бы не встречаться.
– Мне это знакомо.
– Не верю, что все настолько плохо.
– Большинство тех, кого я не хотела терять, уже потеряны. Впрочем, это не важно.
– А твой отец?
– Я боюсь за него, но… если там наверху никого нет, и отец не ищет меня, значит, в этом мире и вовсе некого больше терять. Получается только я сама потеряна в нем. Странно… В детстве я уже испытывала похожее чувство.
Пустовалов достал последнюю влажную салфетку и вытер лицо.
– В детстве?
– Мне было семь лет. Мы ехали с отцом в поезде, и там… мне кое-кто встретился. Одна старуха…
Даша замолчала, очевидно, раздумывая продолжать или нет.
– Она хотела навредить тебе?
– Да, а вернее… Нет, сейчас я понимаю, что дело даже не в ней. Вернее не только в ней. Скорее дело было в обстоятельствах. Мы ехали с отцом в Геленджик, мама и братья раньше нас улетели на самолете. Я упросила отца поехать с ним на поезде – у него были какие-то дела в Москве, и к тому же я любила ездить на поездах и смотреть в окно. Мне нравилось заглядывать во дворы деревенских домиков, которые располагались близко к железной дороге, а если получится – в окна и представлять, как там живут люди…
– То есть ты любишь подглядывать?
– Скорее находиться в тени, также как и вы.
– И что случилось в том поезде?
– Отец выходил на каждой станции покурить и купить какую-то еду. Он не брал еду с собой, как мама, а ходил в вагон-ресторан и еще любил покупать пирожки и всякую дрянь на станциях. И там, я помню на одной станции, где стоянка была всего пять минут, проводница никого не выпускала, но отец упросил ее и с ним вышли несколько человек из нашего вагона. И я тоже. Там я увидела яркую васильковую поляну за платформой и захотела нарвать цветов. Отец не видел, что я вышла. Просто не заметил. Поляна была рядом, но мне было семь лет, а там, на платформе была очень древняя старуха. Там никто ничего не продавал, а старуха все норовила подойти ко мне зачем-то. Она почему-то пугала меня. И вот она идет-идет, а я ее все сторонюсь и отхожу дальше. В семь лет ты не слишком ориентируешься во времени и больше полагаешься на старших. Я не заметила, как все пассажиры вернулись в вагон. Я вдруг увидела, что на платформе никого, а проводница уже опускает эту штуковину…
Пустовалов почувствовал, что Даша вздрогнула, хотя здесь в подземелье было не холоднее чем в метро.
– Ну вот в этот момент, когда я увидела этот поезд, у меня внутри опрокинулось что-то…. Я никогда не испытывала подобный страх…
– И что ты сделала?
– Закричала, просто завизжала как бешеная, и весь мой собранный из васильков букет рассыпался под ногами. И в этот момент я увидела, что старуха, стоявшая между мной и поездом, улыбается. Она была седая, просто как Гендальф и улыбалась. Ты можешь, представить, чтобы взрослый человек наслаждался страхом перепуганного ребенка?
Пустовалов невольно вздохнул.
– Наверное, она просто выжила из ума.
– Скорее всего, но это чувство, у меня ассоциировалось только с ней. Мне казалось, что она… Я ведь на самом деле не ее испугалась. Я испугалась, что поезд уедет, и я останусь одна. Только с этой старухой. И потом я не могла спать из-за этого кошмара.
– Твой отец просто дернул бы стоп-кран, увидев, что тебя нет. Ты зашла бы на станцию, нашла милиционера или еще кого-нибудь.
– Это все понятно, конечно, теперь и даже тогда папа меня именно так и успокоил. Дело в том, что когда мы приехали, то узнали, что самолет с мамой и братьями упал в Черное море.
– Вот, значит, как.
– Это случилось из-за боры, – сказала Даша, – самолет вылетел на повторный круг и что-то случилось. В общем, никто не выжил. Упали в море.
– Та самая авария Ту-154… – Вспомнил Пустовалов.
– Потом мне еще долго казалось, что старуха знала про эту аварию. Как будто она питалась не только моими страхами, но и страданиями. Предвкушала их.
– Предвкушала… – повторил Пустовалов, и Даша будто почувствовав, что он вкладывает другой смысл в это слово, спросила:
– Ваш страх подземелья – тоже из детства?
Пустовалов не ответил. Прижав затылок к стене, он стал думать о том, каково это – падать в свинцовую бездну моря. Сам он старался не пользоваться самолетами.
Неподалеку невесть откуда свалившийся Олег рассказывал что-то о бомбоубежищах и Пустовалов вдруг подумал, что этот товарищ слишком осведомлен о всяких подземных делах. А еще он подумал, что где-то уже слышал этот голос. Его снова начало клонить в сон. Должно быть здесь дефицит кислорода.
Даша выдернула его из-под наваливающейся дремы.
