Царица Синдов
Стол был накрыт под яблонями. Хозяин и его дочь уже ждали гостя.
Красавица дочь.
Тиргатао успела принять ванну с душистыми травами, нанесла на свою кожу ароматное масло, подаренное ей в прошлом году эллинским купцом, и теперь была свежа и пахла весенним лугом. Это было настолько не в её привычках, что отец изо всех сил скрывал улыбку, иногда сгибая локоть левой руки и покашливая в рукав. Похоже, его маленькая девочка наконец-то наигралась в воительницу и вспомнила о том, что она женщина.
Что ж, посмотрим, что представляет собой этот Гекатей, и можно ли доверить ему свою дочь.
Псатия принесла горячий, только что испечённый хлеб, и Тиргатао, как хозяйка дома, обязанности которой она никогда прежде не стремилась выполнять, принялась его нарезать ровными аккуратными ломтями.
– Угощайся, дорогой гость, – предложил Багос, когда девушка вновь села на своё место.
И Гекатей, проголодавшийся с далёкого уже завтрака, с удовольствием принялся за еду.
Псатия сегодня расстаралась для гостя и превзошла саму себя. За чечевичной похлёбкой последовала тушёная рыба, вместе с кусками которой на широкое глиняное блюдо женщина положила нарезанные овощи, политые сверху чем-то вроде скисшего молока с пряными травами. А напоследок синд съел несколько сладких коврижек, запив их холодным медовым напитком. И понял, что если проглотит ещё хотя один маленький кусочек, то не выдержит и лопнет.
Всё это время хозяин дома не требовал от гостя застольной беседы, но следил за ним внимательным цепким взглядом. Наблюдал за каждым движением, за выражением лица, за каждым взглядом, украдкой брошенным Гекатеем на его дочь. Тиргатао молчала, не поднимала от тарелки глаз и ела всё, что подкладывала ей Псатия.
Обед завершился, когда все присутствующие насытились. Тиргатао помогала Псатии убирать посуду, а мужчины остались сидеть за столом.
Багос добавил им в кружки ещё медового напитка и посмотрел на гостя.
– Я слушаю тебя, Гекатей. Что привело тебя в земли савроматов?
Синд поведал ему свою печальную историю и попросил помощи оружием и двумя десятками воинов, обещав заплатить полновесным золотом и крупным понтийским жемчугом.
Было видно, что ему неуютно просить у варвара, но выбора у него не оставалось. Его советник Хилэш набрал слишком большой вес в политической жизни города, слишком много сторонников у него появилось в Синдской Гавани. Хилэш, его бывший лучший друг, который рос вместе с Гекатеем в его доме, сидел за одним столом, учился стрелять из лука…
Как же он мог предать?
– Я подумаю над твоей просьбой, синд. А пока отдохни, моя дочь сказала, что ты был опасно ранен и лишь чудом остался жив, – оторвал его Багос от грустных мыслей.
– Благодаря твоей дочери, – склонил голову Гекатей.
Мужчины завершили беседу и разошлись по своим опочивальням. Тиргатао, которая пряталась в тени и подслушивала их разговор, наконец-то смогла размять затёкшие от долгого сидения в засаде ноги.
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что её точно никто не видит, она подхватила спрятанную под разросшимся лопухом холщовую суму, из которой выпирало что-то острое и позвякивающее при ходьбе, и, пригибаясь как можно ниже, выскользнула за ворота. За ней, также пригибаясь к земле, но по-собачьи оттопыривая зад с повиливающим хвостом, проползла Арра.
На улице девушка тут же разогнулась, расправила плечи и лёгкой походкой охотницы двинулась в сторону окраины. Там, по другую сторону стены, опоясывающей Городище, жил единственный друг Тиргатао в человеческом обличье.
Хотя обличье у него было не совсем человеческое.
Машло родился с багровым лишаем почти во всё лицо. Его отец, едва увидев младенца, вскричал, что его жена согрешила с духом огня, поэтому и родила ребёнка с огненной меткой на лице. Мать Машло пыталась убедить мужа, что он ошибается. Но мужчина, не слушая оправданий своей жены, снял брачный браслет, бросил его и вышел вон. Звонко ударившись о саманный пол, браслет подскочил и закатился под кровать, на которой лежала обессиленная роженица. К утру женщина умерла от потери крови и от отчаяния, вызванного уходом мужа. Так мальчик остался сиротой. Отец отказался принять его, как чужого.
Поэтому по старому обычаю ребёнка взяло на воспитание племя, и он жил поочерёдно в каждом доме. Ему дали имя Машло, что означало «пламя», которое его и зачало, наградив сына огненной меткой и даром.
С Тиргатао они были погодками, при этом оба, так непохожие на других детей их возраста, росли почти изгоями. Неудивительно, что эти два ребёнка, награждённые духами и жившие некоторое время под одной крышей, подружились.
Когда Машло было шесть лет, он, подначиваемый Тиргатао, пришёл к кузнецу и попросился к нему в ученики. Подруга наблюдала за разговором из-за угла кузницы и громким шёпотом подсказывала мальчику правильные слова. Кузнец усмехнулся и предложил Машло доказать, что он достоин стать его учеником. Тогда мальчишка поднял левой рукой вылетевший из печи красный уголёк, крепко сжал его в кулаке и держал так несколько ударов сердца, а потом бросил обратно отряхнул ладошки друг о друга и спросил: «Ну что, достоин я стать твоим учеником?». Кузнец, оторопело взиравший на только что произошедшее на его глазах чудо, не смог вымолвить ни слова, только кивнул. Машло, сообщив, что тогда придёт завтра, довольный вышел из куницы.
Тиргатао, также наблюдавшая всю эту сцену, не смогла сдержать испуганного вскрика и, как только Машло вышел на улицу, схватила его за левую руку. На ладони проступал розоватый ожог.
«Зачем ты это сделал?!» – закричала Тиргатао, испугавшаяся за единственного на тот момент друга.
«Чтобы он взялся меня учить», – по-взрослому серьёзно ответил Машло и аккуратно вытащил ладонь из рук девочки.
«Пошли обратно, Псатия смажет волшебной мазью», – она взяла его за здоровую ладонь и повела домой.
Если до этого случая кто-то ещё и сомневался в происхождении мальчика, то после красочного рассказа кузнеца, уверились окончательно. К тому же у Машло открылся истинный дар в обращении с пламенем. Мечи и орала, выкованные его руками, никогда ещё не ломались, а верно служили своим хозяевам. Лошади подолгу носили изготовленные им подковы, а уж домашняя утварь и украшения из меди пользовались таким бешеным спросом, что даже эллинские купцы не брезговали заходить за ними в скромную кузню.
– Эй, Машло, – закричала Тиргатао вглубь пышущего жаром помещения, – выходи на свет!
Появившийся подмастерье кузнеца в кожаном фартуке, с покрытыми потом мускулистыми плечами, перевязанными кожаным шнурком тёмно-каштановыми волосами, едва ли напоминал маленького доходягу, впервые попавшего в их дом. Увидев девушку, он стиснул её в крепких объятьях.
– У-у, буйвол какой, пусти, – смеясь, забарахталась Тиргатао в его руках. – Я по делу.
– Да знаю я, какое твоё дело, – Машло опустился на лежавшее в тени кузницы бревно, – уж всё Городище знает, что ты чужака в племя притащила. Женихаться приехал, или как?
– Ты чего городишь, суслик глупый? – вскинулась девушка, слишком резко и поспешно на взгляд Машло.
– Ладно, ладно, – поднял он руки в примирительном жесте, когда она дважды ударила кулачком по мощному загорелому плечу. – Говори, чего хотела, работы много.
– А где Сибас?
– Заболел он, теперь вся кузня на мне, все заказы, – устало сказал Машло, почёсывая между ушей Арру, прижавшуюся к нему рыжим боком.
– А он доверяет тебе заказы? – не слишком искренне удивилась Тиргатао, прекрасно зная, что уже почитай два лета, как кузнец, страдавший от болей в спине, переложил все обязанности на Машло, только на словах считавшегося подмастерьем.
На деле же все жители Городища уже давно обращались с заказами к нему. И именно его за глаза называли кузнецом, а не Сибаса, иногда целыми днями не встававшего с ложа.
– Не дури, – отмахнулся Машло от прилипчивого слепня.
– Поправь мой акинак, – Тиргатао протянула другу сумку, сквозь рваную дыру в которой проглядывал острый кончик меча, – он мне скоро пригодится.
– Ты чего удумала, ненормальная?
– Ничего, – девушка опустила глаза, слишком хорошо её знал этот меченый кузнец. – Так сделаешь?
– Сделаю, – вздохнул Машло, он с самого детства не мог ни в чём ей отказать, даже когда задуманная ею проделка грозила ему наказанием. Ему, потому что Машло всегда брал вину на себя и выгораживал свою единственную на этом свете близкую душу. – Приходи завтра к закату.
– Спасибо, ты настоящий друг, – Тиргатао быстро поцеловала его в покрытую красной отметиной щёку (она давно уже перестала чураться его метки, много лет назад исследовав всю её поверхность и даже попытавшись срезать отцовским кинжалом, за что была порота единственный раз в жизни отцовским же ремнём) и зашагала по пыльной улице обратно к дому.
Где находился чужак, заполнивший собой её мысли.
Глава 6. Гекатей
Безбрежное зелёное степное море колыхалось под порывами горячего ветра, напоминая о другом море, бушующем и солёном, на берегу которого он вырос.
Гекатей ехал во главе отряда из двух десятков варварских воинов. Он и сам выглядел как варвар, одетый в кожаный наряд савроматского охотника. Он улыбнулся, вспомнив, с какой ненавистью взглянула прелестная дочь вождя на такую же, но меньшего размера одежду, прежде чем удалиться для переодевания несколько дней назад, там, на краю безбрежной степи, у плавных вод Антикинеса.
Синды, обитавшие на берегу Понта Эвксинского[6], в непосредственной близости от эллинских колонистов и боспорских правителей[7], смотрели на остальных меотов свысока и называли их варварами. Во многом потому, что те отказывались принимать греческую культуру и пантеон богов, оставаясь самобытными, верными своим старым традициям. Остальные меоты, кто-то с презрением, кто-то с завистью, называли синдов отщепенцами, забывшими Богиню-мать и продавшимися эллинским жрецам. Это был давний спор и давнее противостояние, болезненное, иногда кровопролитное, но не имевшее особого смысла.
Гекатей уже представлял смешки жителей Синдской Гавани, когда они заметят своего архонта[8] во главе отряда варваров-савроматов, к тому же и одетого как они.
Но не насмешек боялся царь синдов, а своего бывшего друга и первого советника, у которого была почти седмица, чтобы добиться государственного переворота, или просто признать архонта мёртвым и назначить себя новым правителем. Эта неизвестность томила Гекатея. Его должны были искать до тех самых пор, пока не обнаружат его тело, либо другие доказательства смерти.
Что если и это предусмотрел хитромудрый Хилэш? Что если уже оплакали своего правителя чёрные плакальщицы? Если изготовили золотых дел кузнецы новую гривну для архонта? Что тогда делать вернувшемуся из царства мёртвых?
Нет.
Гекатей встряхнулся, отгоняя от себя тяжёлые мысли. Об этом он подумает завтра, когда подойдёт их варварский отряд к белоснежным стенам Синдской Гавани.
* * *Едва забрезжил рассвет, Тиргатао открыла глаза. Прислушалась к царившей в доме тишине и поняла, что проснулась как раз вовремя, чтобы тихонько выскользнуть из дома, оставшись при этом незамеченной Псатией, встававшей всегда ни свет ни заря.
Девушка бесшумно оделась, подхватила чересседельные сумки, тайком собранные с вечера, кожаный пояс с акинаком, складной лук и колчан со стрелами.
Ох, и натерпелась вчера Тиргатао, когда забирала острозаточенный меч у кузнеца. Хмурый Машло встретил её у порога и сообщил, что сразу после её визита приходил вождь и заказал ему заточку двух десятков акинаков. Теперь Машло хочет знать, что задумала Тиргатао, и, если она не расскажет, нажалуется её отцу, чтобы тот запер её дома и не позволил наделать глупостей.
Пришлось девушке быстро сочинить историю о том, как рубила она мечом толстые ветви для волокуши, чтобы перетащить раненого к лекарке. Машло вроде бы поверил и отдал ей оружие. Но сердце девушки всё равно трепетало от страха. Кузнец относился к ней как старший брат, хоть и был на одно лето младше, но его здравомыслия хватило бы на двоих.
Кажется, поверил Машло, не растрепал отцу про акинак. Тот бы её быстро раскусил.
Тишина спящего дома успокоила напряжённые нервы, почивали ещё и отец, и Псатия. Их гость уехал совсем недавно. Тиргатао слышала приглушённые голоса собиравшегося в дорогу и провожающих его.
Арра сидела возле выхода, закрытого лишь плотной занавесью, зевала и потягивалась, предвкушая раннюю прогулку. Хорошо, что дерево в степи редкость, и в доме лишь одна деревянная дверь – входная. А плотная ткань занавесей не заскрипит, пробуждая спящих.
На цыпочках преодолев расстояние до выхода, Тиргатао остановилась и прислушалась. Даже Арра, проникнувшись важностью момента, старалась не цокать когтями по глиняному полу. Возле самой двери собака внезапно остановилась и подала девушке сигнал не двигаться.
Тиргатао замерла.
По словам-мыслям Арры на крыльце за дверью лежал Багос и крепко спал, подложив руку под голову.
«Всё-таки выдал Машло», – мелькнула первая мысль. «Ну смотри, кузнец, я тебе устрою!» – следом за ней пришла вторая.
Нужно было немедленно решать, что делать.
Псатия вот-вот проснётся, заметит Тиргатао, и тогда девушке уж точно не избежать отцовского гнева.
Надо всё-таки попробовать проскользнуть.
Тиргатао чуть-чуть приоткрыла дверь, стараясь действовать с максимальной осторожностью, чтобы не скрипнули так и не смазанные петли.
Меотиянка почти не дышала, напряжёнными пальцами толкая скрипучее дерево.
Когда дверь уперлась во что-то твёрдое и неподдающееся, она была открыта на ширину лишь двух ладоней.
«Попробуй ты», – велела девушка, и Арра ужом выскользнула наружу. Тиргатао выдохнула весь воздух из лёгких, подобрала спереди и сзади всё, что могло там выпирать, и осторожно, понемногу, то и дело замирая, выскользнула из дома.
Багос даже не пошевелился.
Он крепко спал.
Снаружи было ещё свежо. Улица встретила их птичьими трелями и несмолкаемым стрёкотом сверчков. Мягкой поступью охотницы Тиргатао пробралась в пристройку, где хранилась различная утварь, не помещавшаяся в доме, и на ощупь нашла своё седло и узду.
Потом не удержалась и, вытащив одну из попон, накрыла ею спящего отца. Мысленно позвав Арру, отлучившуюся по своим собачьим надобностям, Тиргатао вышла со двора.
Стражи ворот, узнав девушку, тут же открыли ей створки. Не в первый раз в предрассветных сумерках уходила дочь вождя на охоту, возвращаясь всегда с богатой добычей.
Не успела Тиргатао сделать и нескольких шагов в сторону выпаса, как увидела Гунна, медленно продвигавшегося ей навстречу.
* * *Кочевники появились ниоткуда.
Вот кругом ещё спокойная степь, волнами колышется густое разнотравье. Как вдруг из него повыскакивали воины-иксоматы[9] с безумным криком, призванным напугать врага. Брызнули стрелы, умело отражаемые щитами савроматов, которые почти мгновенно сгруппировались, защищая собой гостя, порученного их заботе. Из-за стены щитов полетели ответные стрелы.
Кочевники приближались, беспрестанно издавая свои жуткие вопли.
Гекатей достал из ножен акинак, готовясь к неминуемой схватке. Один удар сердца, другой. Схлестнулись. Савроматы сражались молча, берегли силы. Они старались держаться группой, прикрывая друг другу спины.
У иксоматов было явное преимущество в количестве и не было необходимости беречь себя. Они с радостью отдавались безумству боя.
Вот упал один сражённый воин-савромат, за ним другой и третий. Они дорого продавали свои жизни, но врагов всё равно оставалось слишком много. Кочевники больше не стреляли из луков, все они взялись за мечи.
Два отряда смешались между собой, танцуя в кровавых объятиях смерти.
Конь Гекатея споткнулся и начал заваливаться набок. Синд соскочил на землю, успев зацепить самым остриём акинака очередного врага. Внезапно правую руку обожгло болью. Перед ним был новый противник, тоже потерявший в схватке свою лошадь.
Иксомат угрожающе скалился редкими жёлтыми зубами. Он сделал шаг навстречу раненому. Раскрылся. Будучи уверенным в своём превосходстве кочевник ослабил внимание. Всё последующее заняло лишь два вдоха, а может, и меньше.
Гекатей, перебросив оружие в левую руку, перекатился по вытоптанной траве под мечом иксомата и наотмашь резанул того по груди. Откатившись от падающего тела, встретился с другим врагом. Но только занёс меч, как в шею нападавшего кочевника воткнулась стрела с белым оперением. За ней также из ниоткуда вылетела следующая, тоже найдя свою жертву среди иксоматов.
Стрелы косили ряды противника, и савроматы воспрянувшие духом, начали оттеснять их обратно в степь.
Но кочевникам не дали уйти.
Из степи раздался воинственный савроматский клич, и вслед за ним показался ещё один отряд, предводительствуемый разъярённым Багосом.
Не более трети иксоматов удалось избежать гнева меотского вождя, рубившего мечом налево и направо. Захваченные врасплох численным превосходством савроматов, только что казавшихся такой лёгкой добычей, оставшиеся в живых кочевники бросились наутёк. Вслед им полетели одна за другой несколько стрел, каждая из которых нашла свою жертву.
Отдышавшись после горячки боя, Багос осмотрелся по сторонам и, не увидев того, что искал, взревел:
– Выходи!
Стихли разговоры воинов, перестало бряцать оружие, даже испуганные кони притихли.
Из густой высокой травы слегка в стороне от побоища поднялась Тиргатао, вслед за нею встал Гунн. Арру попросту не было видно, но никто не сомневался в её присутствии. Эта троица всегда действовала неизменным составом, частенько доводя Багоса до белого каления.
Тиргатао подошла к отцу, сохраняя виноватое выражение лица. Она знала, что в её раскаяние Багос давно не верил, но его гнев, тем не менее, это в некоторой степени смиряло.
Несмотря на то, что отец и дочь были окружены несколькими десятками воинов, на них никто не обращал внимания. Ну или делали вид, по мере возможности прислушиваясь к разговору. Дочь вождя была ещё той занозой в одном месте. Но никто из савроматов не стал бы спорить – девушка была хороша. Немного безумна, как и все амазонки, или их потомки женского рода, но хороша. Ей бы мужа, да детей пяток, чтобы глупости воинские из головы повыветрились, и будет баба как баба, красивая да ласковая. Так рассуждали многие, но подступиться к лакомому кусочку пока никто не решался. Всё-таки дочь вождя, да и рука у неё твёрдая, как каждый из них мог убедиться на общеплеменных стрельбах.
Отец и дочь смотрели друг на друга одинаковыми карими глазами, и никто из них не говорил ни слова. Да и зачем? Уж столько было переговорено, уж бывало, спорили они до хрипоты. Но неизменно каждый оставался при своём мнении. А положить дочь на колено, да всыпать ей хорошенько, у Багоса рука не поднималась. Лишь однажды наказал он Тиргатао, когда увидел, как сосредоточенно, высунув язык от усердия, режет она лицо Машло, который молча терпел, лишь слёзы смешивались с кровью.
Багос знал, почему Тиргатао поступила так, как поступила. Сейчас она не могла иначе. В невестину пору многие девушки теряют разум. Его дочь всего лишь стала женщиной. Она влюбилась.
Багос одной рукой обнял Тиргатао, прижав её к себе, и повернулся к воинам.
– Сколько пали?
– Шестеро.
– А иксоматы?
– Два десятка и ещё трое.
– Это добро. Словите разбежавшихся коней, на них – раненых. Да и мёртвых негоже бросать в степи.
Отдав распоряжения, вождь наконец обратил внимание на подошедшего Гекатея. Синду уже успели промыть рану и перевязать оторванным лоскутом.
– Ещё раз спасибо, вождь, – сказал он с поклоном. – Помощь прекрасной и смелой Тиргатао и твоё своевременное появление спасли мне жизнь. Дважды.
Синд склонил голову и так замер на несколько мгновений.
Тиргатао любовалась им, не в силах отвести глаз. Гекатей казался ей самым храбрым, самым красивым, учтивым, благородным мужчиной во всём мире, и ещё множество достойных слов сейчас просто не приходили ей на ум. Но в том, что этот синд самый-самый, девушка уже совершенно не сомневалась. Она была готова сражаться за него и вместе с ним. И если бы у неё закончились стрелы, не думая, вступила бы в рукопашную с любым количеством кочевников.
Гекатей поднял голову, их глаза встретились, и меотиянка увидела в них ответ своим чувствам. То же восхищение её красотой, её храбростью и меткостью. Тем, что не побоялась противостоять иксоматам, превосходившим её и в силе, и в количестве. Да она запросто могла погибнуть здесь, при этой мысли у синда защемило сердце. И он понял, что должен сейчас сделать.
Багос поочерёдно смотрел то на одного, то на другого, переводя взгляд со своей дочери на её, как он понимал, в скором времени жениха, и чувствовал грусть. Вот и наступил, ну или вот-вот наступит, момент, которого он ждал и которого боялся. Его дочь скоро уйдёт из дома, чтобы стать частью другой семьи и другого племени. Этот чужак уведёт его малышку с собой. И Багос останется совсем один. Ведь, несмотря на то, что с момента гибели его единственной жены прошло уже много лет, этот сильный мужчина так и не смог смириться со своей потерей. И присутствие рядом Тиргатао, так напоминавшей свою мать, и характером, и внешностью, скрашивало его жизнь.
И вот время пришло.
– Вождь, – хрипло сказал Гекатей, оторвав наконец свой взгляд от глаз девушки, – знаю, что сейчас, может, и не лучшее время. Я и так просил слишком много и теперь обязан тебе и твоему племени до конца жизни. Я знаю, что у меня сейчас нет при себе ни драгоценных камней, ни золотых украшений, или мягких восточных ковров. Но слово моё крепко, а намерения неизменны. Я Гекатей, архонт Синдской Гавани, царь синдов, прошу руки твоей дочери Тиргатао, смелой воительницы, уже дважды спасавшей мою жизнь. Как только я верну свой трон, то приеду в меотское Городище с богатыми дарами за окончательным ответом. Чтобы назвать Тиргатао своей невестой, а затем и женой. Клянусь, что будет так. Ты будешь ждать меня, Тиргатао, – спросил он с надеждой.
– Да, – прошептала она, не веря своему счастью.
Гекатей, окрылённый её согласием, вскочил на поданного ему коня, и поредевший отряд продолжил свой путь к Синдской Гавани.
Оставшиеся меоты долго смотрели им вслед, а затем, оказав помощь раненым, и похоронив убитых, отправились в обратный путь. Каждый предавался своим невесёлым мыслям.
И лишь юная влюблённая Тиргатао душой и сердцем была далеко отсюда. Она летела вслед за любимым к широким берегам Понта Эвксинского, где ждало её счастье, которого ещё не ведала ни одна женщина в этом мире. Она это знала совершенно точно, как и то, что называть её скоро будут не иначе, как Тиргатао – царица синдов. И она сделает всё, чтобы быть достойной этого имени.
Глава 7. Синдская Гавань
Как только меоты скрылись из виду, Гекатей придержал коня и сбавил шаг. Сопровождавший его отряд следовал чуть поодаль, не нарушая уединения чужака. Синд и чувствовал себя чужаком среди этих шумных и крикливых варваров. И тем желаннее ему казалась спокойная, цивилизованная жизнь в Синдской Гавани. Впрочем, выделенный Багосом отряд проводит Гекатея только до ворот города, а затем меотские воины вернутся в свою степь. Незачем горожанам видеть своего архонта в сопровождении варваров. После разговоров не оберёшься.
На миг Гекатей замер, вспомнив о Тиргатао.
Хороша была меотиянка.
Но как же он так неосмотрительно пообещал взять в жёны дочь вождя? Это там, в степи, она казалась дикой богиней-воительницей, сошедшей с Олимпа, чтобы спасти его, израненного стрелами кочевников. А будет ли уместна Тиргатао в устроенном на эллинский манер обществе? Не опозорит ли его?
Гекатей вспомнил, как вгрызалась Тиргатао белыми зубами в мясо кролика, как вытерла губы о предплечье, засмеялась, отвечая словам провидицы, и усомнился.
Такой ли должна быть супруга архонта?
Задумался Гекатей, и вовсе не бывший друг и первый соратник, предавший его, был причиной тех тяжёлых дум.
Вдалеке показались белые стены и колонны храмов Синдской Гавани. И архонт воспрянул духом. Он станет разбираться с трудностями по мере их поступления. А о прекрасной меотиянке и о том, что с ней делать, подумает после, когда вновь займёт кресло правителя.
Гекатей остановил жеребца на границе вспаханных земель, именуемых эллинами хорой, и повернулся к сопровождающим его воинам.
– Оставайтесь здесь. Как увидите, что я прошёл в городские ворота, возвращайтесь домой.
И не дожидаясь ответа, сдавил бока коня пятками грубых варварских сапог, направляя животное к Синдской Гавани. Воины молча смотрели вслед чужаку, если они и не были согласны с его приказом, об этом никто не узнал.
Гекатей ехал по широкой пыльной дороге, оставленной для прохода телег с урожаем меж двумя возделанными участками земли. По левую руку от синда колосилась пшеница, по правую – овёс. За полями там и сям были раскиданы редкие усадьбы, где жили земледельцы и их рабы. Каждый дом окружал фруктовый сад, поодаль располагались виноградники. Правда, привозимое из-за моря вино было намного ароматнее и слаще местного.