Царица Синдов
Там было больше солнца, потому что сам Гелиос рассекал небосклон на своей золотой колеснице. А до Синдики олимпийским богам мало дела. Здесь большую силу имели неприветливые исконные боги, которым поклонялись варвары. Эти боги не чтили хмельных напитков, жестоко карая за непослушание.
Эллинские переселенцы, корабли которых остановились в синдской бухте века назад, привезли с собой статуэтки и изображения некоторых богов, а также огонь родного очага. Ещё остродонные амфоры с оливковым маслом и вином.
Местное синдское население радушно приняло пришельцев из-за моря. Несколько месяцев они дружно трудились бок о бок, выстраивая дома и храмы нового города. Но первые же дионисийские безумия, устроенные эллинами, вызвали раскол в обществе.
Синды, как истинные варвары, не сумели понять и оценить необходимость поклонения хмельному богу и предложили грекам выбор: или забыть о дионисиях, или искать другие, более гостеприимные берега. Так и повелось в Синдской Гавани, что виноградную лозу земледельцы выращивали, изготавливали из ягод вино, а наливая в кувшин, разбавляли водой. Одна часть вина и две части воды. Благо вода здесь чистая, родниковая, не чета той, что на киммерийском берегу.
Гекатей рассматривал наливающиеся спелостью яблоки и размышлял о том, что хора[10] сегодня выглядит странной. То ли от того, что он несколько дней провёл в степи и уже отвык от цивилизации, то ли…
А где люди?
Вокруг, насколько хватало взгляда, не было ни души. Куда все подевались? Неужели архонт пропустил набег кочевников или боспорского войска? Но тогда почему поля целы? Где тела и дым пожарищ? А если не было набега, куда могли исчезнуть сотни людей, не оставив следа?
Решив расспросить стражу, Гекатей направился к городским воротам. Но воины повели себя крайне странно. Узнав правителя, они сначала отдали ему честь, а затем, переглянувшись расширившимися от ужаса глазами, вдруг бросились бежать.
Гекатей спешился у ворот и хлопнул коня по крупу. Тот быстрым галопом понёсся к ожидавшим за пределами хоры меотам.
Входить в город было почему-то боязно. Странное отсутствие людей, странное поведение стражников. Всё это было так не похоже на привычную ему Синдскую Гавань. Поэтому Гекатею пришлось сделать над собой волевое усилие, чтобы шагнуть под надвратной аркой.
В городе тоже было пусто.
Точнее улицы были безлюдны, но собаки, кошки и даже забытая хозяевами свинья продолжали заниматься своими делами. Гекатей решил двигаться напрямую к дворцу архонта, примыкавшему к агоре[11].
Обогнув несколько кварталов, он вышел на центральную улицу.
Синдская Гавань не застраивалась хаотично, как стихийно возникавшие в древности полисы, которые соединяли в себе несколько укреплённых посёлков. Этот город строился по тщательно продуманному плану, улицы пересекались между собой строго под прямыми углами. На высоком берегу Понта Эвксинского была устроена агора, и самым большим строением на ней возвышался храм Посейдону, глядевший вдаль морских вод. Другие храмы быль чуть меньше, ибо и боги другие находились дальше и не могли одной высокой волной смыть полис с лица земли.
На агоре стояли красивые мраморные статуи и стелы, на которых высекались важнейшие события в жизни города.
Синдская Гавань была прекрасна, и каждый гражданин искренне гордился ею. Но сейчас Гекатею было не до любования городом, который казался вымершим. Наконец синд услышал монотонный гул, доносившийся со стороны агоры. Он тотчас же прибавил шаг, желая скорей приблизиться к разгадке.
Площадь была полна людей.
Все собравшиеся пели дружественную песнь, провожая какого-то знатного горожанина в загробный мир. От тихих вопросов Гекатея люди отмахивались, продолжая петь. Поэтому выяснить, кого хоронят, не удалось. Пробираясь к центру агоры, архонт видел, что многие плакали, значит, умерший был любим народом.
Костёр ещё не зажгли, худенький юноша замер поодаль, держа в руке факел. У гроба, прощаясь, стоял Совет в полном составе и жрецы всех почитаемых в Синдской Гавани культов.
Но если все они здесь, тогда кто умер?
Гекатей продвинулся ещё ближе к центру, пытаясь разглядеть лицо лежавшего в деревянном саркофаге человека. Это было весьма непросто. Лоб и волосы умершего закрывал широкий венок из золотой фольги, на веках лежали крупные золотые монеты – плата перевозчику Харону, без неё душа не попадёт в загробный мир. Одежды богатые, Гекатей и сам носил такие.
Размышляя о том, кто же лежит в гробу, архонт пропустил окончание пения и начало прощальной речи.
Очнулся он, услышав голос.
Голос того, кому так слепо верил, на кого полагался много лет, и благодаря кому едва не лишился жизни несколько дней назад.
– Наша потеря невосполнима, – вещал Хилэш, он всегда умел удерживать внимание толпы, искусно модулируя голосом. – Наш архонт Гекатей покинул нас так рано…
Что?!
Гекатей, усиленно работая локтями и уже не обращая внимания на возмущения и ругань, пробирался к своему врагу. Уже подбираясь к первым рядам, он увидел, что Хилэш дал знак юноше, державшему факел. Ещё один мощный рывок, и Гекатей буквально вывалился из толпы на нагретые солнцем камни агоры.
Увидев, что факельщик тянется к гробу, он закричал:
– Стой!
Приказ был адресован юноше, но от оглушающего крика замерли все, кто был на площади.
Гекатей встретился глазами с Хилэшем, несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели друг на друга.
Над площадью повисла оглушающая тишина. Выпавший из рук дрожащего юноши факел, деревянным остовом гулко ударился о камни и покатился к погребальному сооружению. Сотни глаз, до этого сошедшиеся на воскресшем архонте, переместились на факел, прослеживая его путь. Сухое дерево почти сразу занялось. Вверх воскурился лёгкий дымок, предупреждая богов о скорой жертве.
Гекатей вскочил и, совершив ещё один рывок, достойный олимпийского атлета, бросился к погребальному костру. Сбить пламя было уже невозможно. Но желая во что бы то ни стало узнать, кто лежит вместо него в саркофаге, архонт скинул его с горящего постамента.
По толпе пронеслось дружное: «Ах!», когда из перевернувшегося в полёте гроба посыпались монеты и драгоценности, которые друзья умершего отправили с ним в последний путь. Сам саркофаг раскололся, ударившись о камни, и накрыл тело. Несколько мгновений ничего не происходило. А затем бесформенная куча щепок начала приподниматься, словно внутри надувался воздушный шар.
Приподнялась на несколько ладоней от земли и… лопнула.
Из-под вороха тряпок, когда-то бывших дорогой одеждой правителя выглянула острая крысиная мордочка и спряталась обратно. Гекатей поднял потухший факел и уже хотел поворошить месиво тканей, дерева и украшений, как вдруг из-под него брызнули крысы. Десятки, а может быть, и целая сотня крыс.
В толпе завизжали, передние ряды толкали задние, началась давка. То здесь то там раздавались крики боли очередного растоптанного бедолаги. Всё смешалось. И лишь погребальный костёр весело потрескивал посреди площади, превратившейся в аллегорию исступленного безумия…
До самой ночи, что в это время года бывает особенно тёмной, лекари и их помощники оказывали помощь раненым.
К счастью, никто не погиб, но у горожан было множество переломов, ушибов, порезов глубоких и не очень, ссадин, а также много порванной и испорченной одежды и пострадавшего достоинства.
Счетоводы подсчитывали ущерб.
Тайная стража искала сгинувшего без следа Хилэша.
А Гекатей наконец искупался в чане с горячей водой и переоделся в свои привычные одежды из хороших тканей. Он возлёг на клине[12], оперся локтем о подушку и смотрел, как рабыни несут трёхногий столик, уставленный кушаньями. Издалека учуял аромат куропаток, жаренных в меду с острым перцем. И возликовал. Челядь радовалась возвращению господина, повара расстарались, готовя его любимые блюда, рабыни, не дожидаясь приказа, принесли ужин, налили вина и разбавили водой из амфоры, расписанной чёрными фигурами людей и животных.
Гекатей сделал несколько глотков прохладного вина, дышавшего солнечным теплом далёкой Эллады, и почувствовал, что наконец-то вернулся домой.
Глава 8. Тиргатао
Дни тянулись невыносимо медленно.
Тиргатао, быстрая по натуре, никогда не отличавшаяся излишним терпением, страдала от вынужденного ожидания.
Вернувшись в Городище во главе отряда рядом с озабоченным своими мыслями отцом, девушка распрягла Гунна и отправила его на выпас. А сама примчалась домой и развила бурную деятельность.
Были открыты сундуки с нарядами. Тиргатао доставала платья, прикладывала к груди и любовалась своим отражением на дне начищенного песком медного таза.
Она даже и не думала, что у неё скопилось столько одежды. Наряды лёгкие, как облака, с длинным подолом, ниспадающими рукавами, цветными вышивками. Отец покупал их у приезжих купцов, надеясь, что когда-нибудь Тиргатао образумится и вспомнит о своей женской сути, которой потребно радоваться разноцветным тканям.
И вот такой день настал.
Меотиянка отбрасывала прочь наряд за нарядом, отмечая, что в любом из них будет выглядеть прелестно и любо мужскому сердцу. Но всё же не могла ни на чём становиться.
Вот вроде бы это платье, из светло-зелёного, словно народившаяся после долгих дождей трава, шёлка, с плотно украшенным вышивкой лифом… вроде и было оно неплохо, но…
Или вот это. Бледно-розовое, как разбавленное эллинское вино, вовсе без рукавов, кои заменяла столь же невесомая накидка…
Или же белое, как снег, который раз в несколько лет выпадал в степи, заставляя ребятишек, да подчас и взрослых, строить недолговечные укрепления и бросаться из-за возведенных стен комками снежного крошева, пока руки и носы не станут красными от холода…
Одно за другим отбрасывала прекрасные наряды Тиргатао, столкнувшись с извечной женской проблемой.
Надеть на встречу с будущим женихом было нечего…
Багос и Псатия наблюдали за нею из-за занавеси, довольные, обмениваясь снисходительными улыбками. Выросла их девочка. Выросла и стала женщиной.
Но сердце вождя не было спокойным. С куда большей радостью отдал бы он свою дочь за одного из воинов племени. Благо, лишь пусти он слух, что ищет Тире жениха, от них не стало бы отбоя.
Выбирай любого.
Но синд…
Синды забыли заветы предков, если и не полностью, то во многом. Переняли чуждую меотам эллинскую веру. Установили храмы эллинских богов, им же приносили жертвы.
Багосу случалось бывать в Синдской Гавани. Видел он и презрительные взгляды, бросаемые на него и его воинов, и указующие персты, и шепотки, называющие их варварами.
Сможет ли защитить Гекатей его дочь? Уберечь от насмешек своих подданных?
Ведь инаковость может стать как причиной для любви и восхищения, так и ненависти.
А Тира была слишком похожа на свою мать. Такая же прямая, порывистая, не признающая ограничений. И в своём племени, где её знали с рождения, девочка сблизилась только с молодым кузнецом Машло. Другие держались от неё наособицу.
Нет, сердце отцовское было неспокойно.
А дочь откинула занавеску и вышла в светлицу. Посмотрела на отца и Псатию, тяжело вздохнула, да и опустилась на скамейку.
– Мне нечего надеть, – с грустью произнесла она.
Багос подавил смешок, ибо для его девочки всё было всерьёз. Она любила и хотела быть красивой для своего жениха.
– Через седмицу в Синдскую Гавань пойдёт караван, прикупим тебе наряд, – постарался он успокоить Тиру.
– Через седмицу? – она вскочила со скамьи и заходила по светлице. – Седмица – это очень долго. А в чём я выйду встречать жениха?
Багос вздохнул. Всё же слишком Тира похожа на свою мать. Той тоже было тяжело усидеть на месте, всё спешила. И прожила такую же быструю, скоротечную жизнь…
Пришлось обнимать дочь за плечи, усаживать на деревянную, покрытую для мягкости шкурой, лавку и разъяснять обязанности правителя, которому не то что седмицы, и двух может не хватить, чтобы разобраться с делами и приехать в Городище.
А ведь сватовство займёт не один день. Тиргатао – дочь вождя и не может просто уехать из племени, должны быть соблюдены обычаи. А значит, Гекатею необходимо предусмотреть десять десятков и ещё столько же мелочей, требующих его внимания.
К тому же нельзя забывать и о предателе, из-за которого синдский царь оказался раненый в степи…
Горестный вздох дочери перебил его речь, но Багос был рад, что Тира поняла.
– Но через две седмицы он приедет? – спросила она с надеждой.
И старый вождь не мог её разочаровать:
– Приедет.
* * *Тиргатао сделалась тиха и послушна.
Она знала, что прощалось дочери вождя небольшого племени, не позволено жене синдского царя. И поэтому костяной лук и острозаточенный акинак пылились в углу. Ни разу за прошедшие три седмицы не были они взяты в руки. Ни разу она не взобралась в седло и не помчалась в степь, поохотиться на жирную дрофу, куропатку или почти незаметного в своей летней одёжке зайца.
Арра и Гунн страдали вместе с нею.
Конь, проводивший свои дни с табуном на выпасе, только и мог, что смотреть издалека, да ржать звонко, зовя Тиргатао вырваться на волю, в степь, чтобы ветер трепал гриву, а солнце и долгая скачка лоснили бока.
Арра же чутко дремала в тени. А как только Багос и Псатия покидали дом, мчалась в светлицу, подходила к смотревшей в окно хозяйке и с тяжёлым вздохом опускала голову ей на колени.
– Ты тоже скучаешь, моя красавица? – спрашивала Тиргатао, рассеянно лаская рукой бархатистую холку. И тут же забывала о любимице, уносясь мыслями за белые стены Синдской Гавани. – Почему он не едет, Арра?
Нет, Тира понимала, что у правителя много важных дел, требующих его внимания. Что не может Гекатей бросить свой город и примчаться за ней в степь. Но всё же лишь воспоминания о его восхищённом взгляде, жадно вбирающим девичьи черты, не позволяли Тиргатао впасть в отчаяние и перестать верить, что её возлюбленный приедет.
Дни были наполнены непривычной пустотой. Коль уж Тира отказалась от привычных занятий, верная Псатия старалась заполнить её время исконными женскими делами. И только терпеливый нрав да любовь к воспитаннице, выпестованной ею с младых лет, не позволяли Псатии употребить крепкое словцо и отправить неумеху прочь.
Женская работа Тиргатао не давалась.
Вот вроде и была у неё сила, чтобы разминать на плоском камне особые травы. И пальцы её были ловки и чувствительны, чтобы разбирать вымоченные волокна. Но то, что у Псатии сплеталось, словно самой собой, давая ровную, аккуратную нить, у Тиргатао, путалось, собиралось колтунами и рвалось при малейшей попытке исправить содеянное.
Она старалась, смотрела за кормилицей, её точными скупыми движениями и пыталась их повторить.
Тщетно.
Псатия, словно в насмешку, затянула заунывную песню о молодице, прекрасной, как лик солнца, с кротким, ласковым нравом, умевшей ткать самые тонкие и прочные ткани, плести самые красивые узорные кружева, но не находилось для неё достойного жениха. Сватались к ней и гончар, и кузнец, и богатый купец, но ни один из них не был достоин её. Не дрогнуло сердце красавицы, осталось оно холодным, как покрывшийся льдом берег Понта Эвксинского…
Не желая слушать дальше, Тиргатао бросила распушённые стебли и выскочила из-под навеса.
Псатия хитро смотрела ей вслед. Вот и не пришлось гнать воспитанницу. Сама ушла.
Больше Тиргатао не бралась за женские дела. Чай, у царицы для этого будут служанки. Вряд ли Гекатей потребует, чтобы его жена сама сучила нити и ткала материю для будущих платьев.
Но, кроме женских дел, ни дома, ни в саду никаких занятий не было. Даже Багос целыми днями пропадал на улицах Городища или на выгонах, на дальних пастбищах… да где угодно находились важные дела, требующие его присутствия.
И только Тиргатао чувствовала себя неприкаянной.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Псалии – часть древнего уздечного набора, представляют собой пару вертикальных стержней, прикреплявшихся перпендикулярно к концам удил для закрепления их во рту верхового коня.
2
Антикитес – так в древности называлась река Кубань.
3
Акинак – короткий меч.
4
Шейная гривна – обруч, цепь или ожерелье, носимые на шее или на груди как украшение или как знак отличия.
5
Саман – кирпич-сырец из глинистого грунта с добавлением соломы или других волокнистых растительных материалов. Используется для возведения стен и заборов в сухом климате.
6
Понт Эвксинский – море гостеприимное, так древние греки называли Чёрное море.
7
Боспор киммерийский, так древние греки называли Керченский пролив, на берегу которого, между керченским и таманским полуостровами, образовалось Боспорское царство, достигавшее и берегов Меотиды (Азовское море). Столица – город Пантикапей (современная Керчь на крымском полуострове).
8
Архонт – правитель древнегреческого полиса (города-государства).
9
Иксоматы – одно из меотских племён, долее савроматов сохранявших кочевой образ жизни.
10
Хора – территория, использовавшаяся жителями античного полиса для занятия сельским хозяйством. Являлась структурной частью большинства античных полисов.
11
Агора – рыночная площадь в древнегреческих полисах, являвшаяся местом общегражданских собраний.
12
Клине – застольное ложе на высоких ножках, с невысоким изголовьем, украшенным скульптурными изображениями. Клине покрывали тюфяками, коврами, покрывалами с пестрыми узорами и подушками. Во время еды люди возлежали на клине, поставленных вокруг низкого стола прямоугольной и круглой формы; столы были переносные. Когда столик был не нужен, его задвигали под клине.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги