Когда не взойдёт солнце

ЧАСТЬ 1:

История одного человека

Глава 1: В начале было слово

Всё началось с того, что героя сей истории звали Смирновым Максимом Александровичем, и это сыграло с ним далеко не самую добрую шутку. Имя его по распространённости уступало лишь имени его отца, а их обоих связывала одна из самых встречаемых в русском мире фамилий. Вряд ли он когда-нибудь об этом задумывался, а зря, ведь если бы покопался в толковом словаре, то нашёл бы достаточно мотивов изменить свою жизнь к лучшему. Имя его тянулось сквозь века с латинского «Максимус» и обозначало человека “величайшего”. Но, словно назло, мало кто называл его по имени. Все вокруг тыкали в него «Смирнов», будто он недостаточно смирен. В школе, бывало, подберутся к нему сзади украдкой и выкрикнут: «Смир-НО!», умышленно недоговаривая последнюю букву. Максим Александрович по глупости выпрямлялся и замирал в строевой позе солдата. Много над ним подшучивали в школе, но, благо, он семнадцать лет уже как не школьник. Хотя по той же глупости, спустя четыре года учёбы в институте, он вернулся в родные стены школы в качестве учителя русского языка и литературы. Ничего ладного с того не вышло, и, разладившись с детьми, наш герой поклялся больше не иметь с ними дел. Уже много лет спустя за вознёй по дому или стоя под душем он, бывало, вспомнит о проделках этих маленьких человечков, да так разгорячится, что начнёт браниться себе под нос:

– Неугомонные, безжалостные, неумолимые, увёртливые, демонические существа! Да я бы вас… ну я бы вас… тьфу ты!

Но случалось с ним такое не часто. Ведь и в тридцать пять он оставался смирно-смиренным Смирновым. Этот возраст недолюбливал он больше всего. Вот уже ему кажется, что завтра непременно должно исполниться тридцать шесть, а оказывалось, что не прошёл и месяц с его последнего дня рождения. Что-то протухшее, заплесневевшее и окаменевшее ощущалось в этих цифрах. “Что это за возраст такой?” – спрашивал себя он. Молод ты или стар? Всё ещё глуп или ещё не мудр? Пересматривать ли сериалы прошлого или загадывать в лотерею будущего? Заделывать старые затеи или затевать новые дела? Не рано ли вдаваться в любовные интриги? А может уже неприлично поздно? Гордиться ли прожитыми годами или стеснятся столь далёких от чудесной юности цифр? Максим Александрович вечно задавался такими вопросами, словно ему всегда и было тридцать пять.

Он успокаивал себя мыслью, что русский человек всегда существовал в состоянии тридцати пяти лет. Этакая, казалось бы, золотая середина, в отношении русского человека являлась на самом деле чем-то, что в народе зовётся «ни рыбой не мясом» или «ни к селу, ни к городу». Извечная недосказанность, половинчатость, оборванность. Русский человек тяготеет западным рвением к науке и звёздам, в то же время его усмиряет восточная тяга к семейному очагу и Богу. Он мечтает в европейском антураже, однако в реалиях располагает серпом и молотом. Русский покоряет север, но грезит югом. Он скучает, глядя на восток, но глаза мозолит запад. Русский не всегда хорошо начинает, но часто лучше всех заканчивает. Хотя, Максим Александрович закончил не лучшим образом. Но об этом чуть позже.

Из какого теста был слеплен наш герой? Вряд ли Бог, создавая его тело, заморачивался больше, чем его родители при выборе имени. Боженька, скорее всего, тоже руководствовался «правилом тридцати пяти лет», когда сделал Максима Александровича ни высоким и ни коротким, ни худым и не толстым, ни туда и ни сюда в целом. Наверное, повертел Господь в руках этакую модельку нашего героя, а потом подумал, что надо бы чем-нибудь да отличить будущего человечка. Но вместо античного профиля, арабских ресниц и еврейского ума, он наделил Максима Александровича рыжими волосами и под стать им редкими веснушками на лице. Да и на свет послал его не в самую завидную дату: семнадцатого мая. Что за неприметное число семнадцать? Вот другое дело первое и тридцать первое мая – начало и конец месяца, ну или хотя бы пятое, десятое и другое, кратное пяти. Можно было и двадцать второго родить человека: две одинаковые цифры хорошо бы смотрелись. А ещё лучше бы они смотрелись в нынешнем две тысячи двадцать втором году. Но, как позже узнал Максим Александрович, изучая зодиакальный и восточный гороскопы, ни месяц, ни год его рождения ничем хорошим тоже не отличались. Телец-кролик. Уж слишком точно они описывали его натуру, и тем неприятнее ему было осознавать правду о себе. Ну что ещё за кролик, который все не отелится никак? Так и забросил он попытки привнести в свою жизнь магию созвездий и животных.

Вдобавок ко всему герою нашему суждено было родиться мужчиной. В наше-то время тяжело быть мужчиной. Раньше было легче: возьмёшь себе палку, погонишься за перепуганным мамонтом, аль свалится громадная зверина с обрыва, аль ударит в неё молния, и запасы мяса пополнены на недели вперёд. Аль нет, сядешь на пенёчке с этой палкой, начнёшь с ней сдуру копать, да и накопаешь на корнеплоды. А ещё палка была решительным средством для усмирения строптивых, решивших посягнуть на твои запасы, твою жизнь или, что ещё хуже, на твою семью. И тебе не придётся мотаться по судам, просовывая в каждое окошечко взятки, чтобы замять дело о рукоприкладстве. Вообще палка решала довольно много проблем. Не нужны были наручные часы: махнёшь палкой в небо, увидишь, где солнце или луна, вот тебе и время. Не нужна была и привередливая в уходе машина: подобьешь упрямого скакуна по бокам, и понесёт он тебя куда угодно. Не нужны были даже деньги, ибо цену определяла прочность палки и умение ею управляться.

Сегодня мужчине приходится вертеться непомерно, а предела ожиданиям от него и вовсе нет. Неповоротливому Максиму Александровичу было вдвойне тяжелей: он всегда пытался вертеться, да ничего у него не навёртывалось. Мужчина ведь он как: родись ты в семье бедняков, обязан разбогатеть, а коль с младенчества вскармливался богатством, так непременно должен стать властелином мира. Наш герой родился в семье укомплектованных госслужащих: отец – полицейский, мать – врач-психиатр, сам он – учитель, а сестра его, Маша, связалась с юриспруденцией, хотя косвенно – она являлась секретарём судебных заседаний. Впрочем, роль эта удачно подходила ей: она с детства записывала, словно протокол заседания, все проделки и высказывания старшего брата, а затем выдавала полный отчёт родителям.

Мама и папа были близки с Машей, а сына не особо жаловали. Лариса Геннадьевна всё видела в сыне те или иные поведенческие и личностные расстройства, отчего потеряла в него всякую веру и интерес. Но она по натуре своей была не из тех женщин, которые могут проявлять интерес к людям. Её больше заботили имена, статусы, произведённые эффекты и впечатления. Ни в чём из перечисленного ей так и не удалось преуспеть, вот она и забилась в своих сумасшедших пациентах и сводящих с ума книжках.

Муж её, Александр Прокопьевич, воплощал в себе образ извечного здоровенного русского чиновника с мелкими амбициями, главным служебным долгом которого было не гладить против шёрстки, взваливая всю вину на молодое поколение, погубившее их святое “в наше-то время”. Он так много курил, что сыну редко когда удавалось проглядеть за табачной дымкой красное лицо отца с пышными сталинскими усами под красным санта-клаусовским носом. Зато сквозь эту дымку Максим Александрович постоянно слышал о своей безнадёжности, беспросветности и некомпетентности в любых вопросах. Отца он всё же любил и неустанно просил его бросить курить, угрожая раком лёгкого. Александр Прокопьевич же, под хохот жены, спрашивал сына о его успехах с девчатами. Наш стеснительный герой краснел и в смущении покидал дискуссию.

Все эти покидания дискуссий в итоге переросли в покидание дома. Иногда он завидовал своему начальнику Магомеду, в культуре которого сыновьям принято жить с родителями. Но и в этом деле ему не повезло: Маше вскоре после окончания школы связалась с проходимцем и притащила его жить домой к родителям, отчего Максиму Александровичу пришлось съехать. Казалось бы, с него спадёт груз морально напирающих на него родителей. Однако на новом пристанище он приобрёл нечто похуже. Но об этом немного позже. Читатель, вероятно, уже насытился подробностями о нашем несчастном герое и тяготеет, наконец-то, узреть ход случившихся событий. Что ж, давайте перейдём к действиям. Хотя, казалось бы, что ещё могло приключиться с Максимом Александровичем? Оказалось, много чего.

***

Всё началось на работе. Но не в школе, порог которой наш герой давным-давно поклялся не переступать. И даже не в малопрестижном педагогическом колледже, где он состоял в преподавательском резерве и пару раз в месяц, подменяя заболевшего коллегу, давал студентам лекции. Постоянным местом его трудоустройства вот уже несколько лет был киоск возле здания налогового комитета. В основном клиенты приходили сделать ксерокопию документов, но попутно подмечали разное барахло на витринах: от шоколадок и напитков до аксессуаров для мобильников и канцелярии. Максим Александрович нашёл в этой работе что-то близкое и комфортному для себя. Покупатели хоть и попадались привередливые, возни с ними было немного, а сотрудники налогового комитета и вовсе облегчали возню с оплатой, накупая всякого под запись и расплачиваясь единым платежом в конце месяца. Оставалось даже время почитать книжку, но не всегда из этого выходило что-то дельное: только бывало сядет, найдёт нужную страницу, перечитает предыдущую для погружения и уже войдёт во вкус, как открывается дверь и влетает запыхавшейся покупатель, который обязательно куда-то торопится. И так происходило почти всегда, отчего Максим Александрович месяцами не мог дочитать какую-нибудь маленькую книжечку. Но всё же работать было не в тягость.

Самой большой проблемой в киоске являлся его владелец Магомед, расположившийся за соседним прилавком. Здоровенная громила имел во владении несколько квартир, ежемесячно приносящих доход от арендаторов, два офиса, где его подопечные оформляли водителям страховые полюса и два дома. Такой вот состоятельный человек ежедневно опускался на дно канцелярии и волокиты, где обитал наш герой. Магомед был довольно трудолюбивым и скрупулёзно подходил к работе, не брезгуя ничем. Это был человек, на плечах которого всегда нависал тяжёлый груз ответственности, в голове неустанно хранились отчёты и цифры, а в ушах постоянно звонил телефон, на которые он успевал отвечать. При этом Магомед оставался невозмутимо спокойным. Однако скрытая агрессия сполна выплёскивалась, когда Максим Александрович затеивал с ним спор или допускал оплошность. Однажды, когда наш герой только устроился к нему на работу, в киоск заглянул молодой парнишка купить трудовую книжку. Дело было днём, Магомед уехал в мечеть на обеденный намаз – единственное время, в которое до него невозможно было дозвониться. Максим Александрович не знал стоимость книжки, поэтому заглянул в интернет, где и прикинул её среднюю рыночную стоимость. Саму книжку в киоске он тоже не мог долго найти, пока не заглянул в железный шкафчик, похожий на сейф, куда, как оказалось потом, заглядывать было запрещено. Но там он и нашёл трудовую книжку. Когда он позже спросил у Магомеда о цене, тот забеспокоился:

– Где ты её взял?

Максим Александрович указал на запрещённый шкаф, и Магомед моментально вскипел:

– Ты продал трудовую книжку советских времён?! Ты хоть знаешь, сколько она стоит?

Стоила она в двадцать раз больше той суммы, которую запросил у покупателя Максим Александрович.

– Кому вообще может понадобиться трудовая книжка советских времён? – недоумевал наш герой.

Как оказалось тем, кто перед выходом на пенсию хочет приукрасить свой несуществующий советский стаж. Магомед пообещал вычесть стоимость трудовой книжки из зарплаты провинившегося, но всё же не вычел. Но лучше бы вычел, чем продолжал несколько дней подряд ругать подопечного за бестолковость.

Говоря о зарплате, Магомед платил её ежедневно. Это были не гроши, но и не хорошие деньги. Всё тот же закон «тридцати пяти лет». Но Максиму Александровичу хватало. В иные дни, когда настроение у Магомеда цвело и искрилось, он выплачивал немного больше. Если в отношении справедливости и порядочности религиозность и набожность начальника шли на пользу Максиму Александровичу, то в моменты споров всё складывалось иначе. Стоило ему по неосторожности пробросить вызывающий комментарий о религии, то он несвоевольно оказывался втянут в ожесточённые, глубокие и длительные дебаты, которые у Магомеда априори нельзя было выиграть.

Настоящим благословением в ежедневной суете и волоките долгое время были обеденные перерывы. Магомед уезжал в мечеть на обеденный намаз, а оттуда домой перекусить. Подопечному он велел закрываться на десять-пятнадцать минут, справляться с едой и открываться снова. Однако зная, что Магомед вернётся нескоро, Максим Александрович закрывался на полтора часа – время, на которое уходил на обеденный перерыв и налоговый комитет. Как покупатели ни стучали в двери, как ни окрикивали продавца, наш герой не открывал. Он опускал с окон жалюзи, разогревал еду в микроволновой печи, включал на ноутбуке очередную серию сериала о ходячих мертвецах и приступал к трапезе. Единственным покупателем, которому удавалось пробраться в киоск во время обеденного перерыва, была прелестная Аня. Молодая, стройная, беловолосая красавица проходила стажировку в налоговом комитете и сумела приковать к себе внимание всего мужского коллектива. Сердце Максима Александровича не устояло под чарами её околдовывающей внешности, и он быстро влюбился. Однако природная нерешимость и скромность не позволяли ему сделать первый шаг. Зато он с охоткой бросался выручить Аню в любой ситуации. Однажды, когда у его возлюбленной телефон упал в отверстие уличного туалета, он в спешке соорудил из швабр подъемный механизм и извлёк драгоценный телефон Ани. Девушка, правда, потом ещё долгое время смущалась смотреть своему спасителю в глаза, а в обеденные перерывы после того инцидента больше не приходила.

Впрочем, сильно Максим Александрович не расстраивался. В последнее время обеденные перерывы потеряли для него очарование. Аппетит поубавился, поэтому ел наш герой неохотно, сильно теряя в весе. Нарастала слабость и утомляемость, постоянно держалась субфебрильная температура, а, в конце концов, присоединился и кашель. Магомед заверял, что всему причиною старые кондиционеры, бесперебойно работающие в это жаркое лето в киоске. Как бы то ни было, здоровье Максима Александровича серьёзно пошатнулось, и он теперь нередко пропускал обеды, расстилал на полу в киоске коврик и спал. Конечно, поспать ему не давали пытающиеся достучаться назойливые клиенты, однако ни на что другое, кроме как лежать с закрытыми глазами, у нашего героя не оставалось сил.

Тот день, с которого мы начинаем наше повествование, начался для Максима Александровича не самым приветливым образом, будто предвещая начало конца. Погода с утра внезапно нахмурилась, разнервничалась и расплакалась проливными слезами, которыми любезно присоединившийся ветер больно хлестал по лицу любого прохожего. Наш герой, не успев на автобус, не хотел ждать полчаса следующего и решил преодолеть бегом те две тройки кварталов, отделявших его дом от работы. В это время его и настиг неприятный дождь. Древний разваливающийся зонт Максима Александровича робел под ударами дождевого ветра и не мог нормально услужить своему хозяину. Он явился на работу вовремя, в девять утра, но промокший насквозь. В киоск еле удалось протиснуться сквозь столпившихся покупателей.

– Вечно опаздывает! – негодовали в толпе.

Максим Александрович еле слышно буркнул, что пришёл вовремя, и, вообще, он не просил их раньше времени толпиться у киоска под дождём.

– Люди тут почки просаживают под дождём, а ему хоть бы что! – жаловались друг другу люди.

Войдя в киоск, наш герой попытался закрыться изнутри, чтобы просушиться, однако толпа снаружи всё же прорвалась. Всем требовалось немедленно выполнить ксерокопию, и пока ксерокс включался, на медлительность Максима Александровича посыпалась гора жалоб. Ситуация обострилась, когда одних не устроила высокая цена за услугу, а у других не оказалось мелочи для расплаты.

– Послушайте, – спокойно начал объясняться наш герой, – я не смогу выдать вам сдачи: касса с утра практически пуста. Цену снизить тоже не могу: не я её устанавливал. Я всего лишь продавец.

– А я что должна делать?! – кричала жадная до костей женщина, тыча ему в лицо купюрами.

– Нет, вы только посмотрите на него! – возмутились сзади в очереди. – Видит, что мы спешим и так нагло задерживает всех!

Максим Александрович мог бы и заступиться за себя, да только чувствовал он себя совсем неважно, а сил едва ли хватало выговаривать сумму оплаты каждому покупателю.

– Что за базар тут устроили! – прогремел басистый и раскатистый голос Магомеда. – Кто после вас тут мыть всё должен?! Совсем обнаглели!

Кучка покупателей притихла и повалила обратно на улицу. А оставшаяся бабка, которой Максим Александрович делал ксерокопии, внезапно стала вежливой и уступчивой. Это случилось и с остальными: цены теперь всех устраивали, а мелочь вдруг находилась где-то в карманах. Когда наш герой обслужил в течение часа весь поток нахлынувших покупателей и остался с Магомедом наедине, на него посыпался шквал критики от начальника.

– Только плакаться можешь, Смирнов! Посмотри, какая грязь! Ждёшь, пока я мыть буду?

Магомед был ещё мягок с ним. Настоящая буря из него вырывалась, когда ему пытались противоречить. Максим Александрович, больной и ослабший, молча подчинился и вымыл пол. Но только стоило ему убрать ведро со шваброй, как дверь в киоск распахнулась и явилась горстка напыщенных налоговиков. Обменявшись шутками с Магомедом, они попросили шоколадное печенье и кофе. В это время в киоск подошла и Аня. Мужчины вдруг порозовели, заблестели и едва ли не превратились в своих обезьяноподобных предков. Посыпались комментарии, гласившие, что с её приходом тучи вдруг расступились, воздух посвежел и жизнь зацвела новыми красками. Магомед шутливо удивился, как это такую красавицу не украли, пока она преодолевала дворик между зданием налогового комитета и киоска. Аня спокойно выдержала дикие выходки самцов, которые её словно и нравились, и обратилась к нашему герою:

– Здравствуй, Максим. Можно мне шоколадное печенье.

Только она и называла его по имени. Только она и была ему приятна. Он замер, смотря на неё. Время вокруг остановилось. Озноб, жар и головная боль только наводили лёгкую пелену на зрительную картинку. Сквозь заложенность в ушах он услышал от Ани:

– Ты заболел Максим? Очень неважно выглядишь.

– Он от твоих чар остолбенел, – заметил Магомед, и налоговики громко рассмеялись.

– И вправду, плохо выглядит, – добавили они.

– Ни ест ничего, худой как додик, кашляет без конца, – объяснил Магомед. – Я ему говорю, что всё дело в кондиционерах моих. Если бы не был таким хлюпким, то нормально всё было бы. А то, видите ли, кондиционеры на него плохо влияют.

– Надо бы ему обследоваться, – предложил налоговик.

– Девку ему надо! – ответил Магомед.

Снова всеобщий смех. Максим Александрович покраснел. Аня засмущалась и, оплатив покупку, покинула киоск.

– У моего дяди так же всё начиналось, – продолжил налоговик. – Потом сделал рентген лёгких и нашли рак. Так не успели лечение начать, как он взял, да и умер.

Далее для Максима Александровича всё будто виделось и слышалось из-под футляра. В груди его сразу заложило, коленки затряслись, глаза так и норовили пустить слёз, а в голове лишь гремели слова налоговика о раке. С трудом Максим Александрович дотерпел до обеденного перерыва, а затем пулей помчался в близлежащую поликлинику делать рентгеновский снимок лёгких.

Глава 2: Опухоль

Когда попадаешь в лечебницу, невольно чувствуешь себя выбывшим из игры, временно или даже окончательно. Доселе единственным, что волнует и двигает действиями человека, является некая абстрактная победа. На пути к ней небрежно расходуются все ресурсы – и материальные и духовные – без всякой заботы о здоровье. Эти непрерывные человеческие бега стирают всякие страхи и ежесекундно внушают человеку, что ничто другое не имеет значения, кроме участия в них. Участие и есть то, в чём заключается главный смысл, ведь в конце концов ждут лавры, представляющие собой наивысшее сокровище вселенной. Возможно всё это обман, ведь никто никогда не достигал конечной точки: участники выбывают, им на смену приходят другие, а игра продолжается. Игроки словно дровишки, поддерживающие огонь в костре. Они играют до тех пор, пока не настанет их собственный конец. Но случаются в жизни человека мгновения, когда его участие прерывается прежде, чем наступает смерть. Тогда на него находит озарение. Он точно персонаж из компьютерной игры, которому удалось встать на место геймера и взглянуть на всю ту фальшивую действительность, в которой он никогда не сомневался. Он, наконец, ощущает, насколько измотан игрищами, осматривает свои погрубевшие, мозолистые и окровавленные руки, замечает ослабшие зрение и слух, которые теперь показывают затуманенную картинку и проигрывают шипящую мелодию. Больнее всего оказывается не телесная боль и даже не осознание безвозвратно потраченного здоровья: невыносимым становится осознание, что всё потрачено впустую. Сколь много богатств не удалось бы нажить вокруг себя, в моменты осмысления жертва здоровьем и молодостью всегда будет казаться напрасно.

Максим Александрович впервые за долгое время покинул игру и оказался в студенческой поликлинике, реалии которой таковы, что если о них не ведать, то и вовсе не попадёшь на приём к врачу. Вот и наш герой, увидев возле кабинета с два десятка студентов, не поинтересовавшись, куда все стоят, занял свою очередь. Миловидный парень уступил ему место, что несколько смутило его. В тридцать пять лет он выглядел как минимум на десять лет моложе, и хорошо знал об этом. Неужели его болезнь настолько заметна? Максим Александрович наблюдал за молоденькими студентами, один за другим покидающими кабинет врача, и мысленно ругал их. Они пришли починить небольшие поломки в теле и залатать прорехи. И все уроки, которые они могут извлечь в моменты передышки, для множества из них оказываются вновь забытыми, шансы остаются неиспользованными, а игра с новою силою захватывает зависимых игроков. Вместе с тем Максим Александрович завидовал студентам: все они скоро вернутся к игре, а к нему уже тянулись лапы смерти. Ему казалось, что время его упущено, а второго шанса не будет. Он хотел вскочить с жёсткого скрипящего сиденья, схватить молодых глупцов, встряхнуть их с силой, взглянуть очами, полными истины, в их невинные глаза и прокричать: «Очнитесь! Живите! Любите! Наслаждайтесь!». Но на это у него не хватало ни сил, ни воли, ни храбрости. Впрочем, обмякшую и сонную очередь встряхнул кое-кто другой.

Дверь из кабинета врача распахнулась и в коридор вылетело коротенькое и тоненькое тельце в белом халате с копной взлохмаченных чёрных волос, тусклых и безжизненных, как и застывшее в отвращении лицо, половину которого заслоняли большие некрасивые очки с безвкусной оправой. Врач пулей прошмыгнула в туалет напротив и скрылась. В коридоре повисло гнетущее молчание, которое через минуту другую прервалось громогласным смывом в унитазе. Врач выскочила обратно в коридор с опущенной, словно у помешанной, головой, ринулась к своему кабинету, но внезапно остановилась, причём настолько внезапно, что студенты вокруг вздрогнули. Не поднимая головы и не оборачиваясь к людям в очереди, она медленно подняла указательный палец кверху и застыла в таком положении на несколько секунд. Потом вдруг сделала полуоборот лица в сторону сидящих, и взглядом из коса впилась в глотку каждого. Как вдруг из неё вырвался ураган слов, точно лай мелкой истеричной дворняжки:

– Никто, слышите, НИКТО не зайдёт в мой кабинет в верхней одежде! Для кого работает гардероб на первом этаже? Вы вообще слышали о санитарно-эпидемиологических нормах?! – Врача уже начало трясти, однако как быстро слова её набирали взрывную силу, столь же внезапно теряли громкость и становились спокойными. Поэтому с первого раза нельзя было точно заключить о природе её состояния: то ли она зла и обижена, то ли действительно борется за соблюдение норм безопасности, или она просто всех и всё вокруг ненавидит? Много странного и дикого проскальзывало в её наружности. Но более всего Максима Александровича поразил тот факт, что доктор была ещё молода. Едва ли она прожила два с половиной десятка лет, но уже была такой неуравновешенной и нервной.

– Пандемия ещё не окончена!!! – ором закончила она и удалилась обратно к себе в кабинет.

Несколько студентов проскользнули следом за ней, но тут же послышалась новая порция криков:

– Два человека! Только два человека могут стоять здесь: один на очередь к медсестре, а другой ко мне! Понятно?! Остальные – в коридор!