Странные приключения Ионы Шекета. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 9

СУД НА ПЛАНЕТЕ БАКБУК

– Ну-ка, ну-ка, – сказал депутат Ниссим Кореш. – Я и не знал, что такой уважаемый человек, как Иона Шекет, сидел в тюрьме!

– Сидел, – подтвердил я, и перед моим мысленным взором предстала планета Бакбук, где я провел десять лучших недель в своей жизни. – Это было замечательное время, господин депутат!

– Удивительно! – воскликнул Кореш. – Вы называете замечательным время, проведенное в тюрьме?

– Почему бы нет? – вздохнул я и потянулся за стаканом колы, выхватив его из железных пальцев официанта. Бедняга остановился, как вкопанный, уставился на свою внезапно опустевшую ладонь, ничего, естественно, не понял, поскольку подобные действия посетителей не были записаны в его стандартной программе, повернулся на одной ноге и направился в кухню за другим стаканом.

Напиток оказался холодным и скользким – таким, как я люблю.

– Было это на планете Бакбук, – начал я свой рассказ, поскольку именно этого ждал от меня депутат Кореш, давно забывший о том, с какой целью явился в парламент. – Прилетел я туда не потому, что мне этого очень хотелось. Дело в том, что на этой планете застрял транспорт с грузом для фирмы, в которой я в то время работал. Вот меня и отправили утрясти формальности, зная, что я способен заговорить и убедить в чем угодно любого чиновника. Любого, но не на планете Бакбук. Видите ли, чиновником там является… э-э… сама планета, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Нет, – честно признался депутат Кореш, – не понимаю.

– Тогда начну с самого начала. Планета Бакбук находится в системе Омикрона Эридана, красного карлика, холодного, как металл в доменной печи. Когда первый звездолет (это был российский «Поселенец») добрался до этой планеты, экипаж поразился обилию форм жизни, которых там в принципе быть не могло. По планете бродили красивые животные, похожие на жираф, и красивые животные, похожие на львов, и… в общем, планета была подобна ухоженному зоопарку, будто кто-то невидимый следил за чистотой и за тем, чтобы животные не поедали друг друга. В общем, идиллия. Идиллия, которой быть не могло в принципе, потому что, видите ли, дорогой депутат, биологи, препарировав представителей местной фауны, не обнаружили органов, ответственных за размножение! Там не было мужских или женских особей, как на Земле. Там не было животных или растений, которые размножались бы делением, как на Ахмархе. На Бакбуке не было никаких живых существ, которые могли бы размножаться хоть каким-нибудь способом! По идее, жизнь на этой планете должна была неминуемо исчезнуть после смерти первого – оно же последнее – поколения животного мира.

Как бы то ни было, Бакбук при всей его биологической загадочности был удобно расположен относительно межзвездных транспортных магистралей, и планету живо прибрал к рукам картель «Барабас», выигравший конкурс на строительство космического порта и проведение планетологических изысканий. Порт был построен, и на Бакбук начали опускаться звездолеты, летевшие с Земли в сторону Денеба и Альтаира. Биологи тем временем продолжали исследовать местную фауну и не продвинулись ни на шаг, пока не приехал я и не решил эту проблему ценой… ну, я уже говорил вам, чем это для меня закончилось.

– Вы решили проблему? – недоверчиво спросил депутат Кореш. – Разве вы биолог, Шекет?

– Нет, конечно! Просто, в отличие от профессиональных биологов, я умею думать.

– Ну-ну… – сказал депутат иронически, чем вывел меня из равновесия.

– Сейчас вы убедитесь, что я прав! – воскликнул я. – Но давайте по порядку.

Я прилетел на Бакбук и, не покидая космопорта, явился к начальнику смены – ведь мне прежде всего нужно было выручить транспортный корабль, принадлежавший нашей фирме.

– Это невозможно, – пожал плечами начальник смены, небольшого роста еврей в кипе, который, по-моему, мучился от того, что не мог для себя определить – когда на Бакбуке наступает истинная суббота: тогда же, когда в Иерусалиме на Земле, или тогда, когда над космодромом загорается первая звезда.

– Это невозможно, господин Шекет, – повторил начальник смены. – Видите ли, звездолет оказался включен в местную экосистему, тут мы ничего не можем поделать. Да вот, посмотрите сами…

Он кивнул в сторону взлетного поля, я вгляделся и не поверил своим глазам. В трехстах метрах от здания космопорта возвышалось огромное, в пятьдесят этажей, дерево. Мощный ствол, роскошная крона – красавец дуб или что-то очень похожее. И все-таки было совершенно ясно, что на самом деле это вовсе не дерево, а транспортный межзвездный корабль-автомат «Континент-5». В некоторых местах сквозь кору просвечивали глянцевые бразилитовые бока, а в глубине кроны я легко разглядел бортовые стабилизаторы. Верхушку дуба венчала носовая надстройка, выглядевшая подобно елочной звезде.

– Что вы с ним сделали? – возмутился я.

– Ничего, – вздохнул начальник смены. – Это не мы. Это – планета.

– Что значит – планета? – воскликнул я.

– Это второй такой случай, – пояснил начальник смены. – Первый произошел год назад, когда в дерево превратился звездолет «Сегмент», принадлежавший франко-английской компании «Конкорд». Все произошло на наших глазах, мы ничего не успели предпринять. Спасти корабль не удалось, вот он стоит, видите?

В дальнем конце поля действительно возвышался огромный дуб, почти точная копия того, что я разглядывал минуту назад.

– Как вы это объясняете? – спросил я.

– Никак, – сказал начальник смены. – Поговорите с биологами. Хотя и они тоже…

С биологами я поговорил в тот же вечер, точнее, с одним из них, а еще точнее – с одной: удивительно красивой женщиной лет тридцати с замечательным именем Мендкрадопутра.

– Можно я буду называть вас Мека? – спросил я, и она кокетливо согласилась.

– Видите ли, Шекет, – сказала Мека, положив прекрасную лысую голову с тремя ушами мне на плечо, – как мы, биологи, поняли, жизнь здесь зависит напрямую от состояния околопланетного биоинформационного поля.

– Вот как? – удивился я. – Я думал, что биоинформационное поле – выдумка экстрасенсов.

– Нет, оно существует реально. Более того, именно это поле и рождает на Бакбуке все формы жизни. Именно поэтому местной фауне не нужны органы размножения. Когда умирает местный жираф, биополе планеты взамен создает другого жирафа – не исключено, что точно такого же. Или не создает – если, допустим, биополе считает, что число особей должно быть уменьшено.

– Оно что, разумное, это ваше биополе? – недоверчиво спросил я, отдирая от своей шеи три изумительных по красоте щупальца госпожи Меки.

– Нет, конечно, – со вздохом сказала Мека. – Никакого разума, только инстинкты.

– Где же оно, это биополе, расположено? – сурово спросил я, вспомнив о том, что задание мое осталось невыполненным.

– Вокруг нас, – сказала госпожа Мека, широко раскрывая затылочный глаз и посылая вверх тонкий белый луч. – Оно невидимо, как и положено биоинформационному полю.

Я задумался. Мне вовсе не улыбалось возвращаться на Землю с невыполненным заданием. Во-первых, я не получу прибавки к жалованию. Во-вторых, меня не пригласят на фирменную экскурсию в заповедник гравиташек. И в-третьих, я рискую вообще больше не увидеть Землю, поскольку возвращаться я должен был именно на том корабле, который на моих глазах становился все больше похож на растение.

Если бы не госпожа Мека с ее призывными движениями и взглядами, я бы, конечно, гораздо раньше догадался, что нужно делать. Но Мека была явно неравнодушна к моей мужской красоте. По-моему, на ее родине, планете Изофид в системе Дельты Скорпиона, мужчины вообще были редкостью, такой же, как у нас на Земле – бенгальские тигры. Время мы с госпожой Мекой провели неплохо, но из-за этого я только к утру пришел к решению, которое и начал незамедлительно выполнять.

Я никогда не верил земным экстрасенсам, но, если они все— таки правы, то для того, чтобы ощутить на собственной шкуре действие биоинформационного поля, нужно максимально расслабиться, ни о чем не думать, вообразить, что в тебя втекает Вселенная, уснуть в себе, чтобы проснуться в астрале… и все в таком духе.

Я так и сделал на глазах изумленной Меки, которая, видимо, решила, что довела меня до состояния полного физического и морального изнеможения.

Отключившись от внешнего мира, я, как и ожидал, почувствовал покалывание в мыслях, если вы понимаете, что я имею в виду. Ну, скажем, вы нисколько не думаете об апельсине и он не появляется вам в этаких зеленых пупырышках, колючих, как перина, которую вы вовсе даже не выбрасывали в прошлом году из собственного окна в… В общем, что-то в таком духе.

Я понял, что биосфера планеты приняла меня в свои объятья, и что если я немедленно не приду в себя, то рискую стать или дубом, или березой, или даже помесью местного жирафа с местной мухой. Теперь от моей силы воли зависело, что произойдет в следующую минуту. Что-что, а сила воли у меня всегда была, и это может подтвердить мой армейский начальник, которому так и не удалось заставить меня выполнить с первого раза ни одной команды.

Я действовал по совету известного в прошлом веке писателя, автора детективов, который говорил: «Нужно понять преступника, нужно влезть в его шкуру и думать его мыслями, и тогда вы поймете, почему он совершает преступления». Так и я – впустил биосферу планеты в свое сознание; конечно, это был обманный маневр, я играл с нею, как кот с мышью, и в тот момент, когда невидимое поле решило, что победа одержана, я мысленно поднялся и произнес:

– А теперь ты будешь делать так…

И стало так. Я ощутил себя планетой и прежде всего освободил собственный корабль. Деревянная оболочка в один момент превратилась в труху, я приказал кораблю выйти на орбиту и ждать меня там. А потом я сделал элементарную вещь – снабдил все живое на Бакбуке органами размножения. Пусть себе живут как хотят.

И все. Я выскользнул из биополя планеты обессиленный, невидимый монстр все еще пытался схватить меня за мысли, но я вырвался.

Думаете, мне сказали спасибо? Нет, меня тут же арестовали и ровно через два часа судья вынес вердикт: десять недель тюрьмы. За что? Впрочем, во все века люди судили и наказывали именно тех, кто приходил дать им волю. Такова природа…

Десять недель провел я в тюрьме, и корабль ждал меня на орбите. Вы знаете, что такое тюрьма на Бакбуке? Камера с крысами? Да что вы, странные у вас представления, господин депутат! На Бакбуке личность осужденного передают все тому же биополю планеты, а оно распоряжается по собственному усмотрению. Попросту говоря, я на десять недель был включен в планетарный биологический цикл. Две недели я был деревом, а потом две недели – местной вороной, после этого – облаком, плавающим в небе, и затем… Нет, это невозможно пересказать, уверяю вас. Когда пошла седьмая неделя, я решил не возвращаться. Биосфера брала реванш, я победил ее, а теперь она мстила мне единственным доступным ей способом.

Когда миновали десять недель и меня отпустили на волю, я умолял судей вынести мне более суровый – желательно пожизненный – приговор. К счастью, законодательство планеты Бакбук запрещает менять уже вынесенные судебные решения – видимо, были прецеденты…

Что ж, я вернулся на Землю, выполнив задание, получил повышение по службе и побывал на экскурсии в заповеднике гравиташек. Но только несколько лет спустя мне перестало сниться по ночам, как я летаю в поднебесье, и как я огромными прыжками бегу по пустыне на всех своих четырех лапах…

Очень вам рекомендую, господин депутат, отправляйтесь на Бакбук и совершите там какое-нибудь преступление. Не пожалеете.

ПАТРУЛЬНЫЙ ВРЕМЕНИ

– Господин Шекет, – холодно произнес депутат Кореш, – народный избранник не способен преступить закон, даже если речь идет об отдаленной планете.

– Да-да, конечно, – поспешил согласиться я. – Смею заметить, что и мне не так уж часто приходилось вступать в конфликт с законами чужих миров. Чаще я эти законы защищал.

– Я слышал, – сказал с любопытством депутат, – что вы даже в Патруле времени служили.

– Было дело в молодости, – кивнул я.

– Расскажите, умоляю вас!

– Не могу, – вздохнул я. – Секретная служба, видите ли. Лет через тридцать, когда закончится срок давности…

Я не стал добавлять, что депутаты парламента, как известно, – народ, на язык весьма невоздержанный. Вполне может завопить на весь зал во время выступления арабского коллеги:

– Иона Шекет ваших предков ловил еще полтысячелетия назад!

Это была бы истинная правда, но на публикацию подобных сведений пока еще не сняли цензурный запрет. Смысла в этом, на мой взгляд, не было никакого, потому что все знают, кто такие патрульные времени, чем они занимаются и насколько рискованное у них занятие. Я прослужил в Патруле всего ничего – лет сорок. Я имею в виду независимые годы, проведенные мной в иных эпохах. В своем времени я успел получить, между тем, всего три месячных зарплаты. Каково? С одной стороны, начальство было право: в нашем времени прошло всего три месяца, за них мне и заплатили. Время, проведенное в иных временах (пусть меня простят за этот странный литературный оборот), в зачет не шло, это меня и возмутило. Вы думаете, профсоюз за меня вступился? Ничуть не бывало, мне сказали, что я сорок лет не платил членские взносы, и потому они не намерены защищать мои интересы.

Конечно, служба была интересна, иногда даже интригующа, но согласитесь, очень неприятно, возвращаясь с задания, ощущать себя постаревшим на полный срок – от месяца до полугода, в зависимости от обстоятельств, – в то время как в реальности прошли всего десять-двадцать секунд, ровно столько, сколько нужно оператору, чтобы нажать на клавишу пуска, проверить контрольный отсчет и вытащить патрульного из колодца времени.

Я знаю, что кое-кто из патрульных повредился в уме от такой работенки – отправляешься на задание, полгода ищешь в каком-нибудь XVI или Х веке скрывшегося там террориста, спишь в навозе и ходишь, будто оборванец, возвращаешься, а жена говорит тебе, как ни в чем не бывало: «Ты почему, милый, опоздал сегодня с работы на полчаса? Завел себе любовницу?». А от тебя, между прочим, пахнет не дорогими духами, а лошадиным потом. Поневоле свихнешься.

Я-то сохранил бодрость духа и тела, но потому лишь, что не имел в те годы не только жены, но даже подруги сердца. Когда меня спрашивают любопытные, почему я все-таки оставил службу в Патруле и перешел в звездные рейнджеры, обычно я отвечаю: «Наскучило! Все одно и то же». На самом деле это не совсем так. Просто случилось то, что всегда когда-нибудь случается с мужчинами, даже такими закоренелыми холостяками, как я.

Я влюбился. Хорошо, если бы в женщину из плоти и крови. Сложность была в том, что влюбился я в богиню. Точнее говоря – в мраморного идола.

Произошло это так.

Изображение господина Бецалеля, моего начальника в Патруле времени, призвало как-то меня под свои светлые очи и потребовало:

– Новое задание: обнаружить и обезвредить Тито ди Абруццо, диверсанта, наемника и негодяя. Согласно агентурным данным, его видели на празднике богини Афины неподалеку от Салоник в шестьдесят пятом году до новой эры. Вот вам фотография Абруццо, отправляйтесь.

Обычно я получал именно такие задания: точные и неопределенные в равной степени. Точно – кого нужно убрать и очень неопределенно – как и когда это сделать. На мое усмотрение.

Я отправился в Древнюю Грецию с легким предчувствием того, что задание окажется не таким простым, каким выглядело вначале. Выбравшись в реальность из колодца времени, я оказался на каком-то холме, вдали виднелось море, а между мной и берегом вилась тропинка, по которой я и спустился навстречу собственной судьбе. На краю оливковой рощи, тянувшейся вдоль берега на некотором отдалении от прибоя, стояло человек сто – типичные древние греки, здоровенные мужчины в туниках с привязанными к поясу мечами самой разной длины; за одним типом совершенно зверского вида меч волочился, царапая острием землю.

Должен сказать, что и у меня вид был в тот момент не лучше – тунику и меч подобрал мне Иосиф Дар, большой знаток эллинизма. Я подошел, и меня встретили как своего – радостным ржанием.

– Ты принес жертву, незнакомец? – спросил меня толстячок, выглядевший в этой компании белой вороной и потому наверняка бывший ее предводителем.

– Принес, – нагло объявил я и вытащил из-под туники тушку кролика, клонированного в лаборатории. Одновременно я напряженно всматривался в лица мужчин, выискивая среди них одно – лицо негодяя-диверсанта Абруццо.

Два события произошли одновременно: я увидел нужного мне человека, но стоял он в непосредственной близости от статуи богини Афины, и потому взгляд мой вынужден был скользнуть и по этому женскому лицу, и по этой женской фигуре…

Я понял, что больше мне ничего на свете не нужно для полного счастья.

Вам знакомо это ощущение – влюбленность в холодный мрамор? Причем, заметьте, я вовсе не был скульптором по имени Пигмалион, и мой творческий дар не мог вдохнуть в эту статую никаких жизненных сил. Но я был патрульным, и я мог сделать другое. Да, мог, но только после выполнения боевого задания, ибо, как вы понимаете, долг – превыше всего.

Я приблизился к статуе, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с Абруццо, тушку кролика я держал в левой руке, а правую запустил под тунику, доставая парализатор. Но ведь и наемник был не лыком шит, в комплекте его снаряжения наверняка имелось устройство для обнаружения всяких там пришельцев из времени. Как бы то ни было, не успел я подойти к Абруццо на нужное для захвата расстояние, как негодяй завопил «Самозванец!» и бросился на меня с очевидным намерением сбить с ног.

То, что происходило на поляне в течение последующих десяти минут, можно охарактеризовать единственным словом: «свалка». Все колотили всех, и больше всего досталось, по-моему, тушке кролика, которая, когда все успокоилось, оказалась разорванной на два десятка неравных частей и для жертвы великой богине была, конечно, непригодна.

А у моих ног лежали два тела, туго стянутых бечевой. Одно тело принадлежало негодяю Абруццо, оно выгибалось дугой и страшно ругалось на ливийском диалекте итальянского. А вторым телом был тот самый грек, который при моем появлении спрашивал, принес ли я жертву. Можно было смело утверждать теперь, что таки да, принес, причем невинной жертвой оказался он сам.

Остальные мужчины столпились вокруг нас, мечи вновь заняли положенные им места за поясом, а взгляды были направлены на меня с тем уважением, которое бывает вызвано безудержной храбростью и немыслимой физической силой. Они-то не знали, что сила была не моей, а храбрость – точно рассчитанной и отработанной месяцами тренировок в спецлагерях.

В тот момент меня, однако, не занимали ни эти очень древние греки, ни даже плененный негодяй Абруццо. Я протянул руку к статуе и спросил:

– Кто?

Согласитесь, вопрос был задан коротко и точно: я хотел знать, какая именно женщина позировала скульптору, когда он ваял это чудесное произведение. Однако меня никто не понял правильно; ответ, прозвучавший коротким выстрелом из полусотни глоток, был:

– Афина!

– Понимаю, что Афина, – буркнул я. – Не дурак. Я спрашиваю: чей земной лик послужил… э-э… прототипом для изображения?

Мужчины переглянулись. В иное время они непременно послали бы меня искупаться в море, применив для этого меры физического воздействия. Но сейчас я был победителем, и нужно было отвечать. Толстый предводитель, так и лежавший связанным у моих ног, сказал тонким голосом:

– Андромаха из Салоник, жена бондаря Диомеда.

– Очень приятно, – улыбнулся я. – Счастливо оставаться!

Я взвалил на плечо тело негодяя Абруццо, все еще извивавшееся подобно ужу, и понес к никому, кроме меня, не видимому колодцу времени. Население не пошевелилось – кажется, меня приняли за одного из богов, явившегося на Землю, чтобы самому выбрать себе жертву.

Отправить преступника в ХХI век было делом секунды. Абруццо исчез в колодце, а я остался. Согласитесь, у меня было на это полное право: задание я выполнил, все остальное – мое дело.

Никогда в жизни я не ощущал такого душевного подъема, как в тот момент, когда входил в Салоники по старой раздолбанной дороге мимо колонн, которые, должно быть, символизировали единение человечества с небесными силами.

– Эй, – спросил я у мальчишки, игравшего в пыли, – где здесь дом бондаря Диомеда?

– Там, – махнул рукой мальчишка, показывая то ли на противоположный край города, то ли вообще на небо. – Только его сейчас нет дома, наши воины приносят жертву богине Афине.

– Ага, – сказал я глубокомысленно. Значит, Диомед тоже был на поляне и слышал мой вопрос, равно как и ответ предводителя. А может, он и был тем самым предводителем, почему нет?

Я не стал углубляться в эту проблему – судя по всему, Андромаха была сейчас дома одна, и мне следовало проявить оперативность, пока противник не вернулся защищать тыл. Я припустил по улице, думая о том, что скульпторы любят приукрашивать свои творения, и что мне делать, если Андромаха окажется вовсе не юной женщиной, а бабой средних лет с выводком детей?

Это была бы катастрофа.

Во двор Диомеда я влетел, как поэт на крыльях Пегаса. Первое, что я отметил: тишина. Не было слышно детского крика, никто не бегал по двору и не гонял кур. Кур, впрочем, не было тоже.

Дом был небольшим, что-то вроде виллы, какие нынче в Герцлии сдают в наем иностранным рабочим по самым бросовым ценам. Я не успел постучать в дверь, она открылась сама, и на пороге возникла женщина.

Богиня Афина. Идол, созданный самой природой. Живая Андромаха оказалась еще прекраснее, чем мраморная. Все-таки скульптор не сумел правильно передать все пропорции. Я тоже не сумею их передать, описывая то, что описанию не поддается.