Он – заклинатель бури, дрессировщик тигров. Защитник.
Он взял в ладони ее мокрое лицо и низким спокойным голосом произнес главные слова:
– Все. Будет. Хорошо.
И она поверила.
Из больницы Птенец вернулась худая, почерневшая. Без живота, без улыбки. Прошли месяцы, прежде чем она собралась с духом и ответила на его звонки. Открыла ему дверь.
Борис был уверен, что она не простила его до конца.
Именно тогда он поклялся себе стать лучшим. И вставать между каждым пациентом и смертью.
Как ее зовут? Девушку, дочь пациента Бронина. Буквы на истории болезни расплывались, Борис щурился и не мог найти убегающую строчку. Где-то точно должно быть ее имя.
И телефон.
Шесть семнадцать. Еще рано звонить. Пусть еще немного поспит.
* * *
– Я ненавижу смерть, – признался Борис. – Знаете, будто она живая. Я вижу ее персонажем компьютерной игры: эдаким скелетом в доспехах, неуязвимым, дьявольски хитрым. Ее невозможно убить, можно только прогнать. И я хочу, чтобы на моем пути ее не было. На, на! – Борис помахал в воздухе воображаемым мечом. – По крайней мере, на моих дежурствах.
Он редко позволял себе вступать в беседы с пациентами, но в последние дни в реанимации случилось затишье: из шести коек были заняты всего две. На одной лежал пациент, которого готовили к переводу в отделение.
Вторую койку занимал Андреев. Тощий старик с яркими, пронзительно живыми, будто светящимися глазами.
Андреев пару раз втянул его в разговор; Борис удивлялся: надо же, прошло двадцать минут. Тридцать.
Позавчера они проговорили час, пока Андреев сам не отправил доктора отдыхать «пока дают».
– А если воля Господа в другом? – Мягко спрашивал Андреев, и Борис кривился, услышав про «Господа». Он не собирался соглашаться с тем, что придуманный бог может хотеть смерти своих же горячо любимых созданий.
– Вы сами говорите, что ваш бог хочет жизни всему живому, – терпеливо отвечал он. – Сами прожужжали мне уши чудесами и исцелениями. Тогда в парадигме вашей веры я божий рыцарь, который исполняет его волю и отгоняет от человека смерть, так ведь? И он знает, кого ко мне посылать.
Что-то царапнуло горло. Борис осекся.
Птенец. И та девушка – он успел позабыть ее имя, а ведь прочитал тогда на титульном листе истории, прочитал, позвонил и – таким особым голосом, металлическим, будто он робот по доставке плохих вестей, – сообщил о смерти отца. Девушка отвечала ровно, вопросов не задавала – и как он только мог решить, что она похожа на Птенца? Приехала, забрала вещи и бумаги. Молча. Сама стала стальной, бледной, как умытое лезвие. Каждое движение – выверено.
«Спасибо, доктор». Ни слова упрека.
Бориса бросило в пот. Он взмок – разом – будто зашел в парилку с температурой под сто. Дыхание перехватило.
Стоп. Это было давно. Месяца три прошло. Этого будто и не было. Так, статистическая погрешность. Он не виноват. Он не мог… предотвратить. Или мог?
Андреев усмехнулся. Его серые глаза видели Бориса насквозь.
Борис упрямо стиснул зубы. Андреев не может знать о его неудачах.
Говорят, у каждого врача есть персональное кладбище: без ошибок и поражений не стать настоящим специалистом. Борис анализировал ошибки, но не допускал мысли о нормальности смерти. Ему не приходило в голову оправдывать себя, произнося даже мысленно фразу «мы сделали все, что было в наших силах».
Если пациент умер, значит, врач сделал не все, что мог.
Значит, врач в чем-то просчитался.
…знает, кого ко мне посылать.
– Он-то знает, – странно ответил Андреев. – Он знает лучше вашего, как и для чего посылать вам пациентов. Но вам надо понять, что не каждый из них… из нас будет жить. Знаете, как Святой Франциск называл смерть?
Борис покачал головой.
– «Прославлен будь, мой Господи, за сестру нашу Смерть плотскую, которой никто из живых избежать не способен», – слегка нараспев произнес Андреев.
Борису показалось, что Андреев смотрит на кого-то за его спиной. Глаза блестели, седая борода возбужденно топорщилась, и сам он светился странным вдохновением, будто сейчас скинет кислородную трубку, отцепит от груди датчики, встанет с кровати и, как библейский пророк, начнет проповедовать под небесные громы и сверкающие молнии.
Борис моргнул и засмеялся. Андреев подхватил его смех, но тут же закашлялся.
– Так-то. Сестра Смерть. А вы с ней – мечом, мечом да по жопе.
Борис задохнулся от неожиданности.
– Мне осталось немного, – посерьезнев, сказал Андреев. – Я это знаю и принимаю. И мне вовсе не нужно, чтобы вы считали своей личной ответственностью схватку с моей смертью.
Бориса снова бросило в жар.
– Но это моя ответственность! – запротестовал он. Внутри поднималось непонятное раздражение: Андреев, с его бородой, слезящимися серыми глазами, впавшими щеками и неуместной философией малодушия теперь вызывал почти брезгливость. – Я знаю законы болезни, знаю, сколько вам осталось времени. Я сделаю все, чтобы это время продлить.
Андреев посуровел, его скулы, казалось, заострились еще сильнее. Взгляд стал колючим.
– А для чего мне мое время, вы знаете? Вы собираетесь его продлевать, но знаете ли вы, к чему я иду и как собираюсь использовать последние дни жизни?
Борис открыл рот.
Закрыл.
Не время втягиваться в спор с дедом, который сам не понимает, что несет. Да и не нужно спорить с Андреевым, нужно делать свое дело – и делать безупречно.
Борис коротко кивнул, через силу улыбнулся и встал. Когда он уже выходил из палаты, Андреев негромко произнес ему в спину:
– Блаженны, кого найдет она в пресвятой Твоей воле, ибо не станет для них погибелью смерть вторая.
Вторая смерть?
Что за чушь.
Если бы реанимационные палаты закрывались, Борис хлопнул бы дверью сильнее, чем следовало.
* * *
