Если смерть умрёт

– Так точно. Гипсовый отпечаток сняли.

– Это медведь! Точно – медведь.

– Нет, не медведь! Собаки след взять отказались. Хвосты под себя, и отползают!

– Сам видел?

– Так точно.

– Это наши лейтенанты придумали! Уверен! От скуки!

– За восемнадцать километров, в горах, ночью? Да они тут, как на привязи. Людей некомплект! Они и в туалет то по очереди ходят, по расписанию! Спят по очереди, как на корабле!

– Э…– сказал полковник, – Вы, что лейтенантом не были? Бешеной собаке семь верст не крюк! – и стараясь не встречаться с взглядом майора, добавил тоном приказа: – Это медведь! Медвежьи следы. Так и в донесении отразите.

– Есть.

– Ну, а как о таком докладывать? Вот скажите вы мне! Вы же юрист! Это же бред какой – то! Следов таких много?

– Четыре случая точно, – сказал майор, – и два под сомнением…

– Ну, зачем это нам? Зачем? Пишите – медведь!

– Что личному составу делать при столкновении? – спросил майор, и тут же вспомнил, что подобный вопрос задавал ему Коля – менеджер.

– Как что делать! По уставу и обстановке! Стрелять! – и уже тише. – Ну, хотя бы в воздух, чтобы отпугнуть…

– А если это существо выстрелов не боится?

– Тогда в упор! Чего валандаться! Пушки детям не игрушки! Вот будет труп или там шкура, тогда и можно докладывать! А сейчас то зачем нам этот геморрой?! И без того голова кругом идет! Только все налаживается, хоть по чуть – чуть, – а тут этот большеногий! На хрена он нам?!…Только нам его и не хватало! Проверяйте утечку информации. Блокируйте.

– Есть.

Проверять письма – легко. Почтового ящика поблизости нет и почту возили скопом два раза в неделю в Адлер. Да и не особенно солдаты письма писали. Мобильных телефонов у них не нет, у компьютеров – офицеры…

Однако, каждый случай обнаружения следов, безусловно, солдатами обсуждался. И майор, рассудив, что так будет правильно, стал принимать в солдатских разговорах участие. Он скачал из Интернета все, что можно было скачать по проводу снежного человека, и многое прочитал ребятам. Вскоре, разговоры поутихли – новость приелась, и майор с удовольствием отметил, что большинство пограничников на беседах о бигфуте откровенно зевает. Если поначалу спорили о следах – что, мол, это такое?! Предлагали снарядить поиск, то теперь уяснили себе четко: есть бигфут, нет бигфута, а никак это на прохождении службы не отразиться, потому и стало неинтересно. И как завершение темы, услышал он крик сержанта:

– Задолбали вы меня с вашим большеногом! Чтобы я больше этого не слышал! «Гуманоид не гуманоид!» Сам ты гуманоид, мать твою…! Бигфут гребанный!

– А следы, товарищ сержант?…

– Да мне ваши эти следы!….– .далее на три минуты шли рекомендации того, где подобные следу могут быть употребимы и в каком качестве, причем упоминались разнообразные позы и части тела, а так же социальное положение, гастрономические пристрастия и состояние канализации…

– Ну что? – спросил майор гуманоида Охлобыстина. – Убедил тебя сержант в бесперспективности поисков снежного человека?

– Никак нет.

– Почему?

– Да есть он! Есть! Только с ним поступают неправильно! Не надо его пугать! Не надо на него охотиться. Надо идти на контакт. Мягко. Не нарушая его ареала… Просто идти навстречу и обязательно без оружия. Тут же война была! Он же наверняка знает: оружие – может убить! Надо идти без оружия.

– Так ведь страшно. А если он и вправду под три метра?

– Надо страх преодолевать! Ему, может, тоже страшно! Наверняка – страшно! А человек – разумный, значит, человеку надо себя преодолевать. У человека интеллект – ему легче. Человек – венец природы, а это, скорее всего, примат какой-то неопознанный. А если он существо разумное, еще один вид человека, – тогда то, что бояться? Разумный же!

– Вот тогда то и самое бояться надо, изо всех силов, как следует! Ежели он еще и разумный – тогда самый страх и есть! – вздохнул дядя Костя. – Бойся быка спереди, коня – сзади, а человека, мил ты мой, со всех сторон.

***

Странные следы, обстановка всеобщей неуверенности в том, что будет завтра, что происходит в России, переведут ли часть пограничников в миротворцы, и пошлют дальше разводить грузин и абхазов, полыхнет ли опять война в Абхазии, и не переметнется ли она сюда в эти, традиционно, курортные, места – держали майора, да всех офицеров в состоянии постоянного, томительного, тревожного ожидания. Все время казалось,. что вот – вот и произойдет, вот-вот начнется… Но, что?

– Живем тут как в ночь на 22 июня в Бресте, – сказал как-то майору лейтенант.

– Бог с вами, голубчик. Там через речку фашистская Германия была, а у нас дружественные абхазы – половина граждане России…

– Не в этом дело! Может, инопланетяне, какие прилетят! Бигфуты эти с гор посыплются, вообще апокалипсис начнется…

– Апокалипсис – в переводе – откровение. Вы имели в виду Армагеддон – конец света. И насколько мне известно, Армагеддон – название конкретной долины в Палестине, где должна произойти последняя битва с дьяволом…. Так, во всяком случае, по телевидению объясняли.

– Какая разница! Тревожно как – то. Не по себе! Просто – конец света.

– Конец света – когда Чубайс электричество отключает! – резюмировал дядя Костя. – А у нас дизелек имеется. Везде – конец света, а мы – чух-чух –чух – и заработало!

«Значит это не только мое предчувствие» – думал майор, бессонными ночами ворочаясь на своем топчане, и в сотый раз перебирал в уме – все ли сделал, все ли предусмотрел. Граница закрыта, с местным населением контакт установлен, связь с тылом прочная. Но перед глазами вставали следы на контрольной полосе. Не выдумка – гипсовые отливки хранятся в штабе – и сон как слизывало! Положено – доложить наверх! Он доложил! Он исполняет приказ! Но ощущение, что сейчас он сталкивается, с чем – то таким, что не укладывается ни в рамки устава, ни в рамки приказа, ни даже в какие-то пределы объяснимого не проходило, а усиливалось. Майор понимал что вести себя следует как- то иначе, не по уставному. Но, как?

Иногда бессонной ночью ему хотелось выскочить на крыльцо и закричать в темноту гор –

– Эй! Кто там ходит по горам! Выходи! Выходи! Стрелять буду! Выходи, кто бы ты ни был!

Но через минуту этот порыв он объяснял себе всеобщей усталостью, постоянным, многолетним стрессом. Боязнь за солдат, за мальчишек – срочников, вроде «гуманоида – менеджера», коих еще двадцать душ, да сорок контрактников – в основном семейных, крепких мужиков, которых дома ждали жены и ребятишки, боязнь потерять авторитет в их глазах, а то и вовсе прослыть сумасшедшим, заставляли его действовать, незаметно, как бы, исподтишка. Хотя, что можно утаить на заставе, где каждый – как голый на арене – отовсюду виден и чуть не насквозь?

Майор трижды прочесывал район, где обнаружились странные следы, но ничего кроме заломов на деревьях и странных царапин на высоте двух – трех метров, не обнаружил. А все это можно истолковать как угодно. И уж, во всяком случае, как, пожалуй, по-своему справедливо, настаивал полковник – докладывать наверх – нечего. Майор так не считал, но подчинялся, предполагая, что в штабе, да и в России, вообще, сейчас не до них…

9.

Почта исхитрилась, постаралась – новогодние письма и посылки привезли точнехонько 31 декабря утром. Солдаты толклись у газика, откуда сержант вынимал ящички и передавал счастливцам. Майор, точно знал, что ему то ничего не будет. Давным – давно жена заявила:

– Я не знаю, что тебе дарить! У тебя же там все есть. Вас же снабжают! – и выслала деньги. То есть, получилось, что уделила ему часть из того, что он ежемесячно пересылал домой. Потому он и написал кратко: «Денег не шли». Прежде письма писали дети, рисовали картинки. «Повесь эту картинку на стенку! И смотри на нее! Я тебя люблю!» – писала дочка. И действительно картинка долго висела у него над тумбочкой, даже когда его переводили на другое место службы, картинку он забирал собой.

Но дети выросли, и письма писать перестали. Зачем писать, когда, в случае экстренной необходимости, можно вызвать майора на переговорный пункт. Сын, иногда присылал книги, а дочь вышла замуж и ей, разумеется, стало не до писем.

И все-таки, когда приходила почта, он глубоко – глубоко в душе, стыдясь этого, все-таки ждал, что какое-нибудь письмо, ну хоть открытка – придет, однако чудес не происходило.

Он смотрел, как получают посылки солдаты. Его служебная задача – смотреть, как получают, не присылают ли спиртное, как делятся или не делятся с однополчанами содержимым, не отнимают ли посылки «старички». Поэтому он приказал поставить у газика стол и солдаты, потроша обшитые холстиной ящики, вываливали оттуда, конфеты и всякие сласти «на общак», который предполагался за праздничным новогодним столом. Как правило, в посылках набор был стандартным – сгущенка, конфеты, твердокопченая колбаса, сигареты, кассеты с музыкой.

Иногда в, хитро запаянных банках из под сгущенки, пересылали спирт. Не вдаваясь в подробности, майор приказал достать два ящика сгущенки и тут же обменивать присланные банки, на точно такие же казенные. Банку на банку.

Константин Иваныч, считая эту предосторожность не лишней, заметил, что банку достаточно в руки взять, чтобы определить содержимое по весу.

– … И еще кисет, и две пачки махорки! – услышал майор, – Привет от девочек третьего класса нашего детдома!

– Об чем регочите? – спросил он хохочущих солдат.

– Охлобыстину носки мамаша прислала! Прям – валенки домашней вязки! Образца 41 года! Как на фронт бойцу – красноармейцу в окопы.

Красный менеджер – гуманоид стоял с раскрытой посылкой.

– Отставить смех, – сказал майор сухо, – Во- первых, мне не дорог твой подарок – дорога твоя любовь! Во- вторых, если это интересно, могу отдельную лекцию прочитать про носки и портянки, и доказать, что портянки носят не от хорошей жизни, а по бедности. Носки для любой местности, особенно шерстяные, особенно толстые, для ноги в сапоге – кайф!

– Казаки, – встрял дядя Костя, – портянок не носили, завсегда в носках – чесанках, домашней вязки.

– Вот именно, – сказал майор, – так что, оказывается, мама это знает! А некоторые сержанты, чей оптимизм, совершенно необоснован, – нет! Говорят, папуасы жутко веселились, когда Миклухо-Маклай показал им зеркало.

– Поняли!? – довольно хихикнул дядя Костя, – Книжки читать надо! Пупуасы!

Вечером, когда майор, разувшись, как всегда, сидел на крылечке с кружкой чая, подошел Охлобыстин.

– Товарищ майор, разрешите обратиться.

– Вольно. Присаживайся. Чаю хочешь?

– Не-а. Спасибо.

– Ну, обращайся. Чего хотел?

– Я – это… Это вам, к новому году. Мама четыре пары прислала, мне столько не сносить….

– Почему это не сносить! Тебе еще до дембеля топать и топать!

– Я вас очень прошу! Очень! Это вам.

– Спасибо. Вот и я на новый год с обновкой. А Константин Иванычу то подарил? Ты говоришь, их у тебя четыре пары?

– Да! Конечно! Я это… Спасибо вам…

– За что?

– Вообще….

– Тогда, пожалуйста. «Вообще». Кушайте на здоровье. А маме то, что в ответ пошлешь? Надо что-нибудь экзотическое изобрести.

– Ну, вот инжир сушеный, перец тут такой есть «паприка».

– Замечательно.

– А можно еще варенья наварить, – сказал, возникая, как из неоткуда, дядя Костя, – Сахару у нас теперь навалом, а мандаринов, вообще, девать некуда.

– А что из мандаринов варенье бывает?

– Ха! – сказал старик, – да еще какое!

– Да как же я наварю?

– Да в кастрюльке!

– В смысле как пошлю-то! Банок – нет, да и побьются стеклянные-то банки.

– На что в стекле то посылать! Вот ума то нет! Ты в мешочки полиэтиленовые расфасуй, и в сухофруктах размести. Вдребезги ящик разбить надо, чтобы варенье то в такой упаковке разлить!

– Жалко к новому году не успею….

– Как это? Вот именно, что ежели не к Рождеству, то к русскому новому году, к старому то есть – как раз! Очень даже оригинально. Давай, бежи на кухню, чисти мандарины. Растворяй в кастрюльке сахар – на килограмм стаканчик водички. Сироп делай! Апосля сиропом сахарным зальем! Конфетка будить! Там у меня два ящика мандарин отборных – девать некуда! Чисть побольше – и другие ребята, небось, захочут домой презент сделать, а не то так и сами съедим. Хороший парень, – сказал дядя Костя, глядя вслед, Охлобыстину, полетевшему на кухню, как на крыльях: – Чувствительный.

– Сержант докладывал – он стреляет хорошо?

– Что ты! Как гвозди вбивает! Пулю в пулю содит! С любого положения! Вот ведь какой талант ему! Так то физически слабоват, а стреляет – я те дам!

– Характер.

– Да вот и то ж! Другие тыр – пыр в молоко, а он – бац – и убил! Сразу.

– Кого убил?

– Покуда – мишень. Солдат-то ведь не задумывается – попал в яблочко и рад, а в натуре то – убил! Мало, что того, кто в тебя целил, а и всех его детей не родившихся, и внуков, и правнуков… На спуск нажал – попал! Энтот, ладно, рухнулся, и Слава Богу, мог ведь и он в тебя, а за ним то поглянь – просека из людей. Про родителев, вообще – молчу! В них то за тыщу верст пули попадают. Похороночка придет – вот она и есть- пуля смертная! Грохнутся отец-мать без памяти, и душа – вон! А и оклемаются – все душа то убита. Вона, как у нашего Бочуа. Живет человек, а внутри выгорел весь! Тем и жив, что другим людям помогает, округ себя, – старается облегчению им изделать, а так бы уж окочурился давно, не то руки бы на себя наложил…

– Смотри, Охлобыстину такое не скажи.

– А что такого? Дураку – понятно…

– Дураки – они разные. Этот вот возьмет да и задумается, а там и стрелять перестанет. Сам же сказал: он – чувствительный.

– Так вот и то ж… Не нонешний он какой-то.

– Откуда ты Константин Иваныч знаешь, какие они нонешние? Они нонешние – все разные.

– Так вот и то ж… Жалко их мне! Спасу нет – жалко!

– Так вот и то ж… – усмехнулся майор.

Вечером следующего дня он обнаружил на столе в своей комнатушке литровую банку мандаринов в сиропе. Попробовал и поставил на полку. Майор к сладкому был равнодушен.

– Что вы налетели, как мухи на дерьмо! – услышал он вскоре крик сержанта, – Помешались все с этим вареньем! Липкие все, как гандоны…. Жвачка, а не бойцы! Прекратить это варево гребаное, мать перемать!….

В конце января пошел дождь, и зима кончилась. Опять потянулись слякотные дни, с ветром и почти постоянным дождем, и ночи с небольшим морозцем, способным только чуть затянуть хрустким ледочком лужи, да наморозить ледяной блин в бочке, над которой умывался майор.

10.

– Да, ваш это… Ваш, – сказал Бочуа, закрывая разорванное тело брезентом, – вот и документы его и рюкзак его, – что делать будем?

– В смысле?

– Давай думать, как тебе будет лучше…

– Какое тут может быть «лучше»! – вырвалось у майора с досадой, – Вон, его будто наизнанку вывернули!

– Ты не понял. Как лучше оформлять!

– Да все я понял! Врать не люблю и не умею!

Они сели на скамейку под зарешеченным окном комнаты, где содержались задержанные. Через стену от камеры, за соседним раскрытым окном в штабе дежурный орал, диктуя сообщение по рации: «На сопредельной территории абхазской милицией обнаружен изуродованный труп, предположительно, по найденным в вещах погибшего документам, корреспондента газеты «Зори Кавказа» Бабченко..» Какое, на хер, опознание! У него головы нет! Да! Вот именно оторвана! И весь ливер наружу! Весь порван на куски…И выпотрошен… Может маньяк какой, может Ритуальное убийство! Да! Ри-ту- аль-но- е…

– Что он так надрывается, – сказал Бочуа, – До Москвы ему все равно не докричаться,

а здесь в округе на сто километров, обо всем уже каждая собака брешет… Можно не орать.

– Ты тоже думаешь, что ритуальное? – спросил майор абхазца.

– Нет таких ритуалов! Взаправду, будто голову оторвали…

– А раньше такие случаи или подобные были?

– Ничего подобного – никогда!

– Было, – внятно сказал низкий хриплый голос.

– Майор и Бочуа вздрогнули и подняли головы. За решеткою блином белело лицо задержанного утром нарушителя.

– Я, по крайней мере, один случай своими глазами видел. Видел, – повторил он, – видел, как голову он ему оторвал и печень жрал….

– Кто он? А? Кто это такой он?

– Не знаю. По виду человек, а присмотришься – зверь.

– Погоди-ка – сказал майор, – айда в кабинет…И под протокол…

– Не боишься? Ночь ведь уже, – сказал майору Бочуа.

– Чего боюсь?

– По закону ночью допрашивать не положено… Права человека… Сам знаешь. Прицепится какой нибудь правозащитник бандюков… Пойдет вонь!

– Я – воробей стрелянный, – сказал майор. – Это же не допрос, а так – разговор. Какой допрос, если, к примеру, присутствует частное лицо. Ты. А Константин Иваныч нам американский кофе организует из гуманитарной помощи! Сахар то привезли?

– Вам бы касторки, не то скипидару, а не кофею! Чего нельзя было жмурика этого Бабченко на вашей стороне закопать? На кой вы его сюда приволокли?! Теперь понаедут следователи, пойдут ковыряться…

– Вот и хорошо, – сказал майор, – может до чего – нибудь и доковыряются… Дело то не шуточное… Можно сказать – триллер!

– А где его держать?! Пока они приедут, он у нас тут провоняет все! Холодильника то нет! То есть, имеется, но маленький, пищевой…

– Хорошо, – без тени улыбки, сказал Бочуа, – как только поймаем того, кто Бабченко разорвал, сразу попросим, чтобы в следующий раз рвал на кусочки помельче, а то они в холодильник не лезут…в пищевой.

– Тьфу, тебе в рыло! Что ж я в пищевой холодильник стану покойника совать! Ну, ты сказал!

– Тогда нюхай! – закончил беседу майор.

– Ах, ты ё…. взвился дядя Костя, и пошел, перекладывая «из матери в мать». Но, чайник с кипятком, три стакана, банки с кофе и сахаром, все же, принес. Попыхтел и неожиданно попросил:

– Товарищ майор, погляньте в бумагах, как этого Бабченко звали?…

– Тебе на что?

– Как на что! Отходную прочитать. Панифиду. Не собака, чай… Понесла его, дурака, нелегкая, снежного человека ловить…. Словил вот! В обе руки!

– Он крещеный? – спросил Бочуа.

– А какой же! – вздохнул дядя Костя, – Так то на вид – чистый комсомолец, тольки староват, но крест под рубахой виднелся, как он нам лекцию то читал… Вот не спас крест- ат…

– Бабченко Иван Алексеевич, – сказал майор, просматривая протокол задержания – Прямо как Бунин.

– У Бога отечеств и фамилиев – нет. Иван, значит. Новопреставленный убиенный или умученный раб Божий Иоанн. Надо отпеть, хоть, как человека, дурака-то этого. Видать безвредной жизни был человек…

– Разве, тебе отпевать можно?…– спросил Бочуа,

– Ды мне на что! Я не поп. Это грех, когда мирянин отходную читает. Это уж по великой необходимости. Божественный человек у нас имеется! Тоже на ту сторону мостится. Вроде, как бы, иеромонах. Пускай он и отпевает. Вот зато и посмотрим, какой он священник – по правде или прикидывается.

– Ты и в церковной службе понимаешь?

– Я казак – стало быть, христианин! Сызмала в церковь ходить поваженный, хотя бы и пионером да комсомольцем, а тайком ходил. Бабушка приучила, молитвенница моя, по ее молитвам и живу вот нонеча.

– И все то – у тебя предусмотрено. Не с какой стороны тебя, Константин Иваныч, не укусишь!!

– А вы не кусайте, товарищ майор, а то, кусавши, неровен час, и без зубов остаться…

– Не серчай. Тащи сюда своего божественного человека…

– Да это уж не нынче, ночь на дворе. Он километрах в пятнадцати отсюдова в землянке живет, как бы в скиту. Завтра на велосипеде поеду, – пообещал дядя Костя, уходя: – с утреца, значит.

– Надо будет и мне его посмотреть, может священник. – сказал Бочуа, – я его бы по деревням его повозил. Крестить, отпевать…

– А говорят абхазы – мусульмане?!

– Пусть говорят, – сказал Бочуа, – Ты больше слушай!

***

Дежурный сержант привел задержанного. Тот сел, сутулился, каменно уставился в одну точку, даже не поворачивая головы к майору при ответах на его вопросы

– Идите с нами кофе пить… – пригласил его Бочуа, когда майор, отпустив конвоира, предложил задержанному, чувствовать себя свободно.

– Спасибо, не хочу… – ответил тот, с плохо скрываемой неприязнью.

– А мы, как говориться, с толстым удовольствием американскую помощь освоим… – сказал майор, – Только кофе у них какой то странный – не бодрит совсем.

– Они из него кофеин добывают, а отходы в недоразвитые страны…Нам, например, – прохрипел задержанный.

– И на том спасибо. На безрыбье и рак – рыба, – сказал Бочуа.

– Константин Иваныч излагает круче: на бесптичье и задница – соловей.

– Он изложить может! – засмеялся Бочуа.

– Ну, что ж – сказал майор, – не будем кошки – мышки разводить. Ориентировка на вас есть.

– И что? – равнодушно сказал задержанный.

– Да ничего. Просто я знаю, что вы – высококлассный снайпер, гастролируете по горячим точкам. По идее, должны были давно быть объявлены в международный розыск и арестованы.

– Руки коротки, – сказал снайпер, – я преступлений не совершал.

– Это компетентные органы должны разбираться. По данным – в Приднестровье – воевал, в Карабахе – воевал, в Сербию катался и здесь тоже отметился…

– Где? – спросил Бочуа.

– Не имеет значения, – прохрипел нарушитель.

– Сухуми брал, – подсказал майор, – с чеченским батальоном.

– О… – сказал, оживляясь, Бочуа, – да вы садитесь к столу.

– Спасибо, мне здесь удобно.

– А сюда то зачем? – спросил майор, – Война закончилась. Работы вам нет.

– Я не киллер.

– А кто?

– Чистильщик.

– В чем разница?

– Денег не беру.

– Волк – всегда волк.

– Кому – волк, кому – санитар леса! Я Россию защищаю.

– И в Сербии?

– И там тоже.

– И здесь с Басаевым?

– Тогда – с Басаевым.

– А теперь?

– Теперь я сам по себе. Частное лицо. Документы у меня – чистые.

– А руки? – спросил майор, которого раздражал этот человек, отвечавший равнодушно, словно вопросы его не касались, словно речь шла о каком – то другом, постороннем.

– Вы что нибудь можете нам пояснить по поводу убийства журналиста? – спросил Бочуа, стараясь снять неприятный тон беседы, – Пожалуйста. Я думаю это очень важно…

– Еще бы! Я его вот как вас видел, в трех шагах…

– Кого это «его»?

– Людоеда.

– Снежного человека?

– Может и снежного… только не человека… Сначала то похожим показался, а после вижу не человек. И вся повадка звериная.

– А по – порядку?

– Можно и по порядку. Снайпера работают вдвоем. Мы со вторым номером держали цель в пятнадцати километрах отсюда. Тут ходка – наркоту через Грузию и Абхазию в Россию волокли. Наводка – правильная, а у второго номера сына наркоманы на иглу посадили, помер от передозировки, так он курьеров был готов зубами рвать. Потому и погорячился. Как увидел первого с мешком, так кувырком весь устав. Ему вообще стрелять не положено. Он должен только, если я промахнусь, доделать… А он сразу первого завалил, как топором! А там еще двое – тройкой шли. Один из подствольника и шарахнул. Я – с другой стороны тропы – мне ничего,… Пока с этой сладкой парочкой разобрался, напарник уже потек основательно. Его крепко зацепило. Пока жгут ему наложил да ногу в шину, он совсем ослаб – хорошо у этих прамидол был, так я его обезболил. Но соображаю, что мне его на эту сторону, в Россию, тащить короче, чем назад в лагерь. Но здесь – река, время – осеннее,… Побежал брод искать.

Пока нашел, пока оружие прятал – с оружием то сразу повяжут. А так-то у напарника – раны не пулевые, рваные – может, человек на мине подорвался. А он уже подтекает реально. Его, максимум, через два часа надо к хирургу на стол положить… Вернулся за ним.

А вечерок уже такой серый, дождит. Смотрю около него фигура. Здоровенный такой показалось мужик, что то там делает… А я то без оружия. Все спрятал. Что делать не знаю. Смотрю, мужик этот напарнику голову, как с полки снял, буквально, как арбуз. Что- то там пальцем поковырял… Я даже не понял сначала… Совсем без усилия, как будто мяч футбольный с земли поднял и в мою сторону отшвырнул…Около меня голова упала в куст. А потом я думал он труп обшаривает, ну как положено шмонать – документы там , еще чего… И вижу что он напарника, буквально, как вот хозяйки селедку потрошат, сверху вниз порвал, без ножа. И руку вовнутрь запустил, а потом и всей мордой… Печень жрал. Я, буквально, как закостенел. И разглядываю этого, как фотографирую, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу… И страх верите, реально…страх.

А этот морду подымает, и я вижу это, реально, – не человек. Реально Кинг-Конг. Весь в кровище, только клыки торчат… Пофыркал, морду об напарника обтер, посмотрел так вокруг, я глаза закрыл, чтобы взглядом не встретиться…

А что я мог сделать. Он меня на треть выше! В натуре. Могу доказать. Он, когда уходил руку или там лапу на уровне плеча об дерево вытер. Я потом приходил смотреть следы – получается его плечо – моего сантиметров на тридцать выше. Значит он за два метра. А силища то какая. Когда встал – реально человек. Только сутулый – шеи совсем нет. Ушел на двух ногах. И это не зверь. Он курьеров, что мы завалили, тоже распотрошил, и печень выбрал и в рюкзаки. Из рюкзаков все выкинул, а это туда сгрузил, на спину и ушел… Следы широкие, подошвенного свода нет, босые, тридцать пять – тридцать восемь сантиметров.