Игра как жизнь. Часть 3. Ярославль, 1948-1958

Журнал «Америка»

В первые месяцы 1957 года я впервые в жизни встретился с пропагандой американских ценностей. Дело в том, что именно тогда начал выпускаться и распространяться (только среди «начальников» не ниже определенного уровня) журнал «Америка». Папа относился к числу тех, кому такой журнал разрешалось получать, и он принес домой первые номера – с №2 по №6. В дальнейшем отец категорически отказался от журнала, характеризуя его как пропагандистский: «Слишком многое приукрашивают». Так оно, несомненно, и было. Думаю, однако, что в семьях будущих активистов перестройки этот журнал внимательно и трепетно читали вплоть до его (журнала) конца. И формировали свое «западничество» не без его влияния. (Это не чистое умозрения: я таких людей знал немало.) Американская пропаганда была довольно эффективной, свое дело делала и, в конце концов, сделала. СССР распался не по одной этой причине, но и не без влияния тех, кто видел в Америке одни достоинства, а в СССР – одни недостатки, к тому же – неисправимые. Уж не знаю, какова роль журнала «Америка» и моего «отлучения» от него, но при распаде страны я остался ее патриотом, а «дети всего Арбата» погрузив ее в хаос, не только успели при этом изрядно нажиться, но и активно формировали и распространяли неприязненное отношение к своей стране и ее истории.

Журнал, при всей моей критике его пропагандисткой направленности, был интересным, хорошо сделанным. Не скажу, что я многое в нем читал – и тогда, и впоследствии, – но картинки рассматривал с интересом, и от одного этого представление о США, конечно, становилось позитивным. Советская контрпропаганда, хоть и была по содержанию во многом правдивой, своих целей достигала далеко не всегда, да и доверие к ней со временем только снижалось. Теперь об этом говорят как о «проигрыше в информационной войне».

На рис. 46—48 обложки некоторых первых номеров журнала «Америка», попавших в мои детские руки. Они и сейчас выглядят впечатляюще, а уж тогда и вовсе как нечто исключительное. Эти и другие номера хранились у нас долгие годы, однако в результате переездов оказались утраченными… Полистай я их сейчас, возникло бы много ассоциаций. Но, увы – ничего, кроме моей памяти у меня не осталось. А в памяти лишь разрозненные имена, заголовки, картинки. Вспомню хотя бы о некоторых из запомнившихся.

Статья с картинками «Питер Пэн на цветном телевидении». Много ярких цветных фотографий телевизионной постановки незнакомой мне истории про Питера Пэна и прочих персонажей. У нас эта сказка – бродвейский мюзикл – не была известна, поэтому я лишь по картинкам догадывался о содержании. Там был мальчик Питер Пэн, который умел летать, крокодил, проглотивший будильник и много пиратов во главе с одноруким капитаном Крюком. Все это вызывало детский интерес, равно как и факт существования цветного телевидения: у нас оно появилось лет на десять позже.

Интересен для меня, ребенка, был и материал про Уолта Диснея с множеством цветных фотографий – как персонажей мультиков, так и процесса работы студии Диснея. Там было много совершенно незнакомых мне персонажей: Микки Маус, какие-то утята, кошки и собаки… Я тогда ещё не видел ни одного не то что диснеевского, а вообще никакого мультфильма. Кажется, один раз в клубе «Гигант» перед началом взрослого фильма показывали какой-то мультик (слова такого в моем обиходе не было), из которого мне запомнился дракон, испускающий лучи из глаз и пламя из пасти. Наверное, это был китайский мультфильм, впрочем, и в этом я не уверен. Так что знакомство с миром мультипликации в моей жизни началось с журнала Америка… В той статье были ещё и кадры из мультфильма «Петя и волк», что поставило меня в тупик: это же русское имя! Да и на картинках там стилизованные под каких-то русских бояр персонажи. Это было мне непонятно: выходит, в Америке делают русские фильмы? (На самом деле так и было: описывался диснеевский мультик на музыку и сказку С. Прокофьева.)

Запомнились и репортажные материалы, где говорилось о «простых американцах». Например, в статье «Работа, которой нет конца» рассказывается о бесконечной покраске одного из протяженных вантовых мостов (кажется, Сан-Франциско—Окленд): как только бригада завершит окраску, приходит время возвращаться в исходное место и снова красить, так за это время красочный слой успевает разрушиться и коррозия ускоряется. Или публикация про то, как «небоскреб одевается стенами за один день» с выразительными фотографиями процесса навешивания стеновых панелей на скелет небоскреба. Помню, что разглядывание лиц на фотографиях вызывало удивление: они, оказывается, «такие же, как и мы», – в прямом смысле физиономического и прочего сходства. Это не было до той минуты для меня несомненным фактом. Американцев в журнале «Крокодил» и в газетных карикатурах художника Б. Ефимова изображали иначе: мало на нас похожими. А тут, в журнале, нормальные, простые человеческие лица, обычная одежда, истоптанные башмаки у дедушки и бабушки, сидящих в креслах на веранде своего дома. Или репортаж о мальчике, который помогает своему отцу-фермеру, а дополнительно в его обязанности входит чистка обуви для всей семьи, за что он получает от отца небольшие деньги: сей факт производил сильное и неодобрительное впечатление. А мальчик хороший, и фотография, где он сидит в прихожей и начищает башмаки, – интересная. Вообще – дома и улицы разглядывать было очень интересно, а уже цветные фотографии (репортаж «Центральный парк в осенних красках» производил ошеломляющее впечатление) – и подавно. Рассматривать всякие машины и механизмы, независимо от их назначения было познавательно. Запомнилось имя одного из героев статьи о дизайне: Реймонд Лоуи. Имя «Реймонд» – меня смешило: почти «Ремонт». Запомнился и номер, в котором был материал под названием «Джаз в красках». Много забавных цветных фотографий совершенно незнакомых мне персон – «звезд джаза». Сейчас я уже могу описать эти картинки с именами: Чарли Паркер в шляпе с полями и с саксофоном, Дюк Эллингтон за роялем на фоне сидящих за пультами оркестрантов в белых костюмах, Дэйв Брубек – «един в двух лицах» (наложенные друг на друга изображения анфас и в профиль), Нат Кинг Коул – в смокинге, с бабочкой и белоснежной улыбкой… Была там и толстая негритянка с полузакрытыми глазами в ярко-красном платье, про которую было сказано, что «ее голос перекрывает джаз-оркестр с силой тромбона», – что казалось невероятным! Это была Элла Фитцджеральд. Среди прочего – большое цветное фото негра с надутыми щеками и выпученными глазами, дующего в трубу. Это был некий (тогда для меня именно – «некий») Луи Армстронг… Это имя мне ни о чем не говорило, но «рожа» запомнилась. Надо сказать, что этот номер «Америки» впоследствии продавался за большие деньги. Сейчас – за ещё бо́льшие. Жаль, что и он не сохранился: теперь это коллекционная редкость. Воспроизведу здесь это знаменитое фото Луи Армстронга, сделанное в свое время для обложки журнала «Лайф» (рис. 49).

Подводя итог воспоминаниям о журнале, повторю, что на мое отношение к Америке он повлиял. В долгой последующей жизни соответствующий раздел моего внутреннего мира, моей памяти пополнялся разнообразными сведениями об этой стране, включая и личные впечатления от ее посещения. Общая картина сформировалась весьма разнообразной и в информационном, и в эмоциональном смыслах: что-то нравилось, что-то – нет. Полагаю, что у меня сложилось достаточно (для меня) полноценное представление об этой сложной и, несомненно, великой и влиятельной стране. Разумный человек, конечно, не свободен от корректировок своих оценок и ощущений по мере течения жизни. Но, смею думать, что в тотальную зависимость от влияния мозаично меняющихся идеологий и политической конъюнктуры я пока не впал.

Отдых. Прогулки с отцом

Вспоминаются два основных вида отдыха отца: дневной сон – по мере возможности, не каждый день, и прогулки – тоже по мере наличия свободного времени. К отдыху, конечно, относится и чтение художественной – да и всякой иной, не относящейся к работе – литературы. Изредка отец ходил в кино, чаще – в театр. Бывая, скажем, в Москве, он непременно старался сходить в Большой театр, в МХТ, в Малый… В Ярославский театр им. Ф. Волкова они с мамой тоже, конечно, ходили. В семейном архиве сохранилось несколько театральных программок (рис. 50—51). Две из них – спектакли Белорусского Большого театра, который, был на гастролях в Ярославле: балеты «Спящая красавица» и «Эсмеральда». Ещё одна программка – опера «Фра-Дьяволо» в исполнении Куйбышевского театра оперы и балета (предполагаю это исходя из биографических сведений дирижера С. Бергольца, указанного в программе спектакля; сведений о самом театре в ней нет). Сохранился и Пригласительный билет на торжественный вечер, посвященный 60-летию А. Д. Чудиновой – актрисы театра им. Ф. Волкова, Народной артистки РСФСР (фото 52). В программе вечера драма «Филумена Мартурано». Случайно сохранившиеся программки говорят о том, театральная жизнь в городе была вполне насыщенной.

Свой ежегодный отпуск отец проводил по-разному. Напомню, что в советское время оплачиваемый ежегодный отпуск преподавателей составлял 48 рабочих дней, что составляло почти два месяца дней календарных. Часть отпуска отец мог провести с нами на Харьковской даче дяди Коли и тети Лены, когда приезжал на несколько дней, чтобы забрать нас домой. Подробнее об этой даче, Харькове и нашей жизни в летнее время – в главе «Южный». Часть отпуска он продолжал работать в лаборатории, на опытных станциях. Регулярно на какое-то время ездил к родителям в Молоково, попутно навещая сестер в Костроме и Кинешме. Периодически, но не каждый год, отец ездил в санатории и дома отдыха.

Приведу здесь необычный для нашего времени документ, призванный свидетельствовать, что человек находится в отпуске (а не просто болтается без дела), что он едет в определенное место (и ему может быть продан железнодорожный билет) и т. п. Об этом издавался приказ, и выдавалось удостоверение.

В семейном архиве сохранилось «Курортные карты», медицинские справки, а также фотографии, сделанные во время отдыха. За годы их накопилось немало. Санаторно-курортные фотографии стали традиционной частью советской культуры, они имелись почти в каждой семье, как индивидуальные, так и коллективные на фоне достопримечательностей. Такие фото довоенного времени я опубликовал во втором томе. Продолжу публикации и здесь, добавляя не только фотографии, но и сохранившиеся документы. По окончании отдыха и лечения в санатории, заполнялся обратный талон к путевке – документ строгой отчетности, который надо было возвратить в профсоюзную организацию по месту работы. Там же указывался диагноз заболевания и результат лечения. У отца написано «миокардиодистрофия с недостаточностью митрального клапана», выписан «с улучшением».

В семейном архиве сохранилось два таких талона: 1949 года из санатория «Им. 4-й пятилетки» в г. Хоста и 1953 года – из санатория «Воробьево» в Калужской области (фото 54—55). Почему эти талоны отец не сдал, как положено, в профком – не знаю, но благодаря этому мы имеем возможность увидеть, как эти документы выглядели.

Находясь в санаториях и домах отдыха отец не только лечился, выполняя все предписания врачей, но и продолжал работать. Он всегда брал с собой толстые папки с рукописями, продолжая их править, запасался книгами и журналами. Не упускал возможности и посещения местных достопримечательностей. И всегда вел записи. В архиве обнаружились листочки с заметками, сделанными отцом во время одной из поездок на отдых.

– Вчера я приехал в Пятигорск, нашел квартиру на краю города на самом высоком месте, у подножья Машука. Во время грозы облака будут спускаться до моей кровли… Вид с этой стороны у меня чудесный. На западе пятиглавый Бештау сияет как «последняя туча рассеянной бури»; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона. На восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет <нрзб> … Шумит целебный ключ, шумит разноязыкая толпа <нрзб> … А там долгим амфитеатром громоздятся горы все синее, и ты <нрзб>, а на краю горизонта тянется цепь снеговых вершин: начинает Казбеком и оканчивается двуглавым Эльбрусом.

(Прим. С.Б. – «Последняя туча рассеянной бури» – это, видимо, цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Туча»: Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури, Одна ты наводишь унылую тень, Одна ты печалишь ликующий день.)

Потом идет беглая запись популярной среди местных экскурсоводов «Легенды о Бештау» и пр.: «…Витязь Бештау и прекрасная Машук…» Далее и без того неразборчивый почерк отца образует и вовсе нерасшифровываемый текст – с сокращениями и т. п.

Среди тех же листочков придуманный (или записанный с натуры?) диалог:

– Вы, вероятно, или <нрзб> учитель… Или думаете о другом. О чем вы думаете, отрываясь сиюминутно от книг и поднимая голову?

– Я смотрю на вас и думаю, вот такое же <нрзб> описывается в этой книге. Вы современная княжна Мери.

Она сконфуженно принялась за работу, но <нрзб> никак не найдет надлежащее место. С этими словами я молча беру ее левую руку с часами: «Можно узнать время?» Она опешила, видимо, намереваясь рассмотреть, затем так же <нрзб> улыбнулась. Это была улыбка <нрзб> согласия с моей просьбой. Любовь, как и все, что развивается, должно <нрзб>…

Фраза оканчивается каким-то словом, которое разобрать мне не удалось: так и не знаю – что же «должно происходить с любовью»?.. Расшифровка осталась незавершенной. Но даже эти фрагменты интересны и выразительны, раскрывают многое из того, чем были заполнены мысли (и чувства) отца. Отмечу: на тех же листочках выписаны английские дифтонги с транскрипциями: ai, ay – эй (paid, play) и т. п. Немецкий отец учил ещё в институтские времена, а английский принялся изучать уже в зрелом возрасте.

Случалось отцу отдыхать и в зимнее время. Сохранились фото, сделанные в домах отдыха: отец шагает на лыжах в заснеженном парке (рис. 56) и стоит под елкой (рис. 57).

Хочу отметить, что при всей занятости отец о нас – детях – не забывал. Не могу сказать, что уделял нам много внимания, но, по мере возможности, все-таки уделял. Среди приятных событий были те, когда отец куда-нибудь с собой брал. Скажем, на работу (когда не с кем оставить) или – на демонстрацию. На «папину работу» меня брали, а вот на демонстрации – нет: слишком мал был. Демонстрации – 1-го мая и 7-го ноября – бывали продолжительными, утомительными и проводились в любую погоду, что для маленьких детей не всегда было безопасно. Детей постарше – например, Сашеньку – брали. Вот фото 1955 года: в центре спиной к папе стоит Саша в пилотке (рис. 58).

Со мной отец время от времени просто гулял: мы отправлялись на берег Волги. Основных маршрутов было два. Первый – по улице Победы. Выйдя со двора, мы переходили на другую сторону Гражданской (ныне – проспект Октября), всякий раз осматривая бородатых атлантов, держащих балкон в знаменитом на весь город двухэтажном особняке купца Дунаева. Это сейчас я знаю, что это бывший особняк Дунаева, а тогда это просто был «дом напротив» с бородатыми дядьками, удерживающими балкон. Что в нем тогда располагалось, точно не знаю, но мне кажется, что там была дирекция махорочной фабрики, забор которой примыкал непосредственно к дому. Махорочная фабрика и была построена купцом Дунаевым. Наш путь пролегал мимо окон цехов, в которых работали набивочные автоматы. Можно было посмотреть, как машины набивают табаком бумажные гильзы. Летом окна были открыты, доносился шум станков и запах табака. На окнах была мелкая сетка, но размер ячейки позволял просунуть в нее сигарету. Что время от времени и происходило. Забавы ради рабочие могли изготовить длиннющую неразрезанную сигарету – хоть метр длиной. Слишком длинная, она, однако, ломалась под собственным весом, а вот сигарета сантиметров в 25—30 вполне себя держала, и ее можно было раскурить. Все это я не раз видел, когда рабочие своим знакомым передавали подобные сувениры. Дальше наш путь шел прямо до конца улицы, завершавшейся спуском к Волге. Сейчас это место радикально изменилось, потому что построен Октябрьский автомобильный мост. А раньше моста не было, к воде вел мощёный Пятницкий съезд. На воде была пристань, и работал перевоз на другой берег Волги – в Тверицы. К перевозу съезжались телеги, грузовики, сходились люди. Прямо тут, по берегу, мы прогуливались. Помню, как отец обратил мое внимание на небольшую лодку, изготовленную из сварных металлических листов. Она покачивалась на волнах вблизи берега. Отец задал мне коварный вопрос: «Почему она не тонет? Ведь она из железа, а железо – тонет?» Не помню, что я ответил… Ясно, что я тогда ни про закон Архимеда, ни про плавучесть судов ничего не знал и знать не мог. Не запомнилось и то, как именно отец разъяснил причину этого «загадочного» явления.