Время счастья
Автобус медленно продвигался куда-то на север. С каждым днем становилось все прохладнее. И несчастные путешественницы, начав ощущать холод, теснее прижимались друг к другу, чтобы хоть как-то согреть свои беззащитные тела. Их кормили безвкусными лепёшками с сыром, которые давали запивать тёплой водой, от которой всё время хотелось спать.
Чтобы хоть как-то занять себя в дороге, время от времени просыпавшиеся девчонки проскоблили ногтями пленку на единственном окошке в их скрытом пространстве автобуса. Получились небольшие дырочки, размером с монету. В эти дырочки они и пытались разглядеть хоть что-нибудь за окном.
Их прятали в небольшом закутке, отделённом фанерной перегородкой от ящиков с виноградом и помидорами. Так они и ехали – «фрукты» и «овощи».
На исходе пятых суток въехали в большой город.
Девочку поразило скопление серых громад: таких неправдоподобно огромных домов она никогда не видела. От огромного количества людей и машин, незнакомых запахов и проснувшегося голода закружилась голова, и она снова провалилась в забытье. Но её разбудили и сказали: – Добро пожаловать в Москву!
Но это была не Москва, а её пригород. И не сам пригород, а его окраина. Юных невольниц заперли в подвале какого-то частного дома, где были металлические кровати, и валялись старые ватные матрасы, местами протёртые и порванные. В углу стоял умывальник и рядом с ним какая-то штука, которую назвали «туалетом». От этого туалета плохо пахло и туда не хотелось смотреть. Но это было лучше, чем ведро, которое им давали в автобусе. Весь свет исходил из крошечного оконца в углу под самым потолком, в которое был виден лишь кусочек чужого ноябрьского неба. А вечером им ненадолго включали свет – на потолке был плоский светильник. Подвал был грязным – там должны были быть мыши, но их почему-то не было. Когда свет выключали, девочкам становилось совсем страшно. Они ещё не успели сдружиться и боялись даже друг друга.
В первую же ночь пошел снег: девочка увидела его впервые за долгое время. Она не спала, – зачарованно смотрела на сыпавшиеся сверху белые пёрышки, смотрела до тех пор, пока собравшийся на отмостках дома небольшой сугроб почти закрыл собой маленькое окно.
И тогда Девочка первый раз за всё время своего путешествия заплакала, отпуская себя в новую жизнь. Заплакала тихо, чтобы никого не разбудить, заплакала, потому что впервые в жизни она смотрела на небо, а на душе не делалось легче, заплакала оттого, что надежда на что-то светлое и радостное уходила навсегда. Она заплакала сиротскими слезами от жалости к самой себе.
Утром вошёл охранник, недобро взглянул на перепуганных и скомканных со сна девочек и сказал по-русски:
– Сейчас придёт хозяин и будет смотреть!
«Какой хозяин?.. Что смотреть?.. Почему смотреть?..» – многие девочки, плохо знавшие русский, ничего не поняли. До этого с ними разговаривали только на узбекском.
Хозяином оказался старик в длинном плаще из мягкой кожи. Он медленно подошел к сбившимся в дальний, самый темный, угол подвала невольницам. Внимательно осмотрел каждую, прищурился, и его холодные глаза на мгновение вспыхнули хищным жаром. Потом ещё раз посмотрел, и молча проткнул воздух указательным пальцем в сторону нашей Девочки.
– Ну, ты, Карим, даёшь! – засуетился охранник, вытягивая оцепеневшее тело ослабевшей девочки из матрасно-девичей кучи, – Сразу самую красивую даже в темноте можешь выбрать!.. – Да, чтоб я так жену себе выбирал!
– Рано тебе, Коля, ещё жениться! Потом мы тебе жену найдём, потом… Иди скажи Серёге, чтобы машину подогнал, сейчас поедем, – просипел старик дребезжащим голосом. – И накиньте на неё что-нибудь тёплое…
– По-русски понимаешь? – эти слова старик еще несколько раз повторил, когда они ехали в большой красивой машине, пока она, наконец, не кивнула ему. Её хрупкое, словно застывшее, тельце окаменело рядом с ним на заднем сидении, а он все что-то говорил, говорил и придвигался ближе, обдавая смрадом старческого дыхания. Девочке уже не было страшно. Откуда-то, из какой-то неизмеримой глубины сознания поднималось сдавленное сожаление о ещё не прожитой жизни. Нет, слёзы тоже были – но они текли не по щекам. Казалось, её слезы скатывались по внутренней стороне век куда-то внутрь тела. Она отрешенно смотрела в окно автомобиля на мокрые и грязные от растаявшего снега улицы, каких-то суетливых и очень чужих людей, спешащих по своим чужим делам, и думала о том, что все ее надежды на какую-то новую жизнь умерли вместе с ночным снегопадом, который завалил последнее светлое окошко в её жизни.
Она не вспоминала своего деда. Она забыла о нем навсегда, хотя его и так – словно не было…
6
Она родилась в жарких краях, где носят тюбетейки и живут в послушании старшим.
Девочки там созревают быстро, а красивые девочки ещё быстрее: Она была очень красива, и сразу сама поняла это. Но, какая-то врожденная скромность не позволяла открыто упиваться своим совершенством. Ни одно зеркало не смогло вместить в себя всю свежесть её юной красоты. В них отражались лишь стройность длинных ног и нетерпеливая нежность девичьих грудей. Впрочем, смотреться в зеркала и, даже, в зеркальце – маленький блестящий кружочек, доставшийся ей от мамы, почти не было возможности.
Лишь иногда, короткими ночами, лежа под черным теплым небом и глядя на загадочное мерцание далеких звезд, мечтала о будущем. Она была уверена, что там, далеко впереди, куда на рассвете падают все звёзды, ее ждет нечто прекрасное и удивительное. И тогда её душа наполнялась сладостным предвкушением будущей жизни, какое бывает только в детстве.
В такие минуты она забывала обо всем плохом, даже о своем сиротстве. Но случались и другие минуты – пустые, словно остановившиеся в ночи, когда было так скучно и тесно в теле, что хотелось бежать из своего детства в какое-то другое, которое не приносило бы настоящую тоску будущей жизни.
Она любила своих родителей, но иногда жалела, что была их единственным ребенком, считая, что ей неправомерно много достаётся проявлений родительской любви, неразделённой, как в других семьях, на несколько детей. Наверное, уже тогда в ней поселилось какое-то неосознанное чувство справедливости. Ещё неокрепшее, но по-детски верное. Она и сама не знала, что с ним делать, но решила, что когда вырастет и выйдет замуж, у неё обязательно будет большая семья и много детей…
Но её Южный Бог, которому родители не уделяли достаточного внимания и не часто посещали мечеть, видимо, тоже заподозрил что-то не слишком справедливое в их дружной семье. И решил по-своему вмешаться… Он же – Бог, он же – Случай.
Смерть родителей была внезапной и очень нелепой – дорожно-транспортное происшествие с характеристиками кем-то подстроенного несчастного случая…
Рана в душе, в том её месте, откуда вырвали родительское тепло, была огромной и казалась неисцелимой. Из неё дули холодные ветры и слышались резкие звуки, из неё хлестали слёзы и летели чёрные птицы… Потом они уже никогда не улетали слишком далеко, потому что всегда возвращались…
Её, совсем маленькой, разыскал и забрал родной дед, живший в далёком кишлаке. Спросить у деда лишний раз – стеснялась, а сам он ей почти ничего интересного об отце с матерью не рассказывал: дед был молчалив и угрюм. Жил тяжело, с трудом зарабатывая на еду и одежду, довольно часто и мучительно болел.
Вот и получалось так, что Девочка жила при нём какой-то своей отдельной жизнью. Школы в кишлаке давно уже не было, да и девочек там неохотно обучали. Но она, всё-таки успела отучиться до 6-го класса. Хорошо знала родной язык и почти так же хорошо русский. Математику и физику она тоже любила. Теперь почти всё её время занимала работа по дому и в огороде, где она старалась помогать деду. Но тяжкий грунтовый труд вселял в девочку лишь равнодушное утомление, и не поселил в ней какой-то личной привязанности к земле.
Соседи по кишлаку не слишком сочувствовали ей, и мало чем помогали деду. Говорили, что раньше он был большим коммунистическим начальником в их районе, а при новой власти всё потерял.
Девочка не понимала, что такое «большой коммунистический начальник», но поняла, что удачно выйти замуж в их кишлаке уже не удастся.
Временами ей казалось странным, что зачем-то приходится быть почти всё время с дедом, который не любит её, который, наверное, никого не любит, у которого в пустом жилистом теле рядом с вечно пустым желудком прячется совсем пустая душа. Поэтому она ощущала всеми своими детскими ребрышками, тесно обхватывавшими маленькое сердце, какую-то печальную беззащитность.
На неё уже вовсю заглядывались нескромными взглядами многие мужчины из их кишлака и приезжие из города. Своей женской сутью она почему-то сразу стала осознавать значение этих взглядов. Но ещё не понимала: бояться их или нет. Казалось, детство не хотело отпускать её насовсем.
… На её лице жили два больших тёмно-карих глаза. Они всегда сияли, словно в ожидании какого-то праздника. Особенно разгорались, когда она видела редкий в южных краях снег. Каждый раз, когда он выпадал, Девочка выбегала в легоньком халатике и в домашних тапочках во двор и ловила снежинки. Они быстро таяли в её горячих ладошках, и тогда она звонко смеялась…
В такие минуты Девочка испытывала непонятное томление и жгучий прилив ясной быстрой крови под кожей. Если бы её спросили, почему она так любит снег, который падает большими снежными хлопьями, а потом тает, едва долетев до земли, то не смогла бы этого объяснить. Но она улыбалась, и два огромных глаза смущённо прикрывались длинными ресницами.
Девочка не смогла бы объяснить и то, почему из всех детских игр так любит «прятки». Прятать и прятаться она научилась, играя с детьми из двух русских семей. Эти семьи были выселены из города на волне антирусских выступлений в начале 90-х, и были в кишлаке такими же изгоями, как и её дед. Уехать вовремя в Россию они не успели, и перебивались теперь случайными заработками у новых местных богатеев без всякой надежды когда-нибудь выбраться из своего мрачно-кишлачного бытия.
Жили они в старых домах на отшибе, рядом с развалинами очень древней крепости. Вот в этой-то крепости ребята и играли в прятки. Никто не мог сравниться с Девочкой в умении внезапно исчезнуть и затаиться, используя любое укромное место. И никто не мог понять, откуда у неё такая способность безошибочно ориентироваться в каменных развалинах. И в то же время, она всегда находила других прятавшихся детей – по запаху, по едва слышимому дыханию, по движению теней. Сделав так, что она нашла уже всех спрятавшихся, а её не смог найти никто, торжествующе появлялась, словно из ниоткуда, и весело смеялась. Лучистые глаза сияли, а косички её чёрных волос прыгали на плечах, едва не убежав из-под тюбетейки.
Но, спрятать свой почти тринадцатилетний возраст от недобрых людей она не смогла. Деду с каждым месяцем становилось всё хуже. Он болел, по нескольку дней не вставая со своей лежанки. Девочка как могла ухаживала за ним, но понимала, что продолжаться так долго не может. Её сердце с тревогой ждало перемен… И перемены не заставили себя ждать.
Возможно, перепади на ее долю чуть больше людской теплоты и участия, не попала бы она в беду, и её жизнь не рассыпалась бы на миллионы крошечных снежинок в холодных северных краях.
Однажды, деду помогли узнать, что приезжий человек по имени Шерзод собирает таких же, как Девочка нежных и трепетных девочек, чтобы отвезти их куда-то на Север. Туда, где у людей водились большие деньги, туда, где можно было выгодно торговать их телами.
… Лицо Шерзода сразу не понравилось девочке: грубо вылепленное, с мрачными потухшими глазами. Но она не могла перечить деду. Шерзод сразу больно прихватил ее за бедро:
– Хороша, – оскалил он зубы фальшивого золота и заговорил почему-то на русском: – Попа широкий, нога длинный – сладкий девочка!
Она вспыхнула, ибо впервые о ней говорили скабрезно и унизительно, говорили, как о товаре. Девочка хотела вырваться из цепких рук Шерзода, но не смогла. Было поздно: тот уже сунул деду несколько мятых бумажек серо-зелёного цвета и потащил ее за собой.
– Поедешь на север, будешь там работать, – сказал дед на прощанье, быстро спрятав бумажки. И свои старые глаза. Да, теперь у него, наконец-то, были деньги на похороны!
7
Старик в длинном плаще повёз Девочку в какой-то другой дом, где было светло и чисто. Там её оставили одну наедине с уже немолодой женщиной, которая молча кивнула, когда старик сказал ей: «Вечером приеду, заберу». Женщина сразу же повела Девочку мыться под горячим душем и разрешила полежать в красивой ванне с тёплой водой, показала, как этим пользоваться и забрала всю одежду, в которой Девочка приехала. Потом оказалось, что эту одежду женщина сожгла. Взамен подобрала точно по размеру Девочки красивые туфли и какую-то городскую одежду с короткой юбкой. Делать было нечего – пришлось всё это одеть под строгим взглядом женщины.
– А тебе идёт! – сказала женщина, когда увидела голые ноги на высоких каблуках и всю фигуру будущей очень красивой девушки. Девочка не поняла, кто идёт и куда идёт, но поняла, что женщина осталась довольна увиденным.
– Теперь садись вон туда, к зеркалу, будем тебя «красить». Так Девочка впервые познакомилась с помадой, тушью и тенями. Она послушно сидела в кресле, наблюдая, как на неё из зеркала постепенно начинала выглядывать красавица, похожая на красавиц из глянцевых журналов, которые когда-то сама любила рассматривать тайком от деда. Эти журналы иногда выбрасывались на помойку жёнами богатеев из их кишлака, а Девочка их находила.
Хотя красить-то было почти нечего. И так – хорошо. Потом был обед с непонятной готовой едой, который принесла откуда-то женщина. Есть хотелось, но Девочка съела только вкусную булочку и ещё что-то, пахнущее творогом. Затем выпила много жидкости, похожей на чай. Она немного отмякла и решила довериться судьбе. Но не понимала, почему так легко подчиняется всем этим незнакомым ей людям. Наверное, виноваты в этом были национальные традиции уважения и безусловного подчинения старшим по возрасту людям, которые особенно сильны в далёких от городской жизни кишлаках.
Она не испугалась, когда вечером за ней приехал дребезжащий старик, и удивлённо сказал, глядя на Девочку:
– Ну, мать, ты даёшь!.. Был бы я помоложе, сам бы… всё сделал!
Девочка снова не поняла, почему он сказал «мать» и почему она что-то «даёт», но увидела, что глаза у старика вновь хищно прищурились. Но, только на мгновение, ибо старик хорошо знал, почему он давно не пользуется женщинами в постели: во-первых, его на них укачивало, а во-вторых, как говорили, после него всё равно нужно было всё «переделывать»…
Девочка не испугалась, когда они уехали из дома молчаливой женщины. Не испугалась, когда после короткой езды водитель старика остановил машину у ворот очень большого загородного дома, похожего на дворец. Высокие металлические ворота раскрылись, и они оказались во дворе. Она не сопротивлялась даже тогда, когда старик повёл её в дом, а какие-то услужливые люди в чёрной форме молча открывали перед ними двери. Девочка с трудом могла идти в туфлях на высоких каблуках, стараясь не упасть. Ноги сразу же начали болеть. Хотелось идти босиком, … или не идти совсем.
– Ничего не бойся, – сказал старик.
Девочка и не боялась, она уже знала: её несчастье где-то совсем рядом…
Они поднимались по витиеватым лестницам, потом спускались в темные коридоры, пока, наконец, не оказались в большой, очень жарко натопленной комнате, где было тяжело дышать.
Там большие обречённые глаза Девочки увидели троих, по всей видимости, крепко пьяных, осоловевших и распаренных взрослых мужчин, которые сидели за большим столом, уставленным бутылками и большими стеклянными кружками, небрежно завернувшись в какие-то простыни.
Несмотря на мучительную слабость и онемение, Девочка сразу же почувствовала всеми своими родинками на смуглом теле жадное дыхание мужчин и раздевающие её взгляды.
– Ну, дед, не обманул. Хороша сучка! – сказал один из них и почесал влажный от пота, волосатый живот. Остальные тоже одобрительно замычали.
Девочка, пытаясь не задохнуться, судорожно дышала, словно освещая своими, по-прежнему яркими, глазами полутемную комнату.
– Можешь идти, Карим. Потом сочтёмся…
Старик в кожаном плаще слегка замялся, но, встретив жёсткий взгляд мужчины с волосатым животом, поспешил молча выйти за дверь душной комнаты.
Девочка безнадёжно понимала, почему её оставили наедине с тремя почти голыми мужчинами в комнате, где было так мало воздуха и ещё меньше смысла. Впрочем, какой может быть смысл в том действии, ради которого трое существ мужского пола собрались в загородной бане и напились в предвкушении безнаказанного преступления.
… Худенькое тельце Девочки одиноко дрожало от слабости и желания поскорее убежать из душной комнаты, и из этого запутанного дома, из Москвы, из этого чужого мира, который, наверное, придуман каким-то недобрым сказочником. Но сил уже не было даже на то, чтобы сказать, как её зовут, когда об этом спросил кто-то из троих мужчин.
Потом её подвели к столу и налили что-то горькое и невкусное, сказав, что это вино с тоником, чтобы «расслабиться»… – Зачем расслабиться? – не понимала Девочка – ведь, она и так совсем слабая.
Сил не было уже никаких. Ни чтобы понять это, ни чтобы понять остальное. И страха тоже не было…
Последние остатки своей жизненной силы она решила потратить на то, чтобы поскорее как-нибудь умереть. Теперь её тело уже не хранило себя и могло быть предано всем.
Но она не умерла. Просто потеряла себя. Не помнила, как оказалась на коленях у одного из мужчин, а его жёсткие руки почувствовала у себя под короткой юбкой. Она ощутила боль, а потом мелькнуло слово «круг». Зачем она знала русский язык?..
Слабо сопротивлялась и не могла ни кричать, ни плакать. Сказала только: – Дяденьки, не надо!.. Но тяжёлое дыхание трёх взрослых мужчин не оставляло сомнений в их намерениях. Девочка всё ещё не могла поверить, что это происходит с ней, такой мечтательной и красивой, той, которую большой и неизвестный мир совсем недавно манил своими ночными звёздами.
Поэтому она не испугалась даже в ту минуту, когда один из мужчин, заросший жесткой густой щетиной со стальным отливом, вскочил с низкого кожаного дивана, грубо швырнул ее на широкий дубовый стол, смахнув с него бутылки и кружки, и стал срывать с неё одежду, превращая в тряпки. Она лишь тихо и кротко вскрикнула, когда он навалился и сразу вошел в неё, за секунду до того, как она ушла в темноту и пустоту собственной боли, потеряв сознание.
Потом она снова приходила в себя, и снова теряла сознание, понимая, что каменистые мужские руки прямо сейчас превращают её тело в никому не нужные тряпки, как это только что произошло с её одеждой.
На следующий день снег уже лежал на земле и не таял, но его было немного. Местами земля, всё-таки, оттаивала, темнея проталинами. Неожиданно случился новый несильный снегопад, стараясь поскорее побелить пропущенные до этого тёмные места. Потом всё стихло. Ветра не было. Было что-то другое… Возникало ощущение чего-то затаенного.
8
Жить опасно. Почему? – Потому что можно умереть!
На долю каждого человека в его жизни отпущено всего несколько чудес. И каждый знает, что без них, без этих чудес, он не прожил бы ту самую жизнь, которую считает своей.
… Всё тело ломило, самый низ живота разрывала саднящая боль, голова девочки кружилась, а противная тошнота заставляла мучительно подняться с какой-то деревянной лежанки, на которой она оказалась. Сквозь шум в её ушах из соседней комнаты были слышны мужские голоса.
А из той комнатки, в которой обнаружила себя Девочка, очнувшись, через полуоткрытую дверь была видна та самая, большая и душная комната, в которой она окончательно потеряла сознание.
Печаль беспомощного тела и страшное понимание того, что с ней произошло, вернули способность слышать и думать. Она закрыла глаза, мечтая только об одном: умереть, исчезнуть, испариться…
Прошло ещё немного времени и, к собственному удивлению – она смогла подняться и встать.
Ноги были словно чужие, но держали её. Была ещё какая-то всепоглощающая боль, которую она до этого не знала. Болело сердце, голова, мысли и кожа. Болела съеденная накануне пища и выпитая жидкость тоже болела…
Девочка стояла, покачиваясь у приоткрытой двери, словно в невесомости, и слушала. Вернее, прислушивалась и присматривалась. Во всяком случае, пыталась это делать.
Было понятно, что говорили на русском языке. Вернее, на том языке, на который зачастую переходили даже её земляки в кишлаке, когда сильно ругались. Очень сильно… Из тех слов, которые смогла разобрать Девочка, выходило, что сейчас решается её дальнейшая судьба.
Она хорошо запомнила всех троих – и того, который первым набросился на неё, и того с волосатым животом, и другого – с красным лицом и вздувшимися венами, у которого сидела на коленях. Она чувствовала на себе запах и прикосновения каждого из них.
Мерзкие прикосновения омерзительных чудовищ.
Да, она вспомнила всё!
И всех…
Русский язык не был родным языком девочки, но был понятен по книгам в школе, где она когда-то училась, и по играм с русскими детьми в кишлаке. Она понимала, что говорили о ней, говорили плохо и грязно. Но не понимала, почему толстый с волосатым животом хотел непременно прямо сейчас закопать «эту дохлятину», а другие двое говорили, что с ней можно будет ещё «позабавиться».
Хозяином дома, видимо, был тот толстый, потому что, когда он, коротко поговорив с кем-то по телефону, сказал: – Кончай базар! Сейчас наш доктор Айболит приедет, скажет, что с ней делать!.. А пока пошли, искупнёмся…
Когда все трое ушли в бассейн, девочка подошла к зеркалу, которое висело в той комнатке, где она оказалась. В зеркале было что-то… Что угодно, только не она! Это не могла быть она! В зеркале не было её отражения. Там была голая, едва стоящая на ногах, Правда.
Темные круги вокруг потухших глаз и всклокоченные волосы, вся в синяках и размазанной косметике. И царапины с запёкшейся кровью на внутренней стороне бёдер – это была маленькая, истерзанная женщина, почему-то оказавшаяся в зеркале вместо красивой Девочки. Она даже попыталась заглянуть куда-то за зеркало, но там никого не было…
Ноги снова мгновенно подкосились и не смогли удержать её. Сев на пол, она вдруг почувствовала холод и поняла, что сидит в луже собственной мочи. Наверное, это случилось от слабости. Девочка снова попыталась встать: тело не слушалось – конечно, оно же чужое! Но голова заработала очень чётко – как своя.
Если теперь ЭТО – она, то, что ей теперь с этим делать?..
Продвинув свои мысли до этого места, внезапно почувствовала, что всё-таки снова хочет жить. Почему – не понятно!.. Для чего – непонятно!.. Ладно, это она придумает потом. Потом поймёт…
И её новое женское тело вновь стало стремительно наполняться жизнью.
Но, это уже была какая-то другая жизнь, совсем другая, которую она раньше не знала.
… И эту жизнь у неё опять хотят отнять! Давящее чувство острой несправедливости снова подняло её на ноги.
Да, на долю каждого человека в жизни отпущено всего несколько чудес. Осталось только узнать, сколько этих чудес осталось у неё…
Кое-как завернувшись в какую-то простыню и полотенце, Девочка осторожно вышла из комнатки в большую комнату и осмотрелась: в этой комнате было ещё две двери. Одна – та, которая вела в бассейн: откуда были слышны голоса и плеск воды. И – другая, через которую её привёл сюда старик в кожаном плаще.
Попробовать незаметно выйти можно было только через последнюю… Если… Если она не заперта.
Девочка босиком подошла к ней и потянула за ручку: дверь открылась без скрипа.
Вот теперь шутки кончились – начиналась большая игра в прятки. Её любимая детская игра, в которую теперь нужно было играть по-взрослому.
… И чудо случилось.
В полутемных коридорах и на затейливых лестницах девочка никого не встретила. Видимо, внутреннюю охрану уже отпустили, чтобы не мешала банно-сексуальным забавам господствующих тел. Не зная, какое сейчас время суток, вечер, ночь, или утро, Девочка видела только темноту и свет фонарей за окнами дома – она мучительно искала выход.
… Выход куда?
Выход из жизни был совсем рядом – она это чувствовала…
Выход во двор? – тоже должен быть где-то рядом…
Девочка в нерешительности остановилась перед большой металлической дверью, из-за которой тянуло холодом и сыростью. Она была голая, растерзанная, но не глупая. И в этой своей новой жизни решила мыслить по-новому, по-взрослому:
– Если вот сейчас она выйдет за эту дверь, то наверняка её заметят снаружи… Белое пятно на тёмном фоне – наружная охрана наверняка не верит в привидения… Тогда этот выход во двор может очень быстро превратиться в выход из жизни…
Девочка понимала, что в этом ужасном доме все против неё, кроме… – Все, кроме стен и укромных уголков… К тому же, на улице идёт холодный дождь – Девочка слышала, как капли дождя ударяют в оконные стёкла и где-то близко барабанят по железу. В такую погоду, она не сможет пройти и ста метров, чтобы не свалиться от слабости и холода, даже если её никто не заметит… Но, как не заметит? Там, во дворе, наверняка есть собаки!..