Зимние призраки

Dan Simmons

A WINTER HAUNTING

© Dan Simmons, 2002

© Перевод, Е. Королева, 2023

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Глава 1

Через сорок один год после моей смерти мой друг Дейл приехал на ферму, где я погиб.

Зима в тот год была очень суровой.

Я знаю, что вы подумали. Есть один старый журналистский анекдот о том, как Уильям Рэндольф Херст [1]отправил молодого репортера в Джонстаун, где произошло наводнение, с тем чтобы тот написал репортаж для газеты. Не имевшему большого опыта парню предоставлялся отличный шанс. И на следующий день новичок прислал в редакцию Херста сообщение, начинавшееся так: «Бог восседал на одиноком холме над Джонстауном, скорбно взирая на разрушительное буйство природы».

Ветераны от журналистики уверяют, будто Херст, не колеблясь и десяти секунд, телеграфировал ответ:

«Забудь о наводнении. Бери интервью у Бога».

Я сказал, что умер сорок один год назад, и ваша первая реакция, скорее всего, была примерно следующей: «Забудь о Дейле. Кому он нужен? Расскажи нам, каково быть покойником и что представляет собой жизнь после смерти. Что значит быть призраком? Бог действительно существует?»

Сам я, по крайней мере, спросил бы именно об этом. К сожалению, я не призрак. И ничего не знаю о жизни после смерти. Я никогда не верил в привидения, в существование рая на небесах и Бога, в то, что душа в отличие от тела бессмертна и что возможны воскресение и реинкарнация. Не верю во все это и теперь. Себя в нынешнем состоянии я бы назвал извращением памяти. Дейл обладает невероятно сильным ощущением меня, но из-за испытанного потрясения настолько оторванным от остального сознания, что я словно бы существую как нечто большее, чем воспоминание, но меньшее, чем жизнь, – буквально некая черная дыра в монолите памяти, образовавшаяся под сокрушительной тяжестью горя.

Знаю, это не объяснение, но иного у меня нет. Понимаю только, что существую и что некое «оживление» – вот, кажется, самое подходящее слово – произошло, когда Дейл решил вернуться и провести зиму на ферме, где я когда-то жил и где меня убили.

Конечно же, я не помню, как умер, и знаю об этом событии не больше, чем Дейл. Очевидно, смерть человека, как и его рождение, событие столь важное, что память его не вмещает.

При жизни я был обыкновенным мальчишкой, хотя и весьма одаренным, который, твердо решив когда-нибудь стать писателем, усиленно упражнялся в сочинительстве, однако сознавал, что пройдет еще много лет, прежде чем ему удастся написать настоящий рассказ, не говоря уж о романе. Впрочем, это не мешало мне придумывать зачины своих будущих произведений.

Если выбирать готовое начало для этой истории, я позаимствовал бы его из скучного романа Теккерея «Довел, вдовец», написанного в 1861 году:

«Кому предстоит стать героем этой истории? Не мне, пишущему ее. Я всего лишь Хор в этой пьесе. Я комментирую поступки героев, рассказываю об их незатейливой жизни».

Теккереево вездесущее «я», разумеется, лжет. Любое утверждение создателя, будто он просто Хор, бесстрастный наблюдатель, свидетель поступков своих творений, лицемерно и ложно. Разумеется, я считаю, что это применимо и к Богу, – в те редкие мгновения, когда вообще допускаю возможность его существования. Как-то раз, когда мы с Дейлом и Майком дискутировали в курятнике о Господе, моим единственным вкладом в беседу стала перефразированная цитата из Марка Твена: «Когда мы окидываем взглядом всю боль и несправедливость мира, мы обязательно приходим к неизбежному выводу, что Бог – убийца». Не знаю точно, согласен ли я был с таким утверждением тогда и считаю ли его истинным теперь, но Майка и Дейла мои слова, несомненно, повергли в ошарашенное молчание. Особенно Майка: он в то время прислуживал в алтаре, и весьма ревностно.

Но я отвлекся от темы, даже не успев начать повествование. Всегда терпеть не мог авторов, которые так поступают. Да, сильной завязки у меня снова не получилось. Что ж, начну еще раз.

Через сорок один год после моей смерти мой друг Дейл приехал на ферму, где я погиб.

Зима в тот год была очень суровой.

На пути из западной части Монтаны в центр Иллинойса Дейл Стюарт преодолел более тысячи семисот миль за двадцать девять часов. Горы уменьшались, а затем исчезали в зеркале заднего вида, бесконечные просторы осенней прерии сливались в красно-коричнево-охряное пятно. Дейл ехал сначала на восток по шоссе 1–90, затем на юго-восток по 1–29, на восток по 1–80, на юг по 1–74 и в конце концов снова на восток. Возвращаясь к расчерченной шахматной доске Среднего Запада, он пересек почти полные два часовых пояса и всю дорогу заставлял себя пробиваться сквозь более чем сорокалетнюю толщу воспоминаний – так ныряльщик погружается в глубину, преодолевая боль и давление водной массы. Дейл останавливался, только чтобы перекусить, заправиться и коротко вздремнуть в кемпингах на границе штатов. Он перестал нормально спать много месяцев назад, еще до попытки самоубийства, но так и не выбрал время, чтобы принять прихваченное в дорогу снотворное и как следует отдохнуть: хотел как можно скорее добраться до места, хотя не совсем понимал, зачем туда едет.

Дейл планировал приехать в родной городок в первой половине дня, прокатиться по улицам и еще засветло добраться до фермы Дуэйна, но был уже двенадцатый час ночи, когда на шоссе 1–74 появился наконец вожделенный указатель с надписью «Элм-Хейвен».

Он собирался поселиться в старом доме Дуэйна в начале или середине сентября, чтобы сполна насладиться осенними красками и бодрящими солнечными деньками. А приехал в последний день октября, ночью, на исходе первого в новом столетии Дня Всех Святых, накануне зимы.

«Все вкривь и вкось, – подумал Дейл, свернув с шоссе 1–74 и проехав по пустынной ночной дороге две мили на север, к Элм-Хейвену. – Снова вкривь и вкось. Все, что я не потерял, у меня вкривь и вкось. А все, что потерял, я потерял потому, что все у меня вкривь и вкось».

Он сердито покачал головой, стараясь подавить острый приступ сентиментальной, бьющей через край жалости к себе, ощущая в мозгу туман – следствие многих ночей без сна, и нажал на кнопку, чтобы опустить боковое стекло. Сильный северо-западный ветер леденил воздух, и холод помог Дейлу немного встряхнуться. Он вырулил на Хард-роуд всего в миле к юго-востоку от Элм-Хейвена.

«Хард-роуд…» Дейл невольно улыбнулся. Он десятилетиями не вспоминал это название, но оно тут же пришло на ум, едва машина свернула на северо-запад и, проехав по федеральному шоссе 150А, медленно вкатилась в спящий город.

Вправо уходила асфальтовая дорога, и он догадался, что так теперь выглядит участок Шестого окружного между Джубили-Колледж и Хард-роуд. Надо же! А в прежние времена это была грязная, изрезанная колеями дорога между высокими стенами кукурузы. Значит, теперь он при желании может поехать прямо на север, к ферме Дуэйна.

С любопытством глядя по сторонам, Дейл приближался к Элм-Хейвену.

С напрасным, как выяснилось, любопытством. Погруженный во тьму город казался печальным и словно бы съежившимся. Это был совсем другой Элм-Хейвен. Маленький. Мертвый. Забальзамированный труп.

В двух деловых кварталах на Мейн-стрит вдоль Хард-роуд недоставало нескольких зданий, что сбило Дейла с толку – так сбивает с толку знакомая улыбка, лишившаяся зубов. Он вспомнил высокий фасад универмага Дженсена, на месте которого теперь была пустая площадка, равно как и на месте «А amp; P», где работала мать Майка. Там, где светились окна паркового кафе, теперь стоял частный дом. Гриль-бар Лаки на противоположной стороне улицы, похоже, превратился в лавку старьевщика, с витрин которого на Хард-роуд пялились запыленными черными глазами чучела животных. Двери продовольственного рынка на углу были заколочены досками. Парикмахерская по соседству с ним исчезла. Парк постигла и вовсе печальная участь: деревья свалили, пни выкорчевали, эстраду снесли, и на крошечном клочке земли теснились теперь железные каркасы сараев, а Военный мемориал был едва различим за стеной сорняков.

Дейл развернулся и поехал обратно на восток, потом свернул к северу, на Брод-авеню. Над головой низко нависли тучи. Холодный ветер взметал листья и гонял их взад и вперед по широкой улице перед самым капотом его «тойоты лендкрузер». Сухой шелест напоминал царапанье крысиных лап. В какой-то момент Дейл и впрямь поверил, что сотни крыс действительно носятся в пучках света от фар.

На Брод-авеню так и не поставили фонари. Огромные вязы, которые когда-то образовывали над ней арку, много лет назад пали жертвами голландской болезни, а деревья, посаженные после, по сравнению со своими предшественниками выглядели низкорослыми, кривыми и лишенными благородства. Несколько красивых старых домов с широкими лужайками – темные и притихшие – все еще сохранились. Но Дейл, словно вернувшийся домой ветеран войны, замечал и острее воспринимал утраченное, чем то немногое, что уцелело.

Он повернул направо, на Депот-стрит, и проехал несколько кварталов до дома своего детства, стоявшего напротив того места, где когда-то находилась Старая центральная школа.

Дом, в котором прожил семь лет, Дейл узнал, но с большим трудом. Гигантский вяз, стоявший перед окном их с Лоренсом спальни, разумеется, исчез, новые хозяева давным-давно заасфальтировали короткий подъезд и пристроили современный гараж, который плохо сочетался с архитектурой типичного для Америки квадратного в плане здания. Переднее крыльцо лишилось перил. Старую белую обшивку заменили виниловой. В честь праздника на крыльце стояли тыквы и пузатый соломенный человечек в рабочих штанах с лямками и нагрудником, но свечи внутри тыкв давно погасли, треугольные глаза сделались черными и пустыми, как у черепов, усиливающийся ветер трепал и уносил прочь соломенные внутренности человечка.

От Старой школы, разумеется, не осталось и следа. Лето шестидесятого года Дейл помнил смутно – отчетливо сохранилась в памяти лишь картина пылающей громады и оранжевых искр, летевших по затянутому дымом небу. Сейчас на месте исполинского прямоугольного строения ютилось несколько жалких, темных, похожих на сельские домишек, совершенно не гармонировавшие со старыми высокими зданиями вокруг. О том, что когда-то здесь были школа и большая игровая площадка, не напоминало уже ничто.

Высокие вязы-часовые, охранявшие некогда Старую центральную, конечно, погибли, а новых деревьев не посадили. Маленькие домики, построенные на квадратной площади после 1960-го, казались уязвимыми и беззащитными под черным небом.

Пустые места образовались и в рядах зданий, обращенных фасадами на бывший школьный двор. Дом Сомерсетов по соседству со старым жилищем Дейла исчез, даже фундамента не осталось. Маленький белый домик миссис Мун, стоявший на другой стороне улицы, напротив Сомерсетов, снесли, площадку засыпали гравием и укатали бульдозером. Фермерский, как его называли, дом приятеля Дейла Кевина, казавшийся в шестидесятом современным и красивым, по-прежнему стоял на небольшом возвышении, но даже в темноте было заметно, что он давно не крашен и нуждается в ремонте. Два великолепных особняка в викторианском стиле севернее дома Кевина снесли, и на их месте возник короткий тупик с несколькими очень дешевыми новостройками, теснившимися там, где когда-то начинался лес.

Дейл медленно проехал на восток, миновал Вторую авеню и притормозил там, где Депот-стрит упиралась в Первую. Дом Майка О›Рурка уцелел. Крошечный, обшитый серым гонтом [2], он выглядел в точности как в шестидесятом, лишь сзади, на месте уборной, была сделана небольшая пристройка. Старый курятник – штаб-квартира «Велосипедного патруля» – не сохранился, но большой огород остался. В парадном дворе перед домом по-прежнему возвышалась статуя Девы Марии. Стоя в некоем подобии наполовину закопанной ванны, Богоматерь простирала вперед руки и печально смотрела вдаль, на сжатые поля, начинавшиеся за Первой авеню.

Взгляд Дейла ничто не радовало. Все дома, мимо которых он проезжал, тонули во тьме, не считая редких огоньков у крыльца. В Элм-Хейвене и в шестидесятом было мало фонарей, а теперь, кажется, не осталось вовсе. В двух дворах на Брод-авеню горели небольшие костры, а чуть дальше, возле дома О›Рурков, тлели оранжевые угли еще одного, оставленного без присмотра. Сильный ветер разносил во все стороны искры. Дейл не помнил, чтобы в их детстве на Хеллоуин жгли костры.

За небольшим зданием средней школы Дейл повернул налево. Оставив Элм-Хейвен позади, он свернул у водонапорной башни на Джубили-Колледж-роуд и поехал на север, к Шестому окружному шоссе, чтобы миновать последние три мили, отделявшие его от фермы Дуэйна Макбрайда.

Глава 2

За одиннадцать лет своей жизни я ни разу не покидал Иллинойс, но, судя по тому, что мне довелось увидеть глазами Дейла, Монтана потрясающее место. Горы и реки там совсем не такие, как на остальном Среднем Западе. Мы с дядей Артом любили рыбачить на реке Спун, протекающей неподалеку от Элм-Хейвена, но по сравнению с широкими, быстрыми и шумными потоками Биттеррута, Флатхеда, Миссури или Йеллоустона ее едва ли можно назвать рекой. Да и наше расслабленное сидение на берегу, болтовня и созерцание поплавка тоже едва тянут на рыбалку по сравнению с восхитительной, захватывающей ловлей на муху в Монтане. Я, понятное дело, ни разу не ловил на муху, но думаю, что все-таки предпочел бы умиротворенное времяпрепровождение в тени прибрежных кустов и беседы под журчание маленькой речушки возможности поймать рыбу. Я всегда с подозрением относился к любым занятиям спортом и активному отдыху, если они превращаются в своего рода религию, усиленно проповедуемую их поклонниками. Кроме того, в больших реках Монтаны вряд ли водится зубатка.

Угловой кабинет Дейла в университете Монтаны, дом в старом районе Мизулы, где он когда-то жил с семьей, его ранчо возле озера Флатхед мне незнакомы, но пленяют воображение. В Мизуле – городке всего с пятьюдесятью тысячами жителей – есть, кажется, все, что понравилось бы мне, стань я взрослым: книжные магазины, кондитерские, хорошие рестораны, концертные залы, очень неплохой университет, кино и драматический театр, оживленные деловые кварталы.

В течение последних десяти месяцев Дейл посещал сеансы психиатра Чарльза Холла. Впервые он обратился к доктору через два дня после того, как приставил к виску дуло своего «саважа», самозарядного охотничьего карабина, и спустил курок.

Кабинет доктора Холла, маленький, но уютный, располагается над одним из букинистических магазинов: кроны деревьев за окном, книги, картины на стенах, письменный стол, два потертых кожаных кресла, между ними стеклянный столик, на котором только кувшин с холодной водой, два чистых стакана и коробочка с салфетками «Клинекс». Салфетками Дейл воспользовался только раз – во время третьего сеанса: его тогда мучил весенний насморк.

Их последняя встреча состоялась в середине октября, когда листья на деревьях уже покраснели. Доктор Холл был обеспокоен решением своего пациента провести зиму в Иллинойсе, поэтому после настоятельной рекомендации найти другого врача, который обеспечит Дейла всеми нужными антидепрессантами и снотворным, и перечисления телефонных номеров, необходимых в экстренных случаях, беседа в конце концов приняла совсем иной оборот.

– Убедительно не советую вам проводить зиму одному в Иллинойсе, – настаивал доктор Холл. – Вы меня понимаете?

– Приму к сведению, – ответил Дейл.

– И все же поступите по-своему. Разве мои советы ничего не стоят?

– Я плачу за них сто двадцать пять долларов в час, – откликнулся Дейл.

– Вы платите сто двадцать пять долларов за лечение, – возразил Холл. – За возможность выговориться. Точнее, в вашем случае, Дейл, не столько выговориться, сколько получить нужные предписания. И тем не менее вы решительно намерены провести следующие десять или около того месяцев в Иллинойсе, причем в одиночестве.

– Да, – кивнул Дейл. – Но только девять месяцев. Столько обычно длится беременность.

– Вы же понимаете, что это классический сценарий.

Дейл молча ждал продолжения.

– Один из супругов умирает, и оставшийся – чаще всего мужчина – уезжает куда-нибудь и пытается «начать новую жизнь», не осознавая, что в этот момент для него особенно важны привычная обстановка, общение с друзьями, поддержка…

– Моя супруга не умерла, – вставил Дейл. – Энн жива и здорова. Просто я предал ее и потерял. Ее и девочек.

– Но результат тот же самый…

– Вовсе нет, – сказал Дейл. – Не осталось никакой привычной обстановки. И дома здесь, в Мизуле, у меня больше нет. А подконтрольные встречи и воскресные прогулки детей с разведенным отцом невыносимы. К тому же вы согласились, что еще одна зима на ферме едва ли пойдет мне на пользу…

– Да, разумеется, – подтвердил доктор Холл.

– Поэтому я возвращаюсь на Средний Запад и проведу там часть своего творческого отпуска. Поеду обратно в Веселый уголок.

– Вы так и не объяснили, почему ваш друг Дуэйн называл свой дом «Веселым уголком». Он действительно чувствовал себя там счастливым? Вы говорили, что мальчик жил с отцом-алкоголиком. Неужели он иронизировал? Но свойственно ли это одиннадцатилетнему ребенку? Или иронию привнесли впоследствии вы сами? Дейл колебался, не зная, как лучше ответить. Его смутило, что Холл не уловил аллюзии на «Веселый уголок». Какова же эрудиция этого психиатра, если он не знает Генри Джеймса? Следует ли говорить ему, что Дуэйн рассказывал о «Веселом уголке» не тогда, когда ему было одиннадцать – в одиннадцать Дуэйн умер, – а гораздо раньше, в 1956-м, когда Дейл только переехал в Элм-Хейвен и обоим мальчикам было по восемь лет? Восьмилетний парнишка с захолустной фермы знал рассказ Генри Джеймса, а вот эскулап за сто двадцать пять долларов в час никогда о нем не слышал.

– Думаю, Дуэйн Макбрайд был единственным настоящим гением, которого я когда-либо знал, – ответил в итоге Дейл.

Доктор Холл откинулся на спинку кресла, скептически приподнял брови, а затем принял нарочито бесстрастный вид. Психиатру явно недоставало выдержки хорошего игрока в покер.

– Понимаю, – продолжал Дейл, – я слишком сильно выразился. Я редко употребляю это слово… черт, да, можно сказать, вообще никогда его не употребляю! За свою жизнь я встречал немало в высшей степени интеллигентных людей: писателей, академиков, ученых. Но только Дуэйн был поистине гениален.

Доктор Холл кивнул.

– Но вы знали его ребенком.

– Дуэйн прожил недостаточно долго, чтобы выйти из детского возраста, – заметил Дейл. – Но уже тогда он заметно отличался от своих сверстников.

– Что вы имеете в виду?

Врач положил на колено желтый блокнот и щелкнул кнопкой шариковой ручки – эту его привычку Дейл находил неприятной и даже несколько раздражающей.

Он вздохнул, не зная, как объяснить.

– Полагаю, нужно было знать Дуэйна, чтобы понять. Внешне он был типичный деревенский недотепа: жирный, неряшливый, с небрежно подстриженными сальными волосами. Круглый год, и зимой, и летом, ходил в одних и тех же вельветовых штанах и фланелевой рубахе. А ведь речь, учтите, идет о шестидесятом годе: даже в маленьких захолустных городках вроде Элм-Хейвена, штат Иллинойс, дети тогда не ходили в школу в чем попало. Никаких изысков, но мы понимали разницу между одеждой для школы и одеждой для прогулок – не то что нынешние шалопаи…

Нарочито бесстрастное лицо доктора Холла сделалось слегка хмурым в знак неодобрения, что пациент отвлекся от темы.

– Впрочем, ладно… – продолжал Дейл. – В общем, с Дуэйном я познакомился в четвертом классе – наша семья тогда переехала в Элм-Хейвен – и очень скоро понял, что этот парень не такой, как все, что он жутко умный.

– Жутко? – Доктор Холл сделал заметку в блокноте. – Это как?

– Ну, не то чтобы жутко, – пояснил Дейл, – но это было выше нашего понимания. – Он помолчал. – Ну, вот хотя бы лето после окончания пятого класса. Мы, несколько мальчишек, организовали некое подобие клуба, который назвали «Велосипедным патрулем», – нечто вроде младшего отряда Лиги правосудия…

Дейл ясно видел, что Холл понятия не имеет, о чем он ему толкует. Может быть, психиатры-мужчины никогда не бывают мальчишками. Это многое объяснило бы.

– Ладно, не это важно… Мы собирались в старом курятнике Майка О›Рурка – продолжал он. – Там у нас был пружинный диван, отличное старое кресло с помойки, радиоприемник… и все в таком духе. Помню один летний вечер по окончании пятого класса… Мы умирали от скуки, и тогда Дуэйн начал пересказывать нам поэму о Беовульфе… слово в слово. Вечер за вечером он цитировал нам «Беовульфа» по памяти. Спустя много лет, уже в колледже, я изучал древний эпос и узнал текст… слово в слово… точно как рассказывал Дуэйн тем летом.

Холл кивнул.

– Удивительно, что в таком возрасте он вообще знал о «Беовульфе».

Дейл улыбнулся.

– Самое удивительное то, что Дуэйн читал его на староанглийском.

Психиатр заморгал.

– Но как же вы понимали?

– Он читал нам отрывок на староанглийском, а затем переводил, – пояснил Дейл. – А осенью он читал нам отрывки из Чосера. Мы знали, что Дуэйн со странностями, но любили его.

Доктор Холл сделал очередную заметку в блокноте.

– Как-то мы бездельничали, а Дуэйн читал новую книгу… Кажется, это был Трумен Капоте, не помню, но точно один из тех писателей, о которых я в то время даже не слышал… Так вот, кто-то из мальчишек, по-моему, Кевин, спросил, как ему книга, Дуэйн ответил, что книга ничего, вот только автор никак не вернет своих героев из иммиграции.

Доктор Холл поколебался, а затем сделал очередную заметку.

«Возможно, тебе этого не понять, – подумал Дейл – но я-то писатель, то есть иногда сам пишу что-нибудь, и в жизни не слышал, чтобы какой-нибудь чертов редактор высказал столь же меткое замечание».

– А были еще какие-нибудь проявления его… гениальности? – спросил психиатр.

Дейл потер глаза.

– В то лето, когда Дуэйн погиб, в шестидесятом, мы всей компанией валялись однажды на пригорке за фермой дяди Генри и тети Лины, недалеко от дороги на ферму Макбрайдов. Была ночь, мы смотрели на звезды, и Майк О›Рурк – он прислуживал в алтаре – сказал, что, по его мнению, весь мир существует в сознании Бога, и, наверное, было бы здорово когда-нибудь встретиться с Богом, пожать Ему руку. Нисколько не раздумывая, Дуэйн сказал, что его такая перспектива не вдохновляет, поскольку он подозревает, что Бог проводит слишком много времени, ковыряя Своими ментальными пальцами в Своем ментальном носу…

Доктор Холл не стал ничего записывать, но посмотрел на Дейла почти с упреком.

– Насколько я понимаю, ваш друг Дуэйн был атеистом?

Дейл пожал плечами.

– Ну, в какой-то степени… Нет, погодите… Как-то во время одной из наших первых совместных прогулок – мы с ним в четвертом классе строили трехступенчатую ракету – Дуэйн сказал мне, что, по его мнению, все церкви и храмы модных в настоящее время богов – это он их так назвал: «модные в настоящее время боги» – слишком переполнены, поэтому для себя он выбрал всеми давно забытое египетское божество. Вызубрил старинные молитвы, изучил ритуалы – все как полагается. Помнится, он говорил, что поначалу хотел поклоняться Терминусу, римскому богу межевых камней, но все-таки предпочел египетского божка, поскольку тот пребывал в забвении много столетий и ему, наверное, очень одиноко.

– Весьма необычно, – признал доктор Холл, делая последнюю коротенькую заметку.

Теперь Дейл широко улыбался.

– Если память меня не подводит, именно чтобы молиться этому мелкому божку, Дуэйн научился читать египетские иероглифы. Ничего удивительного, Дуэйн в свои одиннадцать уже говорил на восьми или девяти языках и читал еще на дюжине.

Доктор Холл отложил в сторону свой желтый блокнот – верный знак, что ему наскучила тема разговора.

– А как насчет ваших снов? Они вас все еще посещают? – спросил он.

Дейл тоже считал, что настало время сменить тему.

– Прошлой ночью опять видел тот сон, про руки.

– Расскажите.

– Он ничем не отличался от предыдущих.

– Да, Дейл, в этом и состоит характерная особенность «повторяющихся снов», однако вот что любопытно: когда их обсуждаешь вслух, можно заметить незначительные, но важные отличия.

– Обычно мы с вами не разбирали сны подробно.

– Да, верно. Я, как вы знаете, психиатр, а не психоаналитик. И тем не менее опишите мне сон про руки.

– Все было как всегда. Я снова ребенок…

– Какого возраста?

– Лет десять, одиннадцать, не знаю. Но я в нашем старом доме в Элм-Хейвене. В нашей с Лоренсом спальне наверху…