Судьбы местного значения

Понаблюдав за передвижениями и сменами, решили дожидаться утра. Переход наметили на рассвете, в «собачье время», когда самый крепкий сон. Если не случится внезапной атаки или обстрела. Оптимальное время четыре утра. Как раз пройдет пара часов после смены поста.

Самое трудное самим не заснуть. Усталость сказывается – двое суток уже ползают тут. Заснешь – захрапишь. Когда ночевали в кустиках, бдящий постоянно пихал спящего, не давая храпеть, что к бодрости никак не приводило.

Сидели в камыше, слушая тихие разговоры немцев, жалея, что толком не учили язык в школе. Немцы особо не шумели. Иногда посмеивались, видимо рассказывая веселые истории. Но и наблюдать за окрестностями не забывали – постоянно из окопа торчала пара голов в касках. Где-то отдаленно грохотала канонада. Иногда в сторону нейтралки пускали осветительные ракеты. Хорошо бы такая идиллия до рассвета сохранилась…

Наконец на пост заступила новая смена. Началось то самое собачье время. Орднунг орднунгом, но немцы тоже устают, и через час на посту решили, что можно бдить не в восемь глаз, а в четыре, и пара солдат устроилась в окопе.

Через некоторое время донеслось похрапывание. Которое часто прервалось пинком бодрствующего часового. Бесхребетный с Гороховым переглянулись – пора. Часовые влево не смотрели вообще, наблюдая лишь за тем, что впереди. И бойцы начали подкрадываться. Бруствер слева выступал чуть выше, обеспечивая мертвую зону, что компенсировалось бы дополнительными наблюдающими, однако те в данный момент сопели в две дырочки.

Подобраться удалось почти вплотную. Так тихо подбираться давно не приходилось. Движения плавные, осторожные. Сдвинулся – замер, еще чуть вперед – замер. Уже слышны сопения в окопе. Осталось только выбрать момент. В руках по клинку. Удастся ли сработать втихую? Про неудачу думать не хотелось.

Уже начались сумерки. Надо решаться, ибо в любой может заявиться проверяющий, а если еще протянуть, то посветлу нейтралку точно не миновать.

Послышался звук зевка и еще что-то непонятное, будто кто-то в трубу глухо дунул. В окопе хохотнули, а Бесхребетный с Гороховым насторожились.

– Maкs!

– М-м-м? – послышалось сонное.

– Du schwein! – буркнул пулеметчик, отчаянно зевая и стараясь прикрыть рот ладонью. – Stinkendes schwein![6]

Затаившиеся бойцы только про свинью и поняли. И тут что-то загрохотало на юге. Бесхребетный с Гороховым не сговариваясь перемахнули через бруствер – как чувствовали – оба бодрствующих немца смотрели вправо. Сработали каждый своего – ножом по горлу. Откинули умирающих и сразу зажали рты спящим и пришпилили клинками. Лишь один успел звук издать. Завоняло. Семен невольно сплюнул, затем толкнул сержанта:

– Делай, как я.

Сдернул каску с немца, водрузил её на свою голову и высунулся из окопа. Рядом выглянул Михаил. Что там бабахнуло – непонятно, но тревоги немцы не подняли, лишь осветительными ракетами выстрелили в сторону нейтралки. Повисшие «люстры» осветили лощину и камыш. На соседнем посту крутили головами часовые. Крайний держал руку у лица, иногда выдувая дым за бруствер.

И это хваленый немецкий орднунг? Если курит, то проверяющего рядом и в помине нет. Этот пост крайний, если он явится, то пройдет через соседний. Но надо поспешить. Сержант поддел маузером каску и передал Семену. Пусть видят – головы торчат, значит, тут бдят и все в порядке.

– Быстрей, Миша, – прошептал Семен, косясь на соседний пост, – нам и так фартит как никому, пора и честь знать. Сматываемся!

Горохов быстро собрал зольдбухи, затем помог пристроить труп так, чтобы он торчал из окопа. Больше ничего забирать не стали. Жаль, пулемет не утащить, своих вещей полно. Но и оставлять не след. Семен снял фиксатор, провернул ствольную коробку MG против часовой стрелки и прихватил ее собой, а сам ствол остался торчать из окопа. Механизм притопили в речке, подхватили свои ранцы и шустро припустили по самому краю берега. Успеть бы до того, как немцы всполошатся. А еще чтобы свои встретили окриком, а не пулей. С них станется…

Громкий всхрап отвлек от мыслей. Семен посмотрел на Михаила – тот лежал к нему спиной, без движения, и не храпел. Не спит? Точно не спит. Вон, чуть голову повернул, тоже на звук среагировал. Кроме часового, храпеть некому. Часовой, кстати, кроме караульной функции частично исполнял роль запора, поскольку у двери никакого намека на замок не было, даже петли отсутствовали. Дверь просто приставили и приперли доской, на которую навалился караульный. Наверно, удобно, вот и заснул. Часовые, ептить!..

Семен хмыкнул и тут же скривился – дернуло болью разбитую губу. За компанию заныл бок – ребра намяли им хорошо. Сволочи…

Шли по нейтралке, ожидая действий со стороны своих, но ни окрика, ни выстрела. Семен с Михаилом недоуменно переглядывались – странная тишина. Двигались они осторожно, таясь только от немцев, но чтобы своим было видно. Мало ли за немцев примут, а так хоть не шмальнут с перепугу.

Всматривались в поросшие елками края лощины. Вот крайняя возвышенность, там по идее должно находиться боевое охранение, и обзор с него должен быть хороший. Если не ползти – увидишь, а они шли лишь пригибаясь. И рассвело уже достаточно…

Немцы вновь запустили осветительную. Повисшая «люстра» в растворяющихся сумерках светила уже не ахти. Оба крадущихся бойца только чуть присели. От немцев их уже не разглядеть. А от своих…

А от своих никакой реакции. А есть ли тут кто-то вообще? – подумал Семен.

Есть! Как не быть? Вот он пост. Даже в сумерках выделяется. Это не маскировка. Это преступная халатность!

Идиоты!

Взгляд сразу цеплялся именно за эти ёлки, ибо они отличались от остальных кардинально. Не цветом, не высотой, не плотностью лап. Идиот, по-другому не назвать того, кто маскировал пост боевого охранения. Нижние ветки ёлок срезаны метра на два от земли. Еловыми лапами замаскировал стрелковые ячейки, зубцы которых к тому же особо выделяются правильностью. А еще в одной из ячеек белеет лицо. Семен даже сплюнул с досады, затем тронул руку Михаила и кивком головы указал на елки. Сержант вгляделся и растерянно посмотрел на Семена…

Боевого охранения на «чудесно» замаскированном посту фактически нет. Спят все, включая «бдящего» часового. Вот и ствол «дегтяря» торчит из соседней ячейки, по сковороде заметно, но пулеметчика не видать даже. А спящий дятел ладошкой голову подпер и сопит в две дырки.

Мать его растак! А если к ним сейчас не свои бойцы пробирались бы?

Немцы, мать его растак, орднунгом на всю голову ужаленные (кстати, еще одну ракету пустили), даже предположить не могут, что по ту сторону нейтралки на боевое охранение положили большой и толстый! Спят все! Немцам даже пара бдящих часовых не помогла! Всего два бойца вырезали пост. А тут? Приходи и выбирай «языка», а остальных…

Глаза Горохова недобро блеснули. У Семена тоже зачесались кулаки. Появилось острое желание разбить лица всех причастных, начиная от часовых, заканчивая взводным.

Только они ввалились в окоп, ведущий к посту, как с немецкой стороны застучали пулеметы и взлетело сразу несколько ракет. И все в сторону речки. Очереди простригли камышовые заросли и редкие кустики на нейтралке. Несколько очередей аккурат сквозь елки прошли. Пули взъерошили еловые лапы, полетела взбитая земля. Что-то тяжело ухнуло, звякнув, будто ящик с инструментом уронили. Послышалось кряхтение и возгласы. В проходе было видно, что охранение спросонья бестолково суетится, ползая и натыкаясь друг на друга. Часовой, что спал прямо на бруствере, уцелел каким-то чудом. Сидит, недоуменно оглядывается и ощупывает голову. Смертушка-то рядом прошла. Повезло идиоту, что немцы поначалу по камышам дали, а потом на пост переключились.

Семен с Михаилом переглянулись. Видать, проверяющий на пост все-таки явился, обнаружил вырезанное охранение и объявил алярм. Теперь со злобы стреляют, или вдогон. Но не успели они, а злости хватило на время, пока «люстры» висели. Как погасли, так и пулеметчики успокоились. И зачем ракеты пускали? Рассвело уже…

А в других местах стрельбы не возникло. Тоже спят все? Впрочем, проснулись уже по обе стороны фронта и очень хотят выяснить причину стрельбы. А вот и топот слышался. Показался боец со старшинскими петлицами, следом шестеро красноармейцев пыхтят. Увидев двух бойцов в проходе, старшина будто на стену налетел и чуть не упал, когда на него сзади навалилась толпа.

– Стоп, йоп! – выдохнул старшина, уперев руки в края окопа. – Почему здесь? Что за стрельба? – и тут разглядел неуставную форму и винтовки.

– Кто такие?

Бойцы позади ощетинились оружием. Со стороны поста тоже появились бойцы. Один с петлицами сержанта.

– Товарищ старшина… – начал он и осекся. – А это кто?

– Спокойно, мужики, – сказал Горохов, – свои мы.

– Из окружения вышли, – добавил Семен.

– Та-а-ак! – протянул старшина, недобро блеснув глазами.

И Семену показалось, что недобро будет ему с Гороховым. Ясно что с подчиненными старшина строго разберется, но это свои, а вот залетные…

– Сержант Майков, наведите порядок, – процедил старшина. – А с вами еще разобраться надо, свои, или вовсе наоборот. Винтовочки бойцам передайте-ка.

Мосинку и маузер забрал рослый красноармеец и отошел в сторонку.

– Теперь пистолеты из кобур. Медленно и не дуря.

«Вальтер» и наган забрал сам старшина. Осмотрел, хмыкнул:

– Ну и ну! Теперь пошли не торопясь.

Через десяток метров окоп вывел в распадок, и Семена с Михаилом взяли под охрану со всех сторон.

– Стой! – скомандовал старшина.

Бесхребетный с Гороховым встали.

– Ты ранец сымай, ты вещмешок, – сказал старшина. – Теперь три шага вперед. Руки за голову, ноги расставить. Шире. Горелов, Коровин, ну-ка обыщите их. Мало ли что…

К Семену подошел боец с петлицами сержанта и обхлопал по бокам, из кармана вынул красноармейскую книжку и передал старшине. Тот уже изучал документы Горохова. Тем временем с ремня сняли ножны с траншейником.

– Ишь-ты! – зацокали восхищенно. – Какой нож! Глянь-ка, старшой.

– Ну-ка дай… Зо-лин-ген… – по слогам прочитал старшина. – Во как! Немецкий…

Тем временем руки проверили галифе и хлопнули по голенищам.

– А сапожки-то немецкие, – хмыкнули позади. – Оп-па!

Из голенища появился еще один траншейник.

– Попал ты, паря! – хмыкнул сержант.

– Маузер, ножи, куртка, ранец… – перечислил старшина. – И все немецкое. Что думаешь, Палыч?

– А что тут думать? Ясно все…

– И что ж тебе ясно-то? – спросил Семен.

– А то, что не свои вы.

– Ты слышал, сержант? – сказал Семен. – Логично, чё – если с трофеями, то шпион.

– Повезло на идиотов нарваться, – откликнулся Горохов зло. – Жрут тут в тылу да сладко спят… суки…

Тут к нему подскочил сержант, что Бесхребетного обыскивал.

– Суки?! Н-на! – кулак впечатался в челюсть. Среагировать Горохов не успел.

– А ну… – начал Бесхребетный, но крайний боец вскинул винтовку, и Семен только-только успел отбить приклад, целящий в лицо. Одновременно прилетело по ребрам, затем в ухо. Сильно. В голове щелкнуло…

Семен выматерился, и…

Х-ха! Отшатнулся красноармеец с разбитым носом. Х-ха! Под удар попал сержант, размахнувшийся на Горохова. Х-ха! Откатился боец справа. Х-ха, с разворотом под дых. Навстречу старшина… поднырнул под руку, перехватывая кисть, бросок, удар.

– Полежи, старшой… – прохрипел Семен, разгибаясь.

Рослый боец отбросил оружие, шагнул навстречу, широко размахиваясь. Семен быстро сблизился, подныривая под руку, и пробил двойку в солнечное-подбрюшье. Боец сложился пополам.

Тут налетели со всех сторон. Удары посыпались градом. Звон в голове превратился в гул…

– Прекратить! – рявкнул кто-то.

В голове шумело, глазах двоилось, но Бесхребетный разглядел лейтенанта.

– Старшина Комаров, что тут происходит?

– Шпионов немецких поймали.

– Ты говори да не заговаривайся! – прохрипел Горохов, сплевывая кровь.

– Встать! – скомандовал лейтенант.

Михаил с Семеном медленно поднялись.

– Кто такие? – спросил лейтенант, рассматривая обоих.

– Сержант Горохов, шестьдесят четвертая стрелковая.

– Красноармеец Бесхребетный, семнадцатая стрелковая.

– Документы имеются?

– У старшины.

Лейтенант забрал у Комарова красноармейские книжки. Долго рассматривал, понюхал, покорябал ногтем что-то посередине. При этом Семен с Михаилом понимающе переглянулись.

– Долго по тылам шатались?

– Я с Новоград-Волынского УРа, – ответил Горохов, – он из-под Лиды.

Кто-то присвистнул. И лейтенант недоверчиво посмотрел.

– Как через фронт перешли?

– Крайнее охранение вырезали и бегом сюда.

– Складно поете… – по лицу лейтенанта стало ясно – не верит. Ну да, всего два бойца с отделением справились? Как ему объяснить, что не отделение вырезали, а всего четверых. И просто очень повезло сработать тихо?

– Этих к ротному, там разбираться будем, – решил лейтенант. – Все, что с ними было, туда же. Ясно?

– Ясно, тащ лейтенант.

Полуразрушенная изба, прикрытая для маскировки срубленными березками. В окнах рам нет. Маленькая светлица со столом посередине и пара лавок. Две винтовки, «вальтер» с наганом, четыре ножа и ранец с вещмешком на столе.

– Окруженцев развелось… – старший лейтенант Мартынов с интересом изучал оружие. Долго рассматривал трофейные клинки. – Говорите, неделю по тылам шатались?

– Не шатались, – поправил Семен, – к своим шли.

– Вместе?

– Мы у Козевичей встретились. Дня три назад. Я от Лиды пробирался. Сержант от Новоград-Волынского УРа шел.

– С южной части укрепа, – уточнил Горохов.

– Складно, баете, складно… – задумался ротный. – А чего на бойцов моих накинулись?

– Это они накинулись. Как высказал все, что о них думаю! Они…

Позади кашлянул старшина. И Горохов замолк. «Зря – подумал Семен, – пусть бы ответили за преступный сон на посту».

– Комаров?

– Так и было, – признал тот.

– Ладно… – ротный посмотрел на ранец и мешок. Отстегнул клапан вещмешка…

– Я не советую ничего внутри трогать, – сказал Горохов.

Старлей глянул раздраженно на Михаила.

– Мина там, – пояснил сержант.

Позади охнул старшина, а лейтенант со старлеем отшатнулись от стола.

– Не бойтесь, если не вынимать, то не рванет.

– Комаров, саперов кликни-ка.

– Не стоит, товарищ старший лейтенант, – возразил Горохов. – Там документы важные. Особо важные. Поэтому заминировано. Документы эти могу только сотруднику НКВД передать или командиру полка.

– Брешешь, поди? – недоверчиво сказал старлей.

– Незачем мне врать, – пожал плечами Горохов.

– Ладно, не будем пока трогать мешок. А ранец тоже с миной?

– Нет, – отрицательно покачал головой Семен. – Можно открыть…

Осторожно отодвинув от мешка ранец и открыв его, командиры заглянули внутрь и принялись выкладывать на стол – четыре перемазанных кровью зольдбуха, две стопки перевязанных бечевой немецких удостоверений, початая пачка галет, банка сардин, пакет из плотной бумаги с красной этикеткой…

Быстро просмотрев зольдбухи, старлей повертел в руках консерву, затем взял пакет. Из него вдруг вывалился прямоугольник в фольге.

– Зот-тер… – прочитал по слогам надпись лейтенант, – пан-зер-счо-ко-ладе.

– Шоколад, что ли? – почему-то обрадовался старлей и зашуршал оберткой. – Ну-ка…

– Не стоит, товарищ старший лейтенант, – сказал Бесхребетный. – Нельзя его есть!

Старлей немногим до рта батончик не донес. Так и замер с раскрытым ртом.

– Там дрянь какая-то намешана. На время придает сил и бодрости. Долго спать не хочется. Но дуреют с него. Звереют даже.

– Вот тут ты точно врешь! – уверенно сказал старлей, но батончик положил на стол. – Это с шоколада-то дуреют?

– Не вру. Это не простой шоколад, откуда знаю – скажу только сотруднику госбезопасности. А то, что дуреют… на себе испытал…

Где-то заголосил петух. За дверью громко всхрапнули. Горохов повернул голову, Семен тоже приподнялся. Никто на петушиный ор кроме караульного за дверью не откликнулся, видать остальные петухи в округе на суп пошли. От мыслей о еде забурчало в животе…

Покормили их один раз, после обеда. Ржаная черствоватая краюха и подгорелая «шрапнель»[7] была проглочена мигом и показалась самым вкусным блюдом на свете. Правда, запить принесли колодезной воды, и то хлеб. Вечером кормить не стали, только оправиться вывели раз, посоветовав терпеть до утра. Мол, нечего на них время и продукты тратить. Вот приедет особист и кранты вам. Он строгий и резкий. Приставит к стенке…

Причина такого отношения была проста – сутки назад на батальон вышли четверо. Нейтралку миновали тихо, без стрельбы. Встретившим их бойцам сказали, что по тылам долго бродили. Приняли их с пониманием. Покормили. Тут особист приехал. Расспросил, проверил документы и вдруг приказал всех арестовать. А потом пояснил – документы-то липовые. Гимнастерки слишком чистые для долгого шатания по лесам, и рожи откормленными выглядят. После чего устроил головомойку всем, за потерю бдительности. Так настропалил…

У Семена и Михаила иначе. Лица худые, уставшие. Документы… в порядке документы. Не зря лейтенант скрепки ногтем тер. Ржавые они. А у немцев блестят, хоть все зольдбухи перебери – все не ржавеют. Галифе и гимнастерки у обоих только на честном слове держатся и на въевшейся грязи. Того гляди расползутся. Зато сапоги, ножи, да не один, а сразу по паре на брата, карабин, пистолет немецкие. Консерва, галеты и шоколад специальный…

Шпион? Конечно шпион. Только так шпионы и выглядят!

Идиоты!

Мысли переключились на особиста. Станет ли слушать? Ротный точно им не поверил, но инициативничать не рискнул. Распорядился окруженцев запереть и вестового в штаб отправил.

После обеда кто-то из начальства появился – слышались четкие доклады. Горохова с Бесхребетным никуда выводить не стали, сквозь худую крышу рассматривали…

– О чем думаешь, Сема?

– О том, что приедет особист и слушать нас не станет. Приставят нас к стенке поутру-то.

– Не приставят. Есть кое-что, и слово заветное знаю.

Заветное слово и у Семена имелось, и все, а у Михаила тетрадка особой важности. Недаром гранатой заминирована. Эх…

– Не вздыхай, все путем будет, замолвлю словечко.

Семен лишь улыбнулся.

– Идрит твою! – Горохов поднялся, морщась на боль, потрогал щеку, где темнел смачный фингал. – Как же хочется нажраться!

– В смысле напиться?

– Не, именно нажраться – мяса хочу и хлеба свежего. Консервы эти в печенках сидят уже, чтоб немцам всю жизнь их жрать! Хотя мясо под водочку тоже мысль хорошая. Кстати, – прервался Михаил, – ты мне про шоколад ничего не сказал. Что там за хрень намешана?

– Извини, друг, тут как с тетрадью твоей. Пусть особист решает – важно, али нет.

– И правильно, – согласился Горохов.

– В баньке бы пропариться, – посетовал Семен. – Коростой уж покрылся, вот-вот отваливаться сама начнет.

– Да-а-а, в баньку не помешало бы сходить, да пивка после вволю напиться!

– Где ты тут пиво-то найдешь?

– Неважно, литру сразу бы выдул!

– Обдуешься с литра-то.

– А может, и нет, – и Горохов вдруг тихо засмеялся. На вопросительный взгляд Семена, пояснил: – Да случай с пивом смешной вспомнил.

– Рассказывай, раз вспомнил, – и Семен откинулся на стену, заложив руки за голову.

– До войны наш батальон в самом Новоград-Волынском дислоцировался, – начал рассказывать Михаил. – Так в субботу мы в увольнительной были и к вечеру в пивную заглянули. А там… – Горохов мечтательно зажмурился, – аж два сорта, «Жигулевское» и «Ленинградское»!

– Врешь, поди, – не поверил Семен, – я часто в Тагиле в пивную захаживал по случаю, так всегда только «Жигулевское» было. А в артель и вовсе привозили простой сорт – пиво.

– Можешь не верить, но правда два сорта. Да не важно то! Взяли мы, значит, по кружке «Ленинградского», стоим, пьем. Красота! Вкусное пиво! Думаем еще по кружке взять, только уж «Жигулевского». Тут к нам дедок подходит. В плаще, в сапогах высоких резиновых. В руке сумка полотняная, а в ней три бутылки. Угостите, говорит дед, пивком, старого бойца. Мы ему в ответ – ты че, мол, дед, водку взял, а на пиво не хватает? Тот руками разводит и предлагает: а давайте если я три литра осилю, и в гальюн ни разу не сбегаю, то платите вы, обдуюсь на месте, водка ваша. Мы смеемся: нет, дед, не три, а пять! Он – пять так пять. А че, деньги есть, полтора водки за так считай и интересно же. Скинулись, взяли десять кружек, на стол поставили. Дед свою водку в центре…

– И? – Семену стало интересно.

– Первые две дед замахнул сразу. Стоит, отпыхивается, рыгает смачно, а мы смотрим, напыжился. Думаем, всё, спёкся дед, наша водка! А тот хвать кружку и давай глотать! И еще одну. Выпил и спокойно так кисет достает. Мы ему: чего ждешь, пей давай, а он: покурю и выпью. Время есть, думаем, ладно. Так с перекурами все пять и осилил!

– И в кустики не сбегал?

– Позади пивной туалет имелся, мы в него по очереди бегали, но дед на него не посмотрел даже!

– Силен… – покрутил головой Семен. – И что?

– Что-что, накрылась водка!

– А хохма в чем?

Горохов хихикнул.

– Дед бутылки в сумку сложил и говорит: слабаки вы, ребята, со старым воякой тягаться вздумали. Смекалки у вас нема! И пошел прочь. А нам в часть пора. Ребята пошли уж, а мне по-малому приспичило. Говорю идите, догоню, а сам к туалету. Дерг одну дверь, дерг другую – занято, а приперло уж. Я за туалет, в кустики. Только распатронился, смотрю, а дед тот у забора бубнит и сапог с ноги стаскивает. И выливает!

Бесхребетный прыснул.

– Ага! – засмеялся Горохов. – Именно! Каков дед?! Обдулся в сапоги, но пивка вволю попил. «Ленинградского» сорту!

Минуту оба смеялись. Внезапно Семен вспомнил комиссара. И слова его в бреду. А бред ли это был?

Смех как обрезало…