Герои спят, сюжет не дремлет. В громадной питерской квартире, как пишут классики, воцарилась гнетущая тишина. Воспользуемся данным обстоятельством, чтобы расставить точки над «ю». Субботин пришёл в недвижимость прямиком из науки. Опустим эпопею жизненного промежутка, она здесь мало что даст. Когда-то двое младших научных сотрудников, Субботин и Крынкин (Дасик-Юрасик, если его забыли), рука об руку шествовали по тернистой стезе исканий. Проще говоря, отвлекались от экспериментов, только чтобы пива попить. Идея была проста и доступна. Будучи студентом, Субботин обожал теорию затухающих колебаний, она напоминала ему о блюзе. Однажды ему пришло в голову, что было бы неплохо для всех – дороги, машин, страны – если бы автотрассы не надо было чинить. Сплошные откаты, распилы и казнокрадство.
Что, если закатать в асфальт кучу мелких резиновых шариков? Они не замёрзнут, есть резины морозоустойчивые. Их не раздавят колёсами, они ведь прочные и упругие. В большом количестве такие шарики дадут эффект амортизации, смазки, будут гасить вибрацию полотна и его растрескивание. Такому покрытию погодные прыжки тоже ведь нипочём? Короче, надо проверить. Но инициативу быстро прикрыли, формула «дорожной резины» была непростой и быстрым решениям не поддавалась. Компоненты асфальта и каучука вести себя по-соседски отнюдь не планировали. Мороз и воду смесь не держала, асфальт растрескивался мгновенно. В экспериментах последовала длинная пауза, затем пришла перестройка, афера Субботина, предательство Крынкина и окончательный разрыв отношений. Доносились слухи, что в Забугорье полным ходом ведутся поиски в этом же направлении.
Проклятые пиндосы между тем придумали красить асфальт специальным составом, дабы оный не трескался. Тягучая смесь кварцевого песка, силиконов (родственных субботинским каучукам, но всё-таки не тождественных), а также краска, битум и прочая ботва призвана была, по мнению авторов публикаций, защитить дорожное покрытие от трещин, заморозков и потеплений, ураганов и градов, от солнечных лучей, паров и капель бензина и масла. Рецепт обещал хранить полотно, как дитя в колыбели. Обработка смесью, помимо главной своей задачи – защиты – ускоряла таяние снега и льда, способствовала отводу талых вод в ливневую канализацию. «Конечно, за Лужей теперь мой патент не купят, – размышлял Субботин, вертясь в кровати, как уж. – Продать голимую идею не только жаль, но и очень дёшево. Так что же в папке? Вот реприманд неожиданный!».
В отличие от Крынкина-Дасика, доцента ВНИИ Каучука, Вильям Субботин многие годы тому назад трудился в Академии наук, в подразделении, где занимались сложными методами фундаментального исследования микропримесей, и подобраться к теме даже не пробовал. Ни тебе доступа к полигону, ни входа в лабораторию. Статейку не тиснуть, прежде чем идею не застолбишь. А денег где взять на заявку?! Теряя надежду, Субботин перерыл кучу статей, составил примерный перечень требований ко всем, даже самым незначительным компонентам инновационного покрытия, но все предсказания были без толку. Из-за житейских мелочей упали в бездну идеи и посерьёзней. Впрочем, данную тему мало кто мог оценить по достоинству. Кроме двух мэнээсов, один из которых едва не сел, второй прикрылся от тюрьмы стажировкой на Западе.
Затем триумфально вернулся. Жениться надо уметь, вот что я вам скажу. Плюс, надо вовремя развестись. Случались у риэлтора и прочие мозговые забавы. К примеру, применение эффекта ультразвукового диспергирования (что означало мелко-мелко брызгаться пенной жидкостью с электролитом) в промышленном производстве синтетических моющих средств. Скорость процесса должна возрастать колоссально, а с ней наукоёмкость, сверхприбыль, снижение себестоимости и прочее. Для постановочных экспериментов требовался поиск оптимальной среды. Проще говоря, полиэтиленовая ванна с ультрадисперсным генератором. Когда все инженерные затеи вышли в тираж и на работу сорокалетнего Субботина брать никуда не хотели, на первый план выдвинулась недвижимость. Преуспеть в ней было делом нелёгким.
Выручали Вильку природная ловкость ума, отточенная логика, умение вести переговоры и быстро схватывать ситуацию. Выбранное Субботиным название агентства «Антигуа» (три бабы и слесарь-газопроводчик, как представлял Субботин творческий коллектив) не очень громко звучало в городской среде обитания, но у клиентов было на хорошем счету. Переговоры с заказчиками, любые разногласия, споры, конфликты склонял к разрешению сам отец-основатель – и был довольно удачлив. Девочки трудились в бухгалтерии, на телефоне, в компьютерном поиске, стояли в очередях и парились на кухне. Их обязанности Вилька определял формулой «работай, и цыц!», не баловал сластями и не мучил страстями.
Разумеется, главный бухгалтер Нина, как жена Цезаря, оставалась вне подозрений и подработок. Постоим у дверей. Нет, кажется, риэлтор всё-таки захрапел. Надо же, про Дока даже не вспомнил, а там любопытнейший был камуфлет! Субботин в пору знакомства с Доктором едва ступил на тропу войны за интересы в недвижимости. Подыскивал клиентов побогаче, намучавшись с беднотой и цепочками жилищных разменов. Однажды растущему гению сосватали перспективного, весьма преуспевающего хирурга. Кудесник пилы и скальпеля давно мечтал открыть в Городе собственный клинический центр. Ознакомившись с ситуацией и подписав довольно щедрый договор, Субботин от избытка рвения встал даже не на задние лапы, а сразу на хвост. Нищета ведёт к нищете, достаток любит усердие и проворство.
Ситуация, как ни парадоксально, весьма осложнялась тем, что доктор сам выбрал себе вариант. Это как конфетка в огромной стеклянной вазе: вкусна не потому, что вкусна, а потому, что сам её выбирал! С окончанием капитального ремонта в одном из особняков, расположенных на берегу живописнейшего городского канала, поступил в продажу трёхсотметровый бельэтаж с огромными витринами на воду. Цена была, как водится, задрана, но собственник вовремя подсунул рассрочку. На льготных условиях, всего-то восемь процентов годовых… ха-ха. У нас инфляция в два раза выше. Субботин выслушал заказчика со вниманием, провёл компьютерный поиск и предложил-таки свои варианты. Однако Доктор, в миру – Нетцигер Борис Янович, сын прибалтийских дойчей, опьянённый интуицией и нежданными перспективами, продолжал навязывать собственный вариант. Мало кто задумывается о том, что сыр, дешёвый только в мышеловке, может оказаться губительным.
Повинуясь воле заказчика, но крайне недовольный собой, Субботин составил предварительный договор, собрал документы, провёл экспертизу проекта. Тем временем Доктор, весьма довольный собственным поиском, определился с датой проведения нотариата и даже позаботился о банкете. «Как хочется порой, когда всё есть, ещё и выглядеть неотразимым, – с горечью думал Субботин, предвкушая неладное. – Медсёстры тащатся от хирургов, хирурги от медсестёр… а санитарки тащат утки на вынос!». Как пелось в старом мультфильме, предчувствия его не обманули. Хозяин лакомых апартаментов при ближайшем рассмотрении оказался абсолютно левой фигурой с поддельными документами. Реальных, но хорошо законспирированных владельцев недвижимости оказалось двое. Один из них прочно сидел в тюрьме. Другой, так же прочно, досиживал в дурке. Что мешало Доку покопаться в архивах? Выходило, что сделку признают ничтожной, а покупателя лишат права собственности на только что приобретенные квадратные метры… картина Репина «Достали»! Деньги пройдохи-медика кристально честными тоже не назовёшь, но сделка есть сделка. Не надо забывать, на чьей ты стороне. В дебрях негоциации других ориентиров нет. И лучше туда не лезть.
Корреспонденты местных изданий, привлечённые свежим скандалом, вознамерились дать статью, но громить уже было некого. Незадачливый продавец, по слухам, уехал на Корсику, хотя Субботин полагал, что проследовал гнусный змий после короткого напутствия не далее, чем в Агалатово, в один из земных – точнее, подземных – приютов для душ корыстных, лукавых и невезучих. Зато риэлтор после огласки собственного триумфа стал популярным среди городских толстосумов. Сам Доктор, к чести его, признал в Субботине толкового бизнесмена и, видимо, счёл нужным подружиться. Идею с покупкой хирург забросил: по совету Вильки Нетцигер вошёл в число сопредседателей одной из некоммерческих ассоциаций собственников жилья с широко заявленным профилем деятельности.
Подобный шаг избавил Доктора, как он и мечтал, от придирок руководства, от громоздкой бухгалтерии и пристального внимания власть имущих – но главное, дал возможность застолбить и освоить громадный кус общей площади. Сумма комиссионных, вырученных Субботиным, оказалась настолько значительной, что и он смог открыть своё дело, ставшее со временем уже известным нам агентством «Антигуа». Почему Антигуа? По алфавиту. Обзванивать начинают по списку, а список ведётся по алфавиту. Но и звучало, в целом, неплохо. Навевало что-то тропическое.
Субботин отверг все попытки Доктора привлечь везунчика-риэлтора в число своих прихлебателей. Поэтому они остались… ну, не друзьями (какую дружбу комар предложит слону?), но крепкими деловыми партнерами. И вот вам здрасьте, пришло по почте грязное бельё… я что вам, прачечная, не просыпаясь, яростно протелеграфировал Субботин. Под боком завозились, риэлтор вздрогнул, но тут же услышал мурлыканье. К нему под бок забрался Общий Кот. Он как-то изначально облюбовал себе кухню для бодрствования и комнату Вильки для отдыха.
Я про Кота ещё расскажу. Чаще всего огромный зверь ложился на сильно продранный коврик с оленями и пристально глазел в нутро камина, словно ожидая, что в нём вот-вот появятся дрова, затлеет дымок и в комнату потянет теплом. Камин и вправду был необычен. Игривый восточный орнамент украшал чётко подогнанные, термоустойчивые бело-зелёно-оранжевые изразцы. Вся металлическая рухлядь – дверцы, заслонки, защитный лист на полу – выглядела так, словно выставлена на продажу.
Субботин, вселившись в подаренную Доктором комнату (да-да, такие презенты случаются!), ожидал, что у столь изысканного камина непременно должна быть легенда. И впрямь, таковая нашлась. Забавный век, загадочные судьбы. Перед войной, рассказывала Милица, жил в субботинской комнате учёный- экономист Эфраим Сколарж – цыганисто смуглый, сухой, высокий, с серьгою в ухе и карими глазами навыкате, как у барана, готового драться за будущую невесту. Как все воспитанные люди, читал Сколарж университетский курс политэкономии чернооким девам и стройным юношам с восточного факультета, имевшим внешность столь выразительную, что посади их на лошадь – готовые басмачи. Вёл семинар, как говорили, изумительный по красоте изложения, печатал спорные статьи в иностранных журналах и даже выезжал на международные конференции. Цитируя современников: Эфраим всегда найдёт, что сказать!
Надо признаться, подмигивала Милица, учёный ни в чём себе не отказывал. Не то, что нынешнее племя… богатыри Невы, громогласно соглашался Субботин. Старушка недоумённо смолкала, однако история не стояла на месте и упорно ждала продолжения. Казалось бы, благоденствуй! Раскладывай по полочкам теорию прибавочной стоимости… куда там. Беспокойный потомок езида и литовской княжны всерьёз разрабатывал теорию надклассового общества. Люди, проповедовал за чаем Эфраим, распугивая широкими жестами стайки кухонных тараканов, должны жить в раю, построенном своими руками. Противоборство классов – это борьба экономических интересов, в которой царит пустота. Чем кончилось?
Вокруг учёного сформировалась фракция левых эсеров! Субботин захохотал, но Милица оскорбилась, даже замахала руками. Понятно, что подобное безобразие не могло длиться сколько угодно. В ночь перед арестом Сколарж, предупреждённый одним из бывших учеников, до рассвета топил камин черновиками, страницами рефератами и протоколами собраний ячейки. Затем, переодевшись в чернорабочего и став похожим на ассирийца, чистильщика обуви, он попытался бежать, однако был схвачен неподалёку от финской границы и «угнан за Можай». Хотя, раздумчиво добавила старушка, может быть, и не выслан, а расстрелян, как польский шпион. У нас через одного тут были шпионы! Камин с тех пор и не топили, а дымоход забили сажей и мусором. Вернувшись в комнату, риэлтор не спеша провёл рукой по изразцам с растительным орнаментом, ощутив чужое биение пульса. Вот Общий Кот, тот не казался чужим. В дверь комнаты Субботина постучали, но это были свои, кот даже не шелохнулся. Пришлось шелохнуться Субботину.
– Вилечка, не спите ли часом? Попробуйте свежего пирожка! – зазывно окликнула Милица. Старушке невмоготу было пить чай в одиночестве.
– Боже, какими мы были наивными, – прохрипел Субботин, – ни перед чем не могли устоять. Вышло тускло, в манере захолустного тенора, но дива восторженно хмыкнула и умчалась. Субботин тщательно облачился в новую пару белья, сменил носки и сорочку. Умылся, оставив брызг больше, чем вылил воды на себя. По коридору бродил Общий Кот, стараясь оставлять на мокром полу как можно больше следов. Не иначе, готовился к вернисажу дворовых самцов. Кота, молодого и чёрного, как антрацит, с аристократическим белым галстуком и столь же белыми кончиками лап, принесли какие-то мимолётные дети. Вышло случайно, и хорошенько наигравшись, пушистую мелочь, как водится, забыли забрать. Рос Общий Кот отверженным, как Жан Вальжан, игнорируя человеческую потребность в общении. В зрелом возрасте сделался он ещё и безнравственным. Жилище Общего Кота (известно, что именно кошки предоставляют людям возможность жить рядом, хорошо кормить их и ублажать) посетил однажды с упрёками эротического характера хозяин белобрысой левретки, рыжий, лысоватый и вредный – как пить дать, будущий управдом, веселился Субботин. Напрасно убеждал Михеев, что котопёс – это призрак телеэфира, животное из будущего. Левретку признали пострадавшей и оплатили ей визит к ветеринару. Кот равнодушно глянул на неё с подоконника в кухне, зевнул притворно и отвернулся. В общем, вёл себя вполне по-мужски.
Впрочем, рамки приличия негодник всё-таки признавал. Например, не ел с соседями из общей кастрюли. Гигиена, знаете ли, великая сила. Не гадил Кот и в общие тапки. На большую дорогу жизни, как известно, по малой нужде не ходят. После серьёзных распрей и прений Кот смирился с отхожим местом, сооружённым Михеичем из старого противня и книжного переплёта, засыпанным янтарным песочком, похищенным тем же автором в ящике под пожарным щитом. Кота с неделю дразнили Огнетушителем, но он лишь презрительно фыркал. Потакая неумолимым соблазнам, Общий Кот воровал нарезку по графе товароведа «мясные/рыбные деликатесы, салаты и холодные закуски», но рыбу целиком, сардельки, мясо и колбасу не утаскивал. Забудешься, наваляют, подсказывал кошачий инстинкт. От диетического корма из магазина аристократ помойки с презрением отворачивался. Соседи повздыхали, скрывая нежданную радость, и на прочие причуды Общего Кота махнули рукой: пусть живёт.
На десерт бродяга-кот благорасположен был слопать порцию свежего творога со сметаной. А осетрину второй свежести, граждане, говорил Общий Кот, выразительно покручивая хвостом, верните товароведам! Между прочим, я бы повесил этот лозунг прямо на кассе, думал Субботин. Манную кашу на молоке Общий Кот признавал лишь изредка, как некий компромисс с житейскими тяготами, но в строгом исполнении, без комочков. Однажды Милица прозевала убавить газ под ковшиком с манкой, зависнув на телефоне, и каша чуточку пригорела. Старушка была подвергнута кошачьему остракизму – он так смотрел на меня! Я до сих пор жёстко фраппирована, всхлипывала старушка. На полном серьёзе певица уверяла соседей, что Кот шипел и ругался матом, плевал комочками каши и клялся, что он при ней на кухню ни ногой. Михеев верил, Субботин только посмеивался: болтай, кошара, что хочешь – куда деваться с подводной лодки? Когда Общий Кот оставался без надзора, мог поиграть лениво с растрёпанным рыжим бантом, забытым внучкой одной из подружек оперной дивы. В момент кошачьей игры старушки, толкаясь локтями, толпились за дверью на кухню, хихикали в кулачок и подглядывали, как гимназистки в банкетный зал. В период отопления Кот грелся на подоконнике. Игнорируя возгласы типа «невозможно кухню проветрить!», он провожал городских прохожих задумчивым взглядом лодыря. Шерсть у Кота была расцветки «безумный калейдоскоп». Шалава мамочка, дружище. Родила вас в лужу с разноцветными чернилами, язвил несносный Михеев. Не шалава, а мать всех грехов, вступала в дискуссию Милица Львовна. Субботин соглашался с обоими: почему бы, собственно, шалаве не стать матерью всех грехов? Припоминаете, как очень скорбная по части социальной ответственности девушка Мария из Магдалы стала христианской святой? Что, безнравственно смотрится? Пусть тот, кто сам без греха, начистит мне кастрюлю картошки, резюмировал Вилька, лишая соседей дискуссионной инициативы. Общий Кот, как и положено венценосной особе, имел в квартире целых три прозвища. Милица звала его Обормотом, это было весьма близко к тексту. Субботин призывал Бартоломью: кот жмурил рыжие веки, но шёл на зов – похоже, из любопытства. Михеев кликал котика Мамыкой. Общий Кот, накормленный и обласканный, любил поплакаться в жилетку Михеичу, начиная монолог решительным «мам-мы». Егорыч уверял, что Мамыка, тёртый калач, в часы раздумий выкрикивал: «Хам-мы!» и виртуозно матерился, подобно маляру, случайно опрокинувшему на себя ведёрко с белилами. Субботин задумался… и даже хрипло мяукнул.
– Что это вы? Ешьте, ешьте! Пирожки с капустой, на сливочном масле, – приговаривала Милица Львовна. – Печь некогда, Виля, а домашнего хочется.
– Очень хочется! – вздохнул Субботин. – По полустанкам пропала молодость моя. Я вот сегодня хачапури еле умял…
И осёкся под угрюмым кошачьим взглядом. Совсем обедать разучились, сказал выразительный взгляд. Любую гадость сожрёте без зазрения совести, лишь бы ни с кем не делиться.
– Милица Львовна, простите великодушно, – озвучил Вилька немую просьбу, поступившую от представителя животного мира. – Не найдётся ли кусочка колбаски? Лучше варёной. Без жира. Кот одобрительно кивнул – хороший выбор! – и выжидающе уставился на старушку. Оперная дива на секунду задумалась, потом улыбнулась:
– Сейчас посмотрю. Как не быть… несу!
Обед удался. Соседи по коммуналке сообща отпраздновали приход нового дня. Блаженно улыбаясь, Милица раскуривала чёрную пахитоску. Вилька давно не курил и уж тем более не позволял никому из гостей. Было и без этого неуютно. Коммуналки, как известно, бывают двух типов: плохие либо очень плохие. Здешняя была до изжоги скверной, держась на природном оптимизме её обитателей. В пространстве пахло мочой, войной с тараканами и неизменным вчерашним супом, пролитым на плиту. Меблировка субботинской комнаты, вымощенной классическим дубовым паркетом, выполнена была незатейливо, в стиле военного коммунизма:
– красивый камин в углу, о нём мы уже рассказывали, два разномастных стула, давно не модный стол-книжка, плоский телевизор, висевший на стенке с облупленными обоями, плюс исцарапанный котом книжный шкаф из карельской берёзы, вызывавший в памяти, по странной аналогии, трагические судьбы русской интеллигенции;
– прикроватная тумбочка, поверхность которой завалена сточенными карандашами, пустыми шариковыми ручками, механическим будильником, звонившим порой некстати, подвирающим калькулятором, старыми кроссвордами, разрозненными записями и парочкой растрёпанных детективов в мягких обложках;
– мягчайшая софа без спинок, старое кожаное кресло коньячного цвета в стиле «липовый чиппендейл», брошенное при переезде и ставшее лёгкой добычей.
– книжный шкаф из карельской берёзы, изодранный Общим Котом – вероятно, из ненависти к чтению – служил заодно сервантом, храня бокалы и безделушки. Но вот чего не знали соседи, да и никто другой: в нижней полке шкафа был оборудован тайник, где хранились скромные накопления, важные документы, а также Лялькин злополучный компьютер. Вздохнув, Субботин выключил ноутбук и вновь убрал его со стола. Пора было возвращаться в офис.
Глава 4-я. Вылазка
Среда, 23 марта 2008 г., 14.40.
Ни новостей, ни предчувствий. Вновь обретя душевное спокойствие, риэлтор собирался уйти на службу, когда из соседней комнаты донёсся стук молотка.
– Михеич! – воззвал Субботин. – Ты дома? Чего не на смене?
– Почти уехал, – ответил голос за стенкой.
– Зайди сегодня на ужин. У меня от поездки заначка осталась. Будем пить хорошую водку. И закусывать её блинами с икрой. Вот, кстати: есть у тебя икра? Возьми с собой… тогда ты сможешь зайти без стука. Даже без сопровождающей!
– Икры, как дерьма за баней. Кабачковой, правда. Со знаками качества и количества. Хорош трепаться, Билли, я на тропе войны.
– Мемуары опять строчишь? Броня крепка, а башня вся помята?
– Лампу чиню. Абажур надо сменить, – отозвался Михеев.
– Машина на ходу? Тормоза не клинит? – не унимался Вилька, хлопая себя по карманам. Нет, всё же ключики придётся заказывать. Ах, дьяволы… вот они! На буфете. Не иначе, сами пришли… тут из-за стенки донёсся скупой ответ:
– Всё в ажуре, в абажуре… вот только сменщик подводит.
– Какие проблемы?! Нашли на него ремзону!
– Кого ты учишь? Пошёл ты… знаешь, куда?
– Знаю-знаю. Уже иду.
Субботин ожидал прихода стажёра не раньше пяти, но тот себя пригласил к половине третьего. Презрев условности, Геннадий Рогачёв до приезда будущего шефа вовсю обживался в агентстве «Антигуа». Нагрянув внезапно, как коршун в курятник, Гена, опытный столичный сердцеед, моментально завладел вниманием обитательниц субботинского сераля. Нина, Марина и Катя, разновозрастные, но обаятельные, тормошили юношу, наперебой расспрашивали и хохотали. Он озирался по сторонам и хмыкал, знакомясь с настенной россыпью, типа: «Хочешь умереть молодым? Спроси, хочу ли я похудеть!», «Не говори мне, чем заняться, и не услышишь, куда пойти!». Устав от общения, Рогачёв попросил глоток кофе. Ему принесли огромную чашку, украшенную затейливым вензелем: «Я тоже работаю в этом цирке».
Стажёр, прочитав по кругу, не выдержал и откровенно расхохотался. Генка Рогачёв был невысок, но хорош собой, как певец Губин, имел открытое лицо и широкий лоб с белокурой прядью, как поэт Есенин. Миндалевидные карие глазки, словно взятые у девушки напрокат, не портили ни приплюснутый нос, ни широкий рот с мелкими и крепкими зубками, которые, казалось, не столько сопровождали улыбку, сколько предупреждали: нам пальца в рот не клади! Внезапно беседа смолкла, в дверях появилась Даша, приёмная дочь Субботина.
– Вы кто, санитарный врач? Чего притихли? – недоуменно спросил стажёр.
– А вы у нас кто, массовик-затейник? Ржёте так, что на лестнице пыль столбом, – сказала Даша. – Субботин здесь? Телефон постоянно занят.
– Присядь, ребёнок! И не рыпайся. Султан скоро явится, – сказала Катя, тряхнув изящно заготовленными дредами, и громко захохотала, закидывая голову. Катя была симпатичной толстушкой лет тридцати, деловой и сметливой. Прикрыв глаза, миниатюрная Марина, накрашенная и броская, насмешливо хмыкнула, и только главбух, которого все в агентстве «Антигуа», от Вильки до уборщицы, звали Нинулей, и глазом не повела. Подойдя к Даше, Нинуля дружески обняла её в знак приветствия.
Застенчивому по натуре главбуху нелегко было выражать эмоции, как человеку, привыкшему к сдержанной манере общения. К моменту нашего повествования Нине было около сорока. Субботин весьма ценил свой маленький коллектив, где все дополняли друг друга, и прозвище «гарем», брошенное кем-то из посторонних, прочно прилипло к маленькому коллективу «Антигуа». Но Нину Вилька выделял особо, профессиональный главбух – это сердце и кровь предприятия. В застенчивой Нине легко уживались отзывчивость, жёсткость к несправедливости и готовность к инициативе, что, если подумать, не столь уж разные вещи. Она умела ловко накрыть на стол, мгновенно поднять отчёты и разобраться с налоговой инспекцией. Простое, милое лицо; неяркий, точно рассчитанный макияж; дорогое и опрятное платье – такой была Нина-главбух.
