Море, горы и киты

Предисловие

Один. Два. Три. Четыре…

Это не урок математики в первом классе.

…Шесть. Семь. Восемь. Девять…

И даже не игра в прятки.

…Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать…

И даже не эксперимент по задержанию дыхания под водой.

…Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать…

Это я с утра стою перед зеркалом в ванной.

…Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Двадцать четыре…

И вожу указательным пальцем правой руки по своему лицу.

…Двадцать шесть…

Это не шутка.

…Двадцать семь…

Это всё абсолютно серьёзно.

…Двадцать восемь.

Вытянутый палец зависает в воздухе. Я глубоко вдыхаю и повторяю шёпотом: двадцать восемь. Ванная комната становится ещё теснее.

Двадцать восемь. Не зная контекста, можно и позавидовать. Но я погружён в контекст с головой. Мы с контекстом неразлучны, как сиамские близнецы, как рыба-прилипала и брюхо акулы, как берёза и подберёзовики, как палач и чувство вины.

Мы здесь одни: я, голая лампочка и двадцать восемь прыщей на моём лице. Сегодня у нас годовщина: пять лет вместе. Пять лет бесплодной битвы в меньшинстве. Битвы с противником, который всегда на шаг впереди. Битвы, больше похожей на бег по кругу. Срубишь одну голову – на её месте вырастает две новых. Миф, ставший реальностью.

Крем за полторы тысячи рублей ехидно улыбается мне со своей полки. Утренний гель для умывания за две тысячи рублей показывает мне язык. Вечерний гель для умывания за тысячу семьсот крутит пальцем у виска.

От них никакой пользы. Как и от огуречной маски. Как и от хвалёной салициловой кислоты. Как и от зубной пасты. Как и от сока алоэ. Как и от перекиси водорода. Как и от спирта. Как и от бабушкиных молитв. Всё одно.

– Сглазили тебя, сынок, – сказала мне однажды бабушка и украдкой нарисовала в воздухе крест. – Врачи тут уже не помогут – не их спе-ци-ли-за-цья. Знахарка тебе нужна умелая. Знахарка. – снова машинальное движение рукой сверху вниз, справа налево.

Сейчас её слова звучат у меня в голове отчётливо, как будто бабушка стоит прямо за моей спиной. Как будто бабушка ещё жива. Как будто из кухни доносится запах свежеиспечённых пирогов с капустой. И с луком. И с яйцом.

Я даже готов поверить, что Благодатный огонь в канун Пасхи сходит сам по себе, лишь бы это оказалось правдой. Готов поверить, что святая вода действительно обладает магическими свойствами, лишь бы это оказалось правдой. Готов поверить, что диплом о высшем образовании ещё имеет значение, лишь бы это оказалось правдой.

Резко оборачиваюсь: никого там нет. И из кухни доносятся только стоны повесившейся в холодильнике мыши.

Глаза начинают намокать, а это сейчас ни к чему. Прогоняю ненужные мысли и вглядываюсь в своё отражение, прищурившись. Отражение прищуривается в ответ, его зрачки изучающе крутятся в глазных яблоках. Это будет продолжаться, пока кто-то из нас не отвернётся. Все знают правила – никто не хочет проигрывать. На кону – честь. На кону – достоинство.

А что, если бабушка была права?

Глаза слезятся, но я не сдамся.

Что, если выход остался только один?

Я сильнее.

Разве это так уж невероятно?

Я уступаю и отвожу взгляд.

Утопающий, как известно, хватается даже за соломинку, и я только что нашёл свою. Это и не соломинка вовсе – это лишь игра света, мираж, обман зрения. Но я всё равно крепко сжимаю её тонкими пальцами.

Так начинается моя история. В одних трусах. И перед зеркалом в ванной.

Глава 1. Анна Викторовна Галицкая

Какое-то время продолжаю смотреть в мутное зеркало в ожидании чудесного исцеления, спустя пару минут – в ожидании хотя бы крохотного улучшения, а ещё через минуту просто сплёвываю в раковину сгусток плотной слюны: если не время, то гроб это дело точно исправит. А если и у него не получится, то меня это уже не будет волновать.

Снова хочется разбить зеркало кулаком, поселиться в счастливом неведении и остаться там навсегда, но здравый смысл одерживает верх. Всё равно с моим телосложением я бы и трещины на стекле не оставил. Да и ни в чём оно не виновато. Наверное. Потусторонний я выдыхает спокойно, заметив, как моя ладонь снова превращается в ладонь.

Значит, двадцать восемь сегодня. Всего на четыре процента больше, чем вчера. Не так уж и плохо, но я готов рвать на голове волосы. Не так уж и плохо – это тот уровень жизни, к которому нас приучают с детства. Могло быть хуже – не это ли повод для счастья? Кому-то хуже, чем мне. Так чего жаловаться? Кто-то, вон, вообще умирает в страшной агонии прямо в эту секунду. Что мои проблемы по сравнению с этим?

Четыре процента. Я, кстати, люблю математику. Помогает укрыться от гнетущей реальности за выращенными в пробирке проблемами. Экспоненты, интегралы, дифференциалы, арктангенсы, гипотенузы: такая же фантастическая вселенная, как «Гарри Поттер» или «Властелин Колец», – только для более узкого круга лиц.

Кажется, на подобные мысли уходит большая часть моей жизни. На подобные мысли и чрезмерно детализированные сны. С ними хорошо и уютно. Я бы с ними никогда не расставался, если честно. Я бы оставил реальность реалистам и больше к ней не возвращался.

Но реальность рано или поздно неотвратимо возвращается ко мне сама.

И я прекрасно понимаю, что чудес на свете не бывает. И с этим прекрасным пониманием упорно продолжаю в них верить. Сколько бы раз мир за пределами моих фантазий ни доказывал мне обратное, меня не переубедить. Без веры в чудо человеку остаётся только смотреть в потолок и ждать смерти. Без веры в чудо мы бы так и сидели в пещерах с палками.

Вера в чудо ведёт планету по орбите. Вера в чудо разливает по небу северное сияние. Вера в чудо превращает гусеницу в бабочку.

Выдавив остатки зубной пасты на щётку, отворачиваюсь, но перед глазами по-прежнему – красное на белом. Знаете ещё хоть одного человека, который чистит зубы, стоя спиной к зеркалу? И я не знаю.

Пять лет… Подумать только. А началось всё с одного маленького прыщика, которому я не придал должного значения. И месть его оказалась страшна.

Не давите прыщи. Сходите к врачу. Не ищите спасения в интернете. Сходите к врачу. Не надейтесь на время. Сходите к врачу. Спойлер: врач вам не поможет, но, по крайней мере, благодаря вам кто-то сможет прокормить семью.

Если у вас никогда не было проблем с кожей, вам будет сложно понять меня. Пустяк, через месяц пройдёт, просто нужно умываться чаще. Нет, это так не работает. И сколько бы я ни пытался найти виноватых, докопаться до истоков, всегда приходил к одному и тому же выводу. Генетика – мастерица издеваться над людьми. Генетика питается людской злобой, когда те смотрят в зеркало по утрам, случайно включают фронтальную камеру на телефоне или роняют взгляд на затонированные стёкла припаркованных во дворе машин, и запивает их отчаяние их же слезами.

А иногда – в редкие периоды просветления – злодейка улучшает ситуацию на короткий промежуток времени, чтобы человек не наложил на себя руки от безысходности, и таким образом растягивает удовольствие на долгие-долгие годы.

Тот, кто каждый день запивает гамбургеры диетической Колой и не толстеет, встанет на её сторону, разумеется. Он всегда будет смотреть на меня косо. Кто-то должен каждый день ходить в спортзал, чтобы не растолстеть от высококалорийного городского воздуха, а кто-то съедает перед сном половину медовика, запивая всё это дело чаем с сахаром, и просыпается после этого худее, чем засыпал накануне.

Но вообще я не жалуюсь, хотя не похоже, конечно. Просто некому жаловаться. Против сил природы я пойти не могу, и остаётся лишь молча смотреть на людей с чистой кожей и тихонько завидовать себе под нос.

А ведь я даже не курил никогда… И почти не пью. Ну, по современным меркам… Разве этого мало? Разве это не повод для гордости в двадцать один год? Страдай всё равно. Ты заслужил. Страдай за грехи давно почивших предков. Страдай, просто потому что так надо. Просто потому что тебе выпал несчастливый билет.

Кто-то сейчас умирает в страшной агонии… Кто-то сейчас умирает в страшной агонии… Кто-то сейчас умирает в страшной агонии…

Вы верите народным пословицам? И я не верю. Не судить книгу по обложке? Ну здрасьте. Обесценивание труда художников и дизайнеров, во-первых. Полная чушь, во-вторых. Все только и делают, что судят книги по обложкам. Поверьте мне. У меня было ровно пять лет, чтобы убедиться в этом. С такой-то обложкой. С такой обложкой книгу никто читать не станет. Я бы и сам не стал, что греха таить.

С зубной щёткой во рту я подхожу к окну и распахиваю его настежь. Холодный ветер заглядывает в комнату и, не найдя там ничего интересного, продолжает свой бесцельный путь. Непроглядный туман отвесной стеной закрывает от меня весь мир, и на душе почему-то становится спокойнее. Стоя полуголым на границе двух климатических зон, я покрываюсь мурашками, но закрывать окно не хочется. В этом тумане в моменте скрываются ответы на все мои вопросы, стоит только протянуть руку, стоит только сделать шаг…

Но самоубийство – не выход. Не хочется лишний раз расстраивать маму.

Понимаю, что вода до сих пор льётся из крана вхолостую. На пороге ванной останавливаюсь и смотрю на шумный поток, считая про себя утекающие в никуда литры, рубли, минуты. Моим внукам будет, за что винить деда. Моим внукам? Для внуков сначала нужны дети, а дети, как я слышал, всё-таки появляются не из капусты. Бросаю беглый взгляд, который затягивается на несколько минут, на зеркало, и проблемы моих внуков как-то сразу перестают меня волновать. Двухнедельная небритость и бока на ранней стадии свисания совсем не играют моей внешности на руку.

Лучше бы детей находили в капусте.

Обрывки тумана всё ещё висят в воздухе, когда я подхожу к окну во второй раз уже без зубной щётки, – только мелкая дымка ползёт по мокрому после ночного дождя асфальту, хватая спешащих на работу за ноги.

Вдалеке, в тонкой щели между двумя серыми панельками, одинокий луч света борется с остатками сил тьмы, а через секунду к нему на помощь приходит целое солнце, против которого у ночи нет и шанса.

Ни для кого не секрет, что мысли до и после рассвета – это совсем разные мысли.

Из коридорного зеркала на меня смотрит уже другой человек. Я даже готов признать, что всё-таки довольно хорош собою, если опустить некоторые детали. Даже знаю, сколько именно деталей надо опустить. И дело тут не в раздвоении личности, а в люстре, которая сохранила только одну лампочку из шести. Вот бы везде было такое освещение – и для окружающей среды полезно, и людям с некоторыми деталями не так некомфортно пребывать в социуме.

Не самооценка – американские горки. То возносится вместе со мной до небес, то опускается на самое дно, где меня встречают рыбы-капли, с умным видом говорящие мне что-то, только я не могу разобрать ни слова: не знаю рыбьего языка.

Экран ноутбука загорается и спугивает из комнаты остатки ночи. Мои намерения ясны и весьма серьёзны: недолго думая, я начинаю вбивать в строку поиска что-то вроде «знахарки поблизости». Браузер сам подсказывает мне окончание запроса – в своём желании я не одинок.

Никогда бы не подумал, что поблизости проживает столько целительниц и колдуний, готовых излечить меня от любой болезни, не потребовав номера страхового полиса, а спросив лишь номер банковской карты. Анонимные доброжелатели создали целый сервис, где по щелчку мыши мне открылись все тайны доселе скрытого от глаз колдовского мира. Удобно.

Кто-то даже оставляет отзывы определённым знахаркам, а некоторые даже оставляют положительные отзывы. Некая Ольга К. благодарит знахарку Алевтину за излечение от астмы, Оксана П. восхваляет целительницу Прасковью, которая на фотографии – в серёжках в форме эмбрионов, за избавление от «дурного» запаха изо рта, Михаил У. боготворит таинственную Гертруду за спасение сына от проказы (будь это письмо, я уверен, весь лист был бы покрыт солёными разводами), Глеба З. излечили от зуда в подмышках, Людмилу К. вытащили из депрессии, Николая В. отогрели от хронического озноба. Там есть всё: чахотка, чесотка, лишай, инсульт, инфаркт, грибок, диарея, ожирение, анорексия, шизофрения, непереносимость лактозы, аллергия на запах собственного пота… И там есть все: Иоанн, Иоанна, Иоаннина, доктор Штульц, его брат-близнец, совсем на него не похожий, вдова покойного барона Вяземского, обретшая после смерти мужа редкий дар, Василина, Афродита, Серафима, Мелисса, Клавдия, две Клеопатры, Люсия, Урсула, Евангелина… На этом я заканчиваю только с первой страницей.

Выбрать кого-то одного из этого многообразия невозможно. С каждой фотографии на меня смотрит человек, окутанный бледно-оранжевым дымом, обвешанный амулетами и оберегами всевозможных форм и размеров, с кривыми жёлтыми зубами, бледной кожей, сальными волосами и хитро прищуренными глазами. Мне кажется, я могу чувствовать запах благовоний и табака, исходящий от них, даже сквозь экран.

Вторая страница, четвёртая, шестая, двадцать вторая… Я уже жалею, что вообще взялся за это, но убеждаю себя, что хоть что-то за свою жизнь мне нужно довести до конца, даже если этим чем-то окажется выбор знахарки.

Двадцать восьмая страница. Анна Викторовна Галицкая. Я натыкаюсь на её профиль, когда на улице уже совсем посветлело. Женщина на фотографии одета в строгий чёрно-белый костюм, и серёжки в её ушах даже не достают до плеч. Область вокруг ясных глаз не замазана чёрной тушью, а зубы за полуоткрытыми в лёгкой улыбке губами ровные и белые, но не искусственно-белые, как у голливудских звёзд, а природно-белые, как у тех, кого не любят стоматологи.

Отзывов у Анны Викторовны нет, как и оценок вообще. Это подкупает. Анна Викторовна – чистый лист.

Я всегда принимаю важные жизненные решения за долю секунды и через мгновение уже наслаждаюсь звучанием размеренных гудков, раздающихся из динамика телефона.

– Слушаю, – незнакомый голос удивительно мягкий. Такой мягкий, что невольно начинаешь скучать, когда он замолкает. – Алло?

Я забываю, что во время диалога говорить надо обоим.

– Алло! – получается громче, чем я планировал, и мне представляется, как человек на том конце провода рефлекторно отдёргивает трубку от уха. – Доброе утро!

– Доброе, – она вздыхает. – Вы по делу или так?

Только сейчас понимаю, что ей, наверное, каждый второй звонит ради шутки.

– Я, – прочищаю связки от скопившейся там за время молчания слизи, – я бы хотел записаться на приём.

– Это не больница, чтобы записываться на приём, – из динамика раздаётся щелчок зажигалки, а затем тихий шорох медленно выдыхаемого дыма.

– Ну, как это у вас называется? Сеанс?

– И не сеанс, – её голос убаюкивает.

– Занятие?

Она смеётся, и я невольно смеюсь в ответ. Так мы и сидим, смеясь, целую минуту, а может и все пять, – два крошечных человечка, разделённые километрами научного прогресса.

– Ладно, назовите Ваше имя и удобное время – запишу Вас на приём… – она снова затягивается.

– Никита, – почему-то мне хочется, чтобы меня звали как угодно, но только не Никитой.

– Никита? – возможно, её голову посещает та же мысль. Общаешься вот так с человеком, ничего не предвещает беды, а потом выясняется, что его зовут Никита. – А время?

– Могу хоть сейчас, – смотрю в окно и вижу сидящего на подоконнике голубя: одним глазом он изучает содержимое моей комнаты. Круглый зрачок крутится в глазном яблоке и не останавливается ни на секунду. – Ну, вернее, через двадцать минут.

– Хорошо, тогда жду Вас через двадцать минут, Никита, – знахарка бросает трубку.

«Никита…» – почему-то сижу со счастливой улыбкой на лице. Некоторые люди могут просто говорить – этого будет достаточно. Её голос звучит у меня в голове. Мягкий, в меру низкий, тягучий, живой. Меня накрывает приятной тяжестью: я бы остался в этом положении навсегда.

«…жду Вас через двадцать минут, Никита», – хорошо.

В голове молнией проносится осознание: она ждёт меня через двадцать минут. Она ждёт меня! Резко вскакиваю со стула, на секунду перед глазами – мозаика. Чуть кружится голова, но это мелочи жизни. Главное – не опоздать. Ни в коем случае нельзя опоздать.

По-моему, я никогда так быстро не одевался. Анна Викторовна Галицкая очаровывает и притягивает, как всё новое и неизвестное. Но Анна Викторовна не прощает ошибок. Анна Викторовна не даёт вторых шансов.

Через минуту я уже стою перед входной дверью с глупой улыбкой на лице, как первоклассник первого сентября, который пока не догадывается, что ждёт его впереди.

Остаётся только случайно не спугнуть это нечто, что захватило меня с головой. Очень пьянящее чувство, когда кажется, что ты наконец-то делаешь правильный выбор. Можно ли вообще судить о правильности выбора? Вопрос философский.

Выхожу на улицу в приподнятом настроении, потому что в подъезде совсем не осталось зеркал, а вместе с ними и возможности встретиться с тем, кто виноват во всех моих бедах. Все зеркала, которые когда-то висели на каждом этаже, сняли умелые дельцы, чтобы было что поставить у себя в прихожей. Думаю, их квартиры теперь напоминают зеркальные комнаты из парков развлечений. Должно быть весело: теперь они никогда не забудут вид собственных лиц после восьмичасового рабочего дня. Эти же люди, кстати говоря, создали в подъезде романтический полумрак.

Прямо перед дверью подъезда вдруг назревает вопрос, взявшийся из ниоткуда. Просто назревает, и всё. Без предупреждения. Примерно как вопрос, закрыл ли я входную дверь на ключ или выключил ли я утюг. Они появляются, чтобы не дать мозгу расслабиться. Расслабление для мозга – смерть.

Что чувствуют слепые люди, которые не знают, как они выглядят? Да, что? Их, наверное, мало беспокоит наличие прыщей у них на лице. Их вообще мало беспокоит их внешний вид. Они никогда не видели моря, птиц, неба… Никогда не видели света заходящего солнца, прорывающегося сквозь верхушки деревьев, или улыбающегося золотистого ретривера… Никогда не видели полную луну, окружённую миллиардами звёзд в безоблачную ночь, или цветущую вишню…

А я видел. И в этой мысли я нахожу успокоение. И мне не стыдно. Стыдно должно быть тому, кто убил Джона Леннона. А мне не стыдно.

Выходя из дома, я натыкаюсь на пожилую соседку, которая живёт на пятом этаже и всегда неодобрительно качает головой после встречи со мной, думая, что я этого не вижу. А ведь я непременно здороваюсь с ней и придерживаю для неё дверь… Каждый раз её недовольство вызывает у меня только улыбку, раздражающую её ещё больше. Поверьте мне: нет надёжнее защиты от влияния озлобленного мира, чем искренняя улыбка. Никогда не подводит.

Насколько проще могла бы стать моя жизнь, если бы я находил в себе силы отвечать улыбкой на все мелкие неприятности? Этого я никогда не узнаю.

Погода ровно такая, какая и должна быть погода в конце ноября. Пограничное время между золотой и белой темами окружающего мира, когда планета из последних сил пытается прожевать опавшие листья и замести любые следы давно ушедшего лета, полностью наплевав на свой внешний вид. Моё нелюбимое время года, когда в осенней куртке уже холодно, а в зимней – ещё жарко, когда неуютно становится от одного взгляда из окна и безграничная власть оказывается в руках серого цвета.

Ноябрь – для грустных.

Навигатор очень скоро приводит меня к цели: улица Благодатная, дом 28. На стенах здания нет свободного от рекламы и граффити места, пахнет там сырым картоном, свежей мочой и несвежим перегаром, а признаки жизни выказывают только старые жирные крысы, которые не стесняются бегать прямо под моими ногами. Неоновая вывеска над входом гласит: «Галицкая: маникюр, педикюр, гадание на таро». У буквы «ю» в слове «педикюр» горит только правая часть, отчего вывеска обретает и иные смыслы. Деревянная дверь приоткрыта: вряд ли кто-то попытается зайти туда просто так, не говоря уже о том, чтобы проникнуть в это место силой.

Вокруг нет ни одного человека, по крайней мере живого. Я сверяюсь с адресом, указанном на сайте: улица Благодатная, дом 28. Я пришёл туда. Правда, благодатное у этой улицы только название. Но не буду судить книгу по обложке.

Другой мир, тот, из которого я явился, зовёт меня обратно, но я твёрдо решил, что сделаю это сегодня или не сделаю уже никогда, и поэтому, перепрыгнув три ступеньки разом и задержав дыхание, шагаю внутрь. Дверь за мной с грохотом захлопывается.

В салоне маникюра и педикюра оказывается даже холоднее, чем на улице, и темно, как во время сумерек в лесу. В дальнем конце коридора находится единственное окно, также исписанное деятелями древнейшего из искусств, из-за чего по стенам прыгают игривые узоры и глаза очень скоро устают.

В воздухе витает едва уловимый запах ладана и табака. Как будто пожилой проповедник только что вернулся с перекура и наклонился поближе, чтобы услышать обо всех моих грехах.

– Вам нужно особое приглашение?

От неожиданности я подпрыгиваю: единственная комната, в которую этот коридор ведёт, оказывается открытой, из дверного проёма торчит голова молодой женщины, окутанная апельсиновым дымом.

Я ничего не отвечаю и подхожу поближе: Анна Викторовна Галицкая в жизни ничем не отличается от своей фотографии с ведьминского маркетплейса. Чёрные волосы собраны в тугой пучок на затылке, на ногах блестят красные туфли на огромном каблуке, верхние пуговицы белого халата расстегнуты и показывают примостившийся на груди кулон: залитое эпоксидной смолой тело крохотной жабы на фоне рубашки изумрудного цвета.

– Можно? – я киваю в сторону комнаты, откуда исходит соблазнительное тепло.

– Никита? – звучание моего имени в этот раз не вызывает у неё никакой реакции.

Вопрос, на самом деле, не из категории умных. Кто ещё мог зайти в это место, если не я?

– Он самый – я Вам зво…

– Тогда проходите, Никита, – она шагает в оранжевое.

По телефону её голос казался мне гораздо приятнее. Стоит признать, и вся эта идея тогда казалась мне гораздо адекватнее. Но мир изменчив.

Я резко выдыхаю и следую за ней. На пороге мне будто приходится преодолеть невидимую стену: или чёрная магия не хочет пускать меня к себе, или серый реальный мир не хочет меня отпускать – воздух в этом месте словно заменили на более плотное вещество. На секунду уши закладывает, глаза теряют фокус, нос перестаёт выполнять свою основную функцию – тогда же я жалею о своём решении перед этим выдохнуть весь остававшийся в лёгких кислород. Но секунда проходит.

Я оказываюсь на её территории.

Первым в глаза бросается стеклянный кофейный столик, вместо ножек у которого –человеческие руки, сделанные (я хотел бы в это верить) из красного мрамора. Неживые руки словно поддерживают хрупкое стекло. Его окружают два белых кожаных кресла и такой же диван, столь ослепительно белый, что при взгляде на него начинают болеть глаза.

В одном из кресел восседает, закинув ногу на ногу, сама Анна Викторовна Галицкая. Она внимательно следит за мной одними зрачками, сомкнув губы в полуулыбке. Всю комнату заполняет дым, со времени моего прихода из оранжевого ставший бледно-розовым. Пол укрыт шкурой тигра. Скорее всего, уже мёртвого.

– Присаживайтесь, – её голос – неотъемлемая часть этого места. Без него всё в этой комнате тут же развалится.

Я не успеваю как следует рассмотреть убранство кабинета, хотя и не сомневаюсь, что тут есть, что рассматривать, – только краем глаза замечаю висящую на стене голову зебры и стоящий в дальнем углу баллон с газом. Окон там нет, как и кондиционера или вентилятора, но воздух остаётся свежим, несмотря на тепло. Источниками света служат расставленные тут и там свечи, с которых совсем не стекает воск, из-за чего они кажутся искусственными, но я уверен, что они куда реальнее меня самого.

Сажусь в кресло напротив знахарки, и какое-то время мы молча смотрим друг другу в глаза. Наверное, так и должны проходить спиритические сеансы: люди долго смотрят друг другу в глаза, вдыхая запах ладана, а потом один из них платит другому деньги.

На ней нет макияжа: мне видны тонкие морщинки, разбегающиеся из уголков глаз, из уголков рта, вокруг ямочек у неё на щеках, видны трещинки у неё на губах, потемнения над ярко выраженными скулами…

Анна Викторовна меняет ноги местами: теперь сверху левая. Цепь, связывающая наши взгляды, беззвучно лопается.

Я смотрю на столик: на нём в беспорядке навалено всё подряд, как будто Анна Галицкая специально выставила всё это на обозрение, чтобы предстать передо мной во всей красе. Карты с изображениями скелетов, змеев, цветов, клинков, ампулы с разноцветными жидкостями, золотые песочные часы, карта звёздного неба, карта дорог Ленинградской области 1998 года, моток шерсти для вязания с тремя торчащими спицами, три толстые пыльные книги с латинскими буквами на корешках, пепельница в виде человеческой челюсти, моя фотография… Не трудно догадаться, что заинтересовало меня больше всего. Что-то внутри меня ёкает, и я покрепче вцепляюсь в зыбучие подлокотники. На фотографии я – идеальная версия самого себя: с густыми волнистыми волосами до плеч, горящим взглядом, белоснежными зубами и идеально чистой кожей, такой, какая бывает только у людей в рекламе зубной пасты. Я тянусь за фотографией, чтобы разглядеть её получше, но Анна Викторовна добирается до неё раньше.