Яся осмотрелась. В помещении было грязно: валялись разбросанные вещи, обувь, рваные тряпки, пахло чем-то терпким и затхлым. Дурное предчувствие, отпустившее ее на некоторое время, нахлынуло вновь. Она бросилась к выходу, но дверь отворилась и в комнату вошли четверо мужчин. Все были в форме охранников, но того, который вел ее коридорами, среди них не было. Зато был другой, которого они встретили по дороге, и кто разглядывал ее с неприкрытой похотью. Яся застыла. Она поняла, что быть беде, лишь только увидела их лица, перекошенные гнусными ухмылками и предвкушением. Еще она поняла, что от них, как от дикого зверя, бежать нельзя: набросятся сразу. Она медленно сделала шаг к стене, не спуская глаз с вошедших.
– Пгывет! – картаво обратился к ней тот, которого она уже видела. Теперь она рассмотрела его – невысокий, коренастый, с прыщавым лицом и тяжелым пристальным взглядом.
– Дело, значит, такое, кгасатуля. Ты к нам по-хогошему, и мы тебя не обидим, – он усмехнулся и посмотрел на приятелей. Те одобрительно гоготнули, словно гуси. Они и напоминали стаю гусей – мясистых, коротконогих, тупоклювых, каких Яся видела на ферме за городом. Только эти опасны.
– А чего надо-то? – она сделала еще шажочек назад, задев боком столик с остатками еды и мусором.
– Гы-гы! Ты дугочку-то не включай! Понятно, чего надо! Газдевайся и ложись давай! Лучше сама, хотя и мы помочь можем! – компания снова загоготала. Мужские лица отекли, налились кровью, губы кривились, кулаки сжимались и разжимались. Они еще сдерживали себя, словно волки, которые бродят кругами, не решаясь напасть на незнакомую добычу, но уже почуяли запах крови и поняли, что жертва слаба и не станет сопротивляться.
Яся решила тянуть время.
– Ну ладно. А можно помыться? А то я сутки не мылась. Мне бы в душ на минуточку! – рука ее опустилась в ворох мусора на столе и нащупала что-то твердое и острое. Нож! Она сжала рукоять, указательным пальцем проверив остроту лезвия.
– Ниче, мы не брезгливые, – просипел другой охранник. – Нам бы побыстрее да поглубже! – стая хохотнула и придвинулась.
Ужас пер откуда-то из глубин ощутимым плотным напором, мешал дышать и думать. Яся напрягла диафрагму и резко выдохнула, пытаясь противостоять удушающему потоку.
– Пыхтит девчонка! Готова уже, мужики! Давайте-ка сразу по двое, чтоб не томить! Жека, мы с тобой первые: нам по старшинству полагается, – охранник постарше отодвинул остальных и схватил Ясю за плечи. Дальше Яся помнила смутно. Сначала в лицо шибанула смесь запахов пота, чеснока и еще чего-то отвратительного, от чего ее сразу затошнило. Потом она почувствовала ледяные жадные пальцы, червями заползающие ей под одежду. Охранник прижал ее к стене и тяжело задышал вонью в шею. Яся трепыхнулась, потом еще раз, но грузное мужское тело не отодвинулось, а лишь сильнее придавило. Она забилась, закричала, пытаясь выскользнуть из плотной хватки, но это только добавило задору ее насильнику – он резко раздвинул ей ноги коленом, всунул руку между ног и жарко зашептал в ухо:
– Давай, кричи, сопротивляйся… Я это дело люблю… Чтоб сопротивлялись… Слаще будет… Кричи…
И она закричала. Она вложила в крик все силы, и силы вернулись к ней обратно, отразившись эхом о невидимый эфир. Яся вывернулась, размахнулась и всадила нож в мякоть мужского тела. Она на мгновение ощутила сопротивление кости, но потом нож соскользнул и погрузился по самую рукоятку. Охранник отвалился, захрипел, упал в руки подоспевших приятелей, а Яся, воспользовавшись моментом, бросилась к двери и распахнула ее. За дверью стояли двое – ее прежний охранник и другой – высокий, здоровый, с крупными чертами лица. Свобода, которая досталась ей такой ценой, оказалась фальшивой. Яся от отчаяния зарычала, оскалилась и бросилась прямо на охранников, но тут же горло ожгло резкой болью: один из тех, кто был в комнате, накинул ей ремень на шею и дернул ее назад.
– Сука! – заорал он и швырнул ее на пол. Яся сжалась в ожидании боли, закрыла голову ладонями, но ничего не последовало. Над ней зазвенели голоса, раздались глухие удары, чьи-то крики.
– Удавлю вас, ублюдки!
– Держите его, держите! Шокеры! Шокеры давай!
Она поползла прочь, в сторону двери, спиной ощущая, как сзади двигаются тела, обдавая ее потоками воздуха. Она уже почти вырвалась в коридор, как на нее навалилась тяжесть и ей показалось, что сейчас ее раздавят.
– Не хочу! Не трогайте меня! Мне больно! – закричала она, и раздавливающая ее сила внезапно исчезла.
– Отпустите ее, ублюдки! Да я вам сейчас ноги оторву и в жопу засуну! – снова заорал мужской голос, и Яся увидела, как высокий охранник вывалился в коридор и отшвырнул от себя двух других. Она метнулась к стене, а высокий встал к ней спиной, и за ее шириной она уже не видела никого. Яся не позволила чувству облегчения захватить себя – она так и осталась стоять, готовая сорваться в любой момент. Краем глаза она заметила движение слева от себя, потом спина ее защитника дернулась, он бросился вперед и исчез в беснующейся массе человеческих рук, ног, тел.
– Вот этой штукой тыкай в любого, кто к тебе приблизится, – раздался рядом голос, и Яся подскочила от ужаса. Невысокая темноволосая женщина с худым энергичным лицом и горящими глазами держала в руке шокер и направляла его на дерущихся. И тут же ткнула им в выкатившегося из кучи охранника. Тот подергался от электрического разряда и затих.
– Здоровяк с тобой? – уточнила женщина, не отрывая взгляда от дерущихся.
– Вроде, – прошелестела Яся. – Не знаю.
Еще один был вытолкнут из круга, и женщина ожгла шокером и его. С оставшимися двумя высокий расправился короткими сильными ударами.
Они остались втроем: Яся, высокий охранник и женщина с шокером. Все изучающе рассматривали друг друга. Внезапно лицо охранника перекосило удивлением. Он уставился на женщину и пробормотал:
– Опа, а вы тут чего делаете?
Глава 10
Сколько себя Костик помнил, он всегда был большим и сильным. «Сила есть – ума не надо», – говорила мать Костику в детстве, когда сердилась на него. И было в ее словах и интонации что-то такое горькое и обидное, что Костик четко понимал: ума ему очень даже надо. Он явственно осознавал собственную интеллектуальную ущербность и злился от этого. Но злиться на себя – дело безнадежное. Злость необходимо изливать во внешнюю среду, и Костик каждый раз срывал раздражение на том, кто под руку подворачивался. И получалось, что только силу он и мог использовать. Это создавало новый виток агрессии, превращая ситуацию в замкнутый круг.
Конечно, иногда сила действительно была преимуществом, особенно в школьные годы. В школе все боялись Костика, а Костик не хотел, чтобы его боялись, он хотел, чтобы его любили. Но любая ситуация всегда заканчивалась одним – дракой. Иногда Костику казалось, что внутри него живет что-то иное, чуждое ему – дикий зверь, вырывающийся наружу и крушащий все вокруг. И удерживать этого зверя становилось все сложнее. Со временем приступы ярости стали настолько неконтролируемы, что мать пригрозила отправить его в лечебницу. И Костик по-своему решил эту проблему – замкнулся, перестал общаться со сверстниками, сторонился и чужих, и знакомых. Он чутко прислушивался к тому, что происходило в нем, стараясь убаюкать монстра, не дать ему шевельнуться и залить рассудок бешенством. Ему приходилось вести бесконечный внутренний монолог, и со временем Костику удалось сжиться со своей яростью и превратить пламя в тлеющий уголек. Но полностью затушить его он не смог. Все, что он считал несправедливостью, кислотой просачивалось внутрь, растворяло выстроенные преграды и будило в нем чудовище.
Работать в полицию Костик отправился с радостным предвкушением. Он был твердо убежден, что в этот раз дремлющий в нем зверь утихнет навсегда: теперь борьба с несправедливостью обрела законное право. Он с какой-то щенячьей радостью воспринимал любые задания, вызывая у коллег скептические ухмылки и язвительные комментарии. Но Костика это не беспокоило. Его держала на плаву вера в собственную «правильность», и убежденность эта была столь велика, что подавляла любые сомнения. Эта убежденность заставляла его закрывать глаза на странности, противоречия и нестыковки, возникающие в работе. Были ситуации, когда ему казалось, что правосудие дает сбой. В эти моменты мозг услужливо подсказывал ему, что такого не может быть, что это он, Костик, неправ, неумен, неопытен, поэтому неверно понимает происходящее. И ему удавалось убедить себя и умиротворить тлеющую в нем ярость. Но подсознательно все это копилось где-то глубоко внутри, слоилось, складывалось в пока еще смутное и неоформленное движение мысли. Тонкая девичья рука, свисающая вниз, сорвала все преграды, прячущие монстра. И он вырвался наружу…
Теперь Костик сидел, понурив голову, перед Петром Степановичем и молчал. А тот нервно притоптывал и смотрел на Костика. Во взгляде Петра Степановича читалось досада: ему не нравилось находиться в данном месте. Костик ему тоже не нравился, и Костик это чувствовал. Поэтому и сидел молча, не прося о помощи.
– Не ожидал от тебя такого, – Петр Степанович крякнул. – Мать, конечно, говорила, что у тебя иногда крышу рвет, но кто ж знал, что ты при этом людям руки отрываешь?
– Там же перелом, – пробормотал Костик.
– И кости торчат наружу! – перебил его Петр Степанович. – Да если бы я знал, что ты псих, я разве ж тебя взял на задание! Вот бы делов натворил!
Костик представил, что было бы, если бы он «натворил делов» в той квартире, где развлекались мажоры, и вздрогнул.
– Молчишь? Вот и молчи! А что я матери твоей скажу? – Петр Степанович вскочил и нервно забегал по комнате. Потом внезапно остановился.
– Короче, это… Поговорил я с людьми. Будешь отрабатывать. Прям тут. Охранником. Место режимное, закрытое, выходить нельзя. Тюрьма это, Костик. Вот так. Но ты не сидеть будешь в ней, а работать. Проявишь себя – когда-нибудь отпустят. Понял?
Костик только молча кивнул. Ему очень хотелось спросить, что означает «когда-нибудь отпустят», но он кожей ощущал раздражение Петра Степановича и спрашивать не решился.
– Матери скажите, чтоб не волновалась, – пробормотал он.
– Смотри мне! Я за тебя таких людей попросил! Поручился! Не вздумай опять с ума сходить!
Петр Степанович с видимым облегчением оставил Костика в маленькой комнате. Через несколько минут за Костиком пришел тощий неприветливый охранник, и по длинным слабоосвещенным коридорам они дошли до другого помещения, где Костику выдали новую форму и электронный ключ. Хриплым голосом охранник зачитал Костику его обязанности: следить за камерами на двух уровнях, разносить еду дважды в день, сопровождать арестантов на допросы. Смены по двенадцать часов, уровни не покидать, комната для отдыха слева по коридору, отдыхать по полчаса два раза за смену, двенадцать часов после смены проводить в выделенной комнате. Костик только кивал. Он был так ошарашен, что почти не соображал и только все время думал о том, как расстроится мать. Наверное, плакать будет. И снова скажет «сила есть-ума не надо». Отчаяние захлестнуло его. Думать, надо думать, надо заставить мозг работать и тогда, может быть, удастся быстро загладить вину и выйти отсюда.
– Понял? Повтори! – потребовал охранник.
– Ну… Это… Никуда не ходить, только тут. В камеры еду раздавать два раза в день. Сидельцев водить на допросы. После смены из комнаты не выходить. А сидельцы у вас опасные?
– Всякие. Ты, конечно, у нас парень крепкий и можешь человеку руку сломать, но ухо востро держи. И шокер всегда носи, – тощий охранник брезгливо ухмыльнулся и показал на шокер, торчащий у него за поясом. – Особо опасных на этих уровнях нет. Но крышу снести может у всякого.
Костик сник. Про снос крыши можно не объяснять – это ему хорошо известно. Его потрясение было столь велико, что даже внутренний зверь сжался и притих.
– Ключ электронный, работает только на твоих уровнях. Вот тут все инструкции. Сегодня сиди и изучай, потом проверю, – они зашли в комнату для отдыха. Костик осмотрелся. Комната выглядела нежилой и грязной. На полу валялись одежда, обувь, мусор. В углу стояла кровать, рядом развалюхой торчала тумба с кипой пластиковых инструкций. Охранник отобрал несколько и всучил их Костику.
Они вышли, спустились на уровень и пошли вдоль металлических плотно закрытых дверей. В каждой было крохотное окошко на уровне глаз и низкая прорезь для миски на уровне пола. Костик заглядывал в окошки. В полутемных камерах все вели себя по-разному: кто-то сидел в углу, сжавшись, словно пытаясь спрятаться, кто-то монотонно вышагивал по периметру камеры, некоторые откликались на еле слышимый лязг открываемого окна – бросались на дверь, стучали кулаками, молили и требовали выпустить. В одной из камер полностью обнаженная женщина с длинными распущенными волосами извивалась в танце под музыку, слышимую лишь ей. От увиденного Костика охватили тоска и сосущее чувство безнадежности. На мгновение мелькнула мысль, что здесь он и проведет остаток жизни.
– За что их? – спросил оглушенный Костик.
– За дело, – осклабился охранник. – Утиль. Отбросы общества. Хоть какой-то толк от них будет, – он резко замолчал.
– Какой толк?
– Не твоего ума дело! – внезапно разозлился охранник. – Рано еще тебе знать! Отработай как положено, а там посмотрим!
Костик не понял, отчего охранник разозлился, но спрашивать перестал. Он решил, что будет вести себя по-умному: молчать, наблюдать, запоминать и думать. Может быть, это сработает, и он поймет, как быстрее освободиться.
