Госэкзамен

Третья глава

Вздыхая так тяжко, как только это вообще возможно, Кузьмёныш застоявшимся жеребёнком переминался на тонких ногах и тоскливо поглядывал в маленькое окошко полуподвала – источник солнечного света и божественных звуков…

– … офсайд, – надрывным дискантом орали во дворе – выплёскивая эмоции, срывая голос и наматывая нервы окружающих на кулак вместе с собственными соплями, – я тебе говорю – офсайд!

Голос был пискляв, авторитетен и яростно-надрывен, как перед хорошей драчкой.

– Рувим, ты с тогошних разов на карточке висишь[14]! – не менее яростно возражал невидимый, но такой же писклявый и яростный оппонент, – Што за манера жидовская – всё через хуцпу решать!

– Сам ты… – послышалась возня, преддверие обыденной мальчишеской драчки, – Нет, Федь, а чево он? Хуцпа! Нашёлся арбитр! Глаза пусть…

– Пепе! – заорал истошно всё тот же дискант, – Пепе, ты скажи – был офсайд, или как?!

Кузьмёныш завозился и завздыхал с совершенно щенячьим поскуливанием, нетерпеливо перебирая босыми ногами и неотрывно глядя то на окошко, то на низкую дверь, ведущую из маленькой полуподвальной квартирки на улицу, представляющуюся ему раем. Он уже там, во дворе…

– А ну цыть! – строго прикрикнула мать, подкалывая где нужно булавками ношеный костюм, отданный мальчишке сердобольными соседями задаром. Кузьмёныш послушно замер, печально обвиснув, и всей своей тощей фигуркой показывая, меру, степень и глубину своего отчаяния.

Во дворе невидимый Пепе, мешая русский с португальским и африкаанс, авторитетно (и пискляво!) решал насчёт офсайда и висенья на карточке. В итоге спор разрешили практически рыцарским поединком на кулачках.

– По сопатке ему! По сопатке! – азартно орали детские голоса, среди которых явственно выделились несколько девчоночьих. Кузьмёныш люто обзавидовался, он готов сейчас даже получить по сопатке, лишь бы вот так, во дворе, с ребятами…

– Под дых лупоглазого! – азартно вопили болеющие за иную сторону, – А-а! Бить не умеешь! Девчонка!

– По уху, по уху ево!

Затем последовал короткий, но очень эмоциональный разбор драчки, в которой не оказалось проигравших, а были одни сплошные победители. Игра возобновилась, и снова послышались звуки босых ног, пинающих мяч, азартные крики и неизбежное…

– А ну пошли отседа, ироды! – дребезжаще ввинтился в игру старушечий сварливый голос из тех, от которых заранее морщишься, предугадывая затяжной лай и позиционное конфликтное противостояние, – Ишь, взяли барску манеру, мячики ногами лупасить! Вот я вас, озорников! Возьму хворостину, и…

– Да што ж ты за зараза такая, Марковна! – послышался грубый, прокуренный мужской голос, и начавшийся было конфликт поколений разом перерос в увлекательную свару по-соседски, – Всё бы тебе свои порядки наводить, да хворостиной размахивать! Тебе б фельдфебелем к Николашке, знатный бы мордобец и тиран вышел бы! Ребятишки спортом, стал быть, занимаются, к етому… к чемпионату квартала готовятся, а ты им мешать? Сгинь, зараза старая!

Склока с лаем понеслась по двору, вовлекая всё новых и новых участников. Как это всегда и бывает, бойцы вспоминали минувшие дни[15], где ядом друг в дружку плевались они.

А потом, как и не было ничего… бумц мячиком и…

– Го-ол!

– Не было! – штопором закрутился в уши голос Рувима, игнорируя пространство и время, – Через руку пошло, по руке! Федя, ну скажи же!

– Ма-ам… – не выдержал Кузьмёныш, выразительно поглядывая на дверь глазами и дыша часто-часто.

– Цыть! – решительно прервала нытьё мать, усталая женщина с натруженными руками прачки и просветлённым лицом Мадонны, – Не мамкай мне!

Вздохнув, Кузьмёныш принялся стойко претерпевать муки примерки жаркого, колючего шерстяного костюма и необходимость стоять неподвижно. Единственная отрада – слушать игру, но и то…

– … вот здесь подошьём, – ввинчивался в уши пронзительный голос тёти Фейги, взявшейся помогать по-соседски и околачивающейся здесь уже второй день. Свободного времени у домохозяйки при хорошо зарабатывающем муже и почти взрослых детях – полным-полнёшенько, и она, скучая бездельем, щедрою рукой тратит его на соседей, не всегда задумываясь об уместности.

– … был гол! – доказывал тем временем дискант, – Был! Федя, скажи им…

– … здесь расставим, и будет у нас не мальчик, а такой сибе пэрсик, шо люди издали будут щурить глаза и говорить: а хто это там прошёл, такой красивый и интеллигентный?!

Мать блаженно улыбалась, кивала и готова была вот так, с булавками во рту, соседкой и разговорами о сыне сидеть вечно! А Кузьмёныш страдал…

Наконец костюм подкололи где надо, местами вместе с Кузьмёнышем, на што тот только шипел тихохонько, потому што надо понимать за женское вдохновение и характер! Вроде как гадость сделали тебе, ан ты и окажешься виноватым. А чего ты… ишь, под руку!

– Ну вот, – выдохнула мать, любовно приглаживая костюмчик на сыне, – хоть сейчас женись!

Сын скривился, но смолчал благоразумно. Необходимость жениться он смутно понимает, потому как это от века заведено и не нами кончится, но напоминать-то зачем?! Фу, девчонки…

– Ма-ам… – проскулил он на грани слышимости.

– Ишь, размамкался, – проворчала та, но видя слёзы, набухающие в глазах кровиночки, безнадёжно махнула рукой, – Ладно, иди. Да смотри у меня! Штоб без…

Мать без лишних слов погрозила кулаком, и мальчишка закивал истово. Скользнув к себе, в крохотную комнатушку, где помещалась только узкая кровать, стол с нависшими над ним книжными полками с парой десятков книг, да стул, он быстро переоделся, подрагивая всем телом от мальчишеского весёлого азарта.

– Я пошёл! – скороговоркой выпалил он, складывая на столе костюм, и выскочил, не дожидаясь ответа и не слыша наставлений вдогонку.

Хлопнула дверь полуподвала, и на солнечный свет вылетел мальчишка, сияя щербатой улыбкой самого счастливого человека во всём мире. А во дворе – друзья весёлой кучей-малой. Налетели, по плечам охлопали, улыбками осветили, и вот он уже – равный среди равных, буцкает в пыли меж домами и сараями старый залатанный мячик, готовясь к чемпионату квартала.

– … забегай, забегай! – и бумц по мячу… эмоции – самые искренние, на потных замурзанных физиономиях азарт, счастье и готовность именно так провести Вечность, – Го-ол!

Число игроков в команде неровное. Это потом, на чемпионате, будет тютелька в тютельку, а пока вот так – орда сопливая, с азартно подтявкивающим щенком, которого придерживает на коленях рыжая девчонка лет восьми, болеющая за старшего брата.

– Пенальти! – заорал истошно Пепе, голосом заменяя поломанный свисток.

Разбег…

– Наташа-а! – прервал футбольную идиллию женский голос, – Обедать!

– … го-ол!

– Ма-арк… – пронзительно вторит ей пожилая еврейка, – домой!

– Пять минуточек, Ба!

– Домой! – приговор звучит сурово и безапелляционно, даже если такого слов нет в лексиконе зовущего. Воители разбредаются по квартирам, наспех плещутся над рукомойниками и скороговоркой делятся с домашними футбольными перипетиями.

– … а я с подката такой – бумц! – рассказывал Кузьмёныш взахлёб, расплёскивая эмоции и почёсывая украдкой разбитую коленку, от которой отвалился наслюнявленный листок.

– … ну што с тобой делать? – невпопад качает головой мать, занятая домашними хлопотами и подкладывая добавку, – Ты ешь, ешь…

В дверь решительно постучали, и женщина встрепенулась, подхватившись с табуретки и поспешая к двери.

– Додик? – удивилась она, растерянно пропуская незваного гостя.

– Шалом этому дому, – поприветствовал хозяев Бриск, щуря подслеповатые глаза и втискиваясь в крохотную квартирку. Пригнувшись неуклюже, он всё-таки стукнулся лысеющей головой о низкую притолоку. Изрядного роста, он и сутул преизрядно, всей своей нескладной фигурой напоминая вопросительный знак в золотых очёчках.

– Глафира, я пришёл поговорить за поведение вашего сына! – сходу ошарашил он прачку, не утруждая себя вежливыми расшаркиваниями.

– Ах ты паршивец! – напугано ахнула женщина, поворачиваясь к удивлённому сыну, – Признавайся, што ты натворил!

Логика в её испуге наличествует и даже оправдана, потому как – где вдова-прачка, а где почтенный аптекарь? Пусть даже аптека у него крохотная, а сам Бриск служит неизбывным источником анекдотов для всего квартала, но нужно же понимать разницу в социальном положении!

– А я што? – привычно заныл Кузьмёныш, уворачиваясь от свёрнутого грязного полотенца и мучительно пытаясь понять, с какой именно претензией мог придти местный аптекарь. Потому что специально он не шкодит, оно само как-то получается, притом на удивление разнообразно, – Што сразу я?!

– Опять окно?! – сама себя накручивала женщина, хватаясь за сердце и вспоминая, сколько в её тощем кошелке осталось денег, – Ну паршивец!

– Хуже! – скорбным голосом протрубил Бриск, и Глафира опустилась на табуретку, хватая ртом воздух и глядя перед собой остановившимся взглядом.

– Серёжа, – взгляд Додика остановился на мальчике, пригвождая того к дощатому полу, – сядь, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

– Д-да… – не чуя под собой ног, Кузьмёныш нащупал свободную табуретку и уронил на неё костлявую задницу, уставившись на аптекаря испуганными глазищами.

– Ах ты… – завыла было женщина, раззадоривая саму себя для предстоящей порки сына. Женщина она добрая, а лупить кровиночку нужно, потому что безотцовщина и шкода! И вообще… как же иначе-то воспитывать? Рыдает и бьёт, а Кузьмёныш страдает не столько от колотушек, сколько от материных слёз.

– Глафира Ивановна, – Додик осадил её тяжёлым взглядом и та, прижав руки с полотенцем к губам, понятливо закивала. Подав гостю табуретку, она уселась и сама, но тут же вскочила, обмахиваясь полотенцем и стискивая побелевшие губы.

– Серёжа, – продолжил Бриск, не отрывая от мальчика гипнотического взгляда, – я сегодня имел интерес наблюдать за ваш дворовый футбол.

Глафира выдохнула что-то нечленораздельное и ещё сильнее замахала полотенцем, задрожав нижней губой и придумывая для себя все возможные ужасы. Русский язык у Додика практически эталонный, но когда он начинает сбиваться на местечковый диалект – дело дрянь!

– Серёжа, – с трагизмом в голосе продолжил гость, – я видел, как ты делал руками вот так…

Додик изобразил, будто хватает кого-то за грудки и весьма неумело обозначил удар. В ином случае это выглядело бы скорее комично, но сейчас из аптекаря выплёскивается паника, и это откровенно пугает.

– Ну… – мальчик часто заморгал, не понимая решительным образом ничего, – так, драчка…

– Драчка! – Бриск вскочил, воздевая худые руки к небу, – Ты слышал? Драчка!

Небо не отозвалось, и Гласа с низкого белёного потолка не послышалось, но эмоциональный посыл был столь силён, что Кузьмины невольно задрали головы вверх, ожидая ответа и тщетно разглядывая трещинки на потолке.

– Никак покалечил кого? – выдохнула мать, опуская наконец голову и растерянно моргая – так, будто в глаза ей попали соринки.

– Хуже! – свирепо выдохнул Додик, так что перепугалась не только мнительная Глафира, но и Кузьмёныш.

– Серёжа! – иудей подался вперёд, и очень бережно взял руки Кузьмёныша в свои, поднимая их на уровень глаз, – Ты мог повредить руки!

– А-а… – выдавила женщина и растерянно захлопнула рот, едва не прикусив до крови нижнюю губу.

– Эти руки, Серёжа, – с напором продолжил Додик, выпятив вперёд подбородок из тех, которые принято считать безвольными, – не для драки!

В карих глазах его засветилось то мессианство, которому без разницы на квадратность подбородков.

– Не для драки, Серёжа, – Бриск не выпуская руки мальчика, поднёс их к глазам матери, – видите? Мозоли!

Он провыл это так трагически, что Глафира отшатнулась испуганно.

– У Серёжи! – провыл Додик, гневно сверкая очами на растерянного мальчишку, хлопающего глазами и не понимающего решительно ничего!

– Серёжа… – вкрадчиво сказал Бриск, меняя тон разговора, – тебе нравится скрипка?

– Ну… да, – осторожно ответил мальчик, совсем не понимая нового поворота в разговоре, – красиво звучит! Эхуд говорит, што у меня талант и будущее. А Гектор, как просморкается и отплювается – што он дал бы отпилить себе ногу без наркоза ещё раз за такие руки и слух.

– Талант, Серёжа! – возбуждённо вскричал аптекарь, – А ты – драться! У человека в руках…

Он осторожно встряхнул руку Кузьмёныша.

– … ровно тридцать костей! Тридцать, Серёжа! Одна неудачная драка, и ты можешь повредить одну из них, после чего у тебя уже нет будущего! Нельзя… даже воду таскать нельзя!

– Так ето… – начала было Глафира, часто моргая глазами и собирая в кучку воспитательные мысли по поводу приучения к труду, воспитания и прочих несомненно благих вещей.

– Вы хотите для своего сына счастливого будущего, или таки желаете видеть его босяком?! – резко повернулся к ней Додик, раздувая заросшие густым волосом ноздри.

Столь безапелляционная постановка вопроса добила женщину. Для сына она хотела и хотит светлого будущего, в котором он – непременно в костюме. А тут…

… голова её закружилась от видений сыночка со скрипочкой и в костюме. Если уж такие люди говорят о будущем Серёжи, то…

– Господи… – она завыла, сотрясаясь всем телом и прижимая к лицу нечистое полотенце.

– … сподобилась, – вытолкнула она из себя, ещё пуще заливаясь слезами, – счастье-то какое…

Додик часто заморгал и снял очки, протирая их манжетой и хлюпая носом, а Кузьмёныш, завздыхав, без лишних слов обнял мать. Уткнувшись лицом в тёплую макушку сыны, Глафира плакала от счастья.

Говорить что-то членораздельное она не могла, но…

– … Господи… кому в Расее… досыта, каждый день…

– … костюмчик, – дрожащими губами вытолкнула она, – Думать не могла! Костюмчик! А теперь…

Она всхлипнула и зарыдала ещё сильней, но это были слёзы счастья.

– Скри-ипочка-а… тала-ант!

– Обещай! – она вцепилась в сына обеими руками и уставилась глазами, из которых слёзы текли – ручьём! – Обещай… все силы… Ну же… ну!

– Обещаю… – вытолкнул из себя Кузьмёныш, готовый в эту минуту пообещать что угодно, лишь бы мама прекратила плакать. Он смутно догадывался, что футбол, может быть, для него и не всё… Но что многие мальчишеские удовольствия для него отныне под запретом, это точно!

А другой стороны – скрипочка… Нравится ведь! И костюм… не этот, жаркий и колючий, а костюм вообще!

– Обещаю, – уже уверенней повторил он, и мать прижала его к полной груди, разрыдавшись с новой силой.

Завидев толпу, длинной змеёй протянувшейся к спрятанному в глубине сада двухэтажному особняку в колониальном стиле, Глафира неосознанно замедлила шаги, прижав край расписного платка к губам и неверяще округляя глаза.

– Охти… – вырвалось у неё, – это што ж, все…

– Ага, – угрюмо отозвался Кузмёныш, прижимая к боку футляр со скрипкой и упрямо наклоняя подбородок к левому плечу. Проходя вперёд, он грозно сопел, готовый в любой момент двинуть какому-нибудь задаваке по сопатке. А то ишь! Смотрят!

– Это ж сколько народищу… – театральным шёпотом брякнул идущий позади Сашка Ванников, взятый за компанию, – и все сюды? Ужасть! Я б помер со страху, вот ей Богу!

Сердце у Кузьмёныша, после услышанного-то, провалилось куда-то вниз, в район мостовой и даже ниже…

… а потом забухало заново, часто-часто! Сзади послышался звук подзатыльника, и змейски зашипела на приятеля Ида Левинсон – рослая, нахальная, носатая девчонка с повадками опытной базарной торговки – вся в мамеле, дай ей Б-г здоровья!

– Я тибе язык с губами на ключь сажать буду! Не умеешь думать, так не берись мотать нервы вслух! Делай молча и сибе, а не всем окружающим разом!

– Так его! – гоготнул нахальный Севка, рассуждая на тему жениха и невесты, и что характерно – не встречая отпора по этому поводу.

– Воспитывает, – дипломатично отозвался чернявый Пепе, и на душе у Кузмёныша стало почему-то легче. Па-адумаешь! Он, может, всю жизнь (то бишь последние три месяца оной) хочет стать моряком! Если на скрипочке не получится, то вот он, запасной план!

Будет моряком, пиратом и известным путешественником. Ну или торговать с дикими племенами и охотиться на львов! А потом приезжать к матери и дружкам, весь в шрамах от львиных когтей и кафрских ассегаев, пропотелый и запылённый, как дядя Фриц, и рассказывать, посасывая трубочку, истории о своих приключениях, одна другой интересней и чудесатей.

" – А можно же и тово… – постучалась в потную мальчишескую голову горячечная мысль, – разом! Со скрипкой это… концентрировать, и на львов с кафрами приключаться!"

Додик, деликатно подхватив идущую впереди Глафиру под локоток, втолковывал ей что-то успокаивающее, наклонившись пониже.

" – Женихается, штоль? – отвлёкшись от будущих гастролей с ручным львом и преданным слугой-кафром, которого он самолично от чего-нибудь спасёт, недоумённо подумал мальчишка, следя за губами аптекаря, почти касающегося уха женщины, – Мамке двадцать пять годочков уже, куда ж…"

В этот момент его толкнули, и мысли по поводу предполагаемого жениховства и его, Кузьмёныша, отношения к этому, вылетели из головы. Осталось только возмущение и готовность если вдруг что – по сопатке!

… по сопатке не получилось, потому как мальчишек развел дядя Гектор Христодулопулос и дядя ПалВаныч, коротко выговорив обоим.

Померявшись взглядами и…

… Кузьмёныш залихватски и оченно круто сплюнул через дырку в зубах прямо под ноги противному толкачу.

… а оппонент очень гадко и невоспитанно харкнул через губу под ноги людям.

… разошлись.

– Флейта, – снисходительно сказал Сашка, проводив взглядом мелкого невоспитанного поца с верблюжьими привычками, – от неё футляр.

– То-то! – подытожил Кузьмёныш, будто ставя точку в несостоявшемся споре о крутости. В негласном музыкальном рейтинге скрипка занимает почётное первое место, деля его с роялем. А флейта… ну, тоже инструмент! Не литавры и не треугольник, знамо дело… вот уж где стыдобища-то!

– Он ещё и с мамочкой пришёл, – сказала Ида, и в этих словах Кузьмёнышу послышалась подковырка. Он внимательно поглядел на девочку, но та с деловитым видом отковыривала болячку на локте, не обращая на мальчика никакого внимания.

– Ну да, – неуверенно согласился будущий великий музыкант, путешественник и охотник на львов, – маменькин сынок!

А сам он… ну это же совсем другое дело! И вообще…

… сделав вид, что очень занят, Кузьмёныш уткнулся глазами в огромную матерчатую вывеску, растянутую на чугунной ограде.

"Комиссия по делам молодёжи"

Очередь неспешно тянулась, и Кузьмины продвигались всё ближе к саду, поросшему такой умопомрачительной красотищей, какой на Земле и быть не может. За это время Кузьмёныш успел изучить каждую буковку на вывеске, каждый причудливый, художественно оформленный завиток, состоящий будто бы из танцующих языков пламени.

– … и раз-два-три… – слышалось то и дело, и какая-нибудь девочка, встав на носочки, кружилась прямо на каменной дорожке, разминаясь…

… а заодно и деморализуя соперниц!

Повсюду молодые улыбчивые люди с нарукавными повязками волонтёров, разносящие лимонад, пресекающие ссоры и терпеливо отвечающие на вопросы.

– … а где? – робко вопросил очередной претендент, высадивший на нервной почве литра полтора бесплатного лимонада со льдом, и смутился, не договаривая…

– Пройдёмте, – ответ доброжелательный, без малейшей тени улыбки, и долговязый мальчишка лет двенадцати, алея ушами, поспешил за волонтёром куда-то за кусты.

В гул голосов вклиниваются распевки, из особняка доносится то пение а капелла, то звуки рояля или фагота. А очередь всё ближе и ближе…

– … Кузьмин! – доносится как сквозь вату, и вот он перед комиссией, отвечает на вопросы, а что…

… убей Бог, не вспомнить!

– … и ад либитум[16], – доброжелательно говорит пожилой и очень известный музыкант, переглянувшись с Надей Гиляровской, сидящей по левую руку.

– … безусловный талант, – соглашается комиссия, и Кузьмёныша ажно качает от волнения. Он сейчас не понимает решительным образом ни-че-го… Слышит, запоминает, но не понимает!

– Стипендия? – деловито спрашивает председательствующего молоденькая, невозможно красивенная жидовка, которую весь Дурбан знает как невесту Самого Егора Кузьмича.

– Пожалуй… – кивает мэтр, склоняя голову с львиной гривой седых волос.

– … поздравляем, молодой человек, – пожилой музыкант, встав из-за стола, пожал мальчику руку, – вы приняты стипендиатом в Школу Искусств!

– … класс Григория Ильича, – втолковывал ему седовласый, – Школа Искусств, пока строится, поэтому занятия идут…

Видя полную невменяемость новоиспечённого стипендиата, мэтр вздохнул и подозвал родителей мальчика…

… но Глафира Ивановна только улыбалась растерянно и очень счастливо.

– Кхм… я тут некоторым образом, – смущённо начал Додик, подойдя к комиссии и подхватывая женщину под локоток. До Кузьмёныша, как через вату, доносились обрывки фраз.

– … пока в особняке Владимира Ивановича… проехать можно на конке или…

На обратному пути Додик уже уверенней поддерживал Глафиру Ивановну под локоток. Несколько опомнившись и вернувшись в реальность, женщина сделала было попытку освободить руку…

… но не слишком, впрочем, решительную. Оба смутились и далее шли, алея ушами и шеями, но кажется, им это нравилось!

Кузьмёныш всё это видел, но пребывая мыслями где-то далеко, не обрабатывал поступающую информацию. Он всё пытался переварить рукопожатие мэтра, стипендию и тот факт, что он, Сергей Кузьмин, вообще прошёл в Школу Искусств!

Друзья, дав ему пара минут на размышления, начали тормошить, спрашивая о конкурсе и строя самые грандиозные планы на будущее. Придавленный будущей славой именитого музыканта, Кузьмёныш вполне снисходительно поглядел на мать с Додиком. Пусть их!

– … сразу видно – нашенское государство! – громогласно рассуждал подвыпивший пожилой мастеровой, чинно вышагивающий позади Кузьминых на излишне твёрдых ногах по булыжной мостовой. Залитый самоуважением с самого утра, дядька щедро делится с окружающими мудрыми мыслями и луково-чесночным перегаром.

– А то! – поддакивал ему такой же немолодой и излишне чинный приятель, тщетно пытающийся вставить свои полгроша в чужой монолог, – Я вот…

– Не… – не слушая его, продолжал токовать самоуважаемый дядька, – Школа искусств, а? А говорят…

– Да брешут! – вмешался невидимый Кузьмёнышу словоохотливый третий, – Британия, ха! Клали мы на их с пробором и перебором!

– С прибором на их перебор! – пошутил кто-то, и мужики заржали, а потом, мешая в одном предложении поступившую в Школу Искусств внучку залитого самоуважением рабочего, Британию и экономическую ситуацию в целом, сошлись на том, что жить – хорошо…

– … а если вдруг што, то мы – у-у… За такую жистю, штоб детишки – в школах все до единого, а в школах сортиры с клозетами и бесплатные обеды…

– … зубами рвать будем, – выдохнул один из мужчин, – Не отдадим!

Про зубы Кузьмёнышу было неинтересно, и далее глас нетрезвого народа он пропускал мимо ушей, сосредоточившись на обсуждении с друзьями действительно важных тем…

… какого мороженого запросить им в честь такого события, да что лучше – иметь ручного льва или мотоциклетку?

– Не сходится, – с досадой бросаю карандаш на документы и резко встаю из-за стола. Скрежетнул по полу стул, сцарапывая краску, и я заметался по веранде, как тигр в тесной клетке, только не хватает хлещущего по бокам полосатого хвоста!

– Финансы? – меланхолично поинтересовался сидящий на перилах Санька, с негромким звяком размешивая чай со льдом.

– Они самые…

– Придумаешь што-нибудь, – пожал плечами брат, с сёрбаньем (так вкусней!) отхлёбывая ледяной чай.

– Твоя вера в мои способности воодушевляет, – отзываюсь как можно более ёрнически, но получается скорее упаднически.

– Совсем хреново? – Санька чуть приподнял бровь.

– Ну… помнишь, мы с тобой проблемы пикирования разбирали? Вот тоже самое, только с финансовой точки зрения. Крутое пике!

Для наглядности я даже рукой показал степень его крутости, но Санька не слишком-то впечатлился.

– Придумаешь, – повторил он равнодушно, сызнова сёрбая чаем и почёсывая москитный укус на щиколотке, – на худой конец, изобретёшь чево-ничево, как всегда.