Дневник Анны Франк

Анна.

Суббота, 25 ноября 1942 г.

Милая Китти!

Мы жгли слишком много электричества и перерасходовали наш лимит. Теперь надо чрезвычайно экономить. Иначе могут отключить ток – и мы будем сидеть без света две недели. С четырех или с половины пятого нам нельзя читать. Мы коротаем время во всяких развлечениях: загадываем загадки, делаем в темноте гимнастику, разговариваем по-английски или по-французски, пересказываем прочитанные книги… Но в конце концов все надоедает. Теперь я нашла новое развлечение: смотреть в полевой бинокль в яркоосвещенные окна соседей! Днем нам нельзя раздвигать занавески ни на сантиметр, но вечером это не так опасно. Никогда я не думала, что наблюдать за соседями так интересно! Я видела, как одна семья обедала, другая смотрела кинофильм, а зубной врач напротив лечил какую-то нервную старую даму.

Кстати, о зубных врачах! Дуссель, про которого все говорили, что он замечательно умеет обращаться с детьми и очень их любит, оказался совершенно ветхозаветным человеком и вечно читает длинные проповеди насчет хороших манер и поведения. Как известно, я имею сомнительное «счастье» жить в одной комнате с «его светлостью», и так как я считаюсь самой невоспитанной из всей нашей молодой тройки, то мне очень трудно избавиться от непрерывных попреков и наставлений, разве что притвориться глухой. Но это еще ничего, не будь он таким ябедой и не бегай он каждую секунду с доносами – да еще к маме! Только я успеваю получить от него хорошую порцию, как приходит мама и добавляет масла в огонь, а если мне особенно везет, то через пять минут меня вызывает фру ван Даан и тоже начинает брюзжать.

Да, Китти, не так-то легко быть дурно воспитанной и притом главным объектом – читай: громоотводом! – для вечных попреков и наставлений нашего критически настроенного семейства.

Вечером в постели, когда я думаю обо всех грехах и проступках, которые мне приписывают, у меня в голове начинается такая неразбериха от этих жалоб, что я начинаю плакать, а иногда – смотря по настроению – хохотать. И я засыпаю со всякими дикими фантазиями: что надо стать не такой, как мне хочется, или что я и сейчас не такая, какой хотелось быть, и что все надо делать не так, как я хочу. Я хочу стать другой, чем я есть, потому что я не такая, какой мне хотелось бы быть…

Ну вот, я и тебя запутала! Не сердись! Но вычеркивать я ничего не стану, раз это уж написано черным по белому, а вырывать листок тоже нельзя – при теперешнем недостатке бумаги это просто грех! Могу только посоветовать тебе – не читай последние строчки и не старайся в них разобраться, не то так запутаешься, что потом и не выберешься!

Анна.

Понедельник, 7 декабря 1942 г.

Милая Китти!

В этом году ханука[6] и день св. Николая[7] почти совпадают. В день хануки мы только зажгли свечи и то всего на десять минут, так как их не достать. Все-таки, когда все запели, было очень торжественно! Господин ван Даан смастерил очень красивый деревянный подсвечник.

Но день св. Николая, в субботу, мы отпраздновали еще лучше! Нам было очень любопытно, о чем Элли и Мип все время шептались с папой, когда приходили к нам наверх: мы чувствовали, что они что-то затевают. И, правда, в восемь часов мы все спустились по лестнице вниз в проходную комнату; мне было так жутко, что я все время думала – хоть бы вернуться живой! Так как в этой комнатке нет окон, то можно было зажечь свет. Отец открыл стенной шкаф, и все закричали: «Ах, как красиво!» Там стояла огромная корзина, прелестно убранная цветной бумагой и украшенная символической маской «Черного Петера». Когда мы благополучно внесли корзину наверх, каждый нашел для себя подарок с надписью в стихах. Ты сама знаешь, какие стишки пишутся на такой случай, и я их повторять не буду. Я получила большую пряничную куклу, отец – подставки для книг, мама – календарь, фру ван Даан – мешочек для пыльных тряпок, господин ван Даан – пепельницу. Словом, для всех придумали что-нибудь приятное, а так как мы никогда еще не праздновали день св. Николая, то сочли «премьеру» весьма удачной!

Конечно, для наших друзей «снизу» мы тоже приготовили подарки из того, что осталось от доброго старого времени. Сегодня нам сказали, что г-н Воссен сам сделал книжные подставки для папы и пепельницу для ван Даана. Как изумительно, что кто-то может своими руками делать такие художественные вещи!

Анна.

Четверг, 10 декабря 1942 г.

Милая Китти!

Ван Даан ведал мясным, колбасным и бакалейным отделами фирмы. Его пригласили как выдающегося специалиста. И теперь, к нашей общей радости, он проявил себя с «колбасной» стороны.

Мы заказали много мяса для колбас (конечно, на черном рынке!), чтобы иметь запас на случай голода. Очень занятно смотреть, как мясо сначала пропускают через машинку, раза два-три, потом смешивают со всякими специями и, наконец, наполняют этой массой кишки. Уже за обедом мы ели жареную колбасу с капустой! Но копченую колбасу надо сначала хорошенько просушить, поэтому ее подвесили на веревочках к палке под потолком. Все, кто входит в комнату и видит висящие колбасы, начинает хохотать – они так смешно болтаются!

В комнате был чудовищный беспорядок. Ван Даан возился с мясом, он повязал фартук своей жены и казался даже толще, чем на самом деле. Он был похож на настоящего мясника – руки в крови, лицо потное, красное, фартук в пятнах. А фру ван Даан, как всегда, хочет делать все сразу: учить голландские слова, мешать суп, смотреть за мясом и при всем при этом стонать, что у нее сломано ребро. Вот что случается, когда тщеславные пожилые(!!!) дамы делают рискованные гимнастические упражнения, чтобы согнать жир с толстого зада!

У Дусселя воспалился глаз, он сидел у печки и клал компрессы. Папа сидел у окна, его освещал тонкий луч солнца. Наверно, у него опять приступ ревматизма, он как-то весь согнулся и с несчастным видом смотрел, как ван Даан работает. Петер носился по комнате с котом, по имени Муши. Мама, Марго и я чистили картошку. Но мы это делали механически, потому что как зачарованные следили за работой ван Даана.

Дуссель возобновил свою зубоврачебную практику. И ты будешь иметь удовольствие услышать о его первом приеме. Мама гладила белье, и фру ван Даан решила стать первой пациенткой. Она уселась на стул посреди комнаты, а Дуссель важно и медленно стал раскладывать инструменты. Он попросил одеколону для дезинфекции и вазелину вместо воску. Потом он заглянул в рот к ван Даанше и стал стучать и ковырять у нее в коренном зубе, причем фру ван Даан все время вздрагивала, как будто от невыносимой боли, и испускала нечленораздельные звуки. После длительного обследования – так ей казалось, хотя прошло всего минуты две, – Дуссель хотел вычистить ей дупло. Но об этом и думать было нечего! Фру ван Даан отбивалась руками и ногами, так что Дусселю пришлось выпустить из рук крючок, которым он чистил дупло, и крючок застрял в зубе. Тут началось черт знает что! Мадам металась, хотя ей мешал крючок в зубе, пробовала его вытащить и еще глубже всаживала в зуб. Дуссель стоял перед ней совершенно спокойно, уперев руки в боки, и смотрел на этот цирк. Все остальные зрители хохотали. Это, конечно, было низко: наверно, я бы орала не меньше.

После страшных усилий, стонов и охов фру ван Даан наконец вытащила крючок, и Дуссель как ни в чем не бывало снова взялся за работу. Он работал так быстро, что его пациентка больше ничего не успела выкинуть. Но у него никогда не бывало столько помощников! Ван Даан и я фигурировали в качестве ассистентов, и, наверно, у всех нас был такой вид, словно мы сошли со средневековой картины «Шарлатаны за работой». Но наконец терпение пациентки истощилось. Она сказала, что ей нужно смотреть за супом и за обедом.

Сноски