Дневник Анны Франк
Анна.
Пятница, 14 августа 1942 г.
Милая Китти!
Я тебя покинула на целый месяц. Но не каждый день случается что-нибудь новое. 13 июля пришли ван Дааны. В сущности, было условлено на четырнадцатое, но, так как немцы в эти дни вызывали все больше и больше евреев и вообще было очень неспокойно, они решили лучше прийти на день раньше, чем на день позже. Утром, в половине десятого, – мы еще завтракали, – явился Петер ван Даан, довольно скучный и застенчивый юнец шестнадцати лет. Он принес за пазухой котенка, которого зовут Муши. Знаю, что мне с ним будет неинтересно. Через полчаса явились супруги ван Даан, она, к нашему всеобщему удовольствию, – с ночным горшком в шляпной коробке. «Не могу жить без горшка!» – объяснила она, и объемистый сосуд тотчас же был водворен под кроватью. Муж не принес горшка, но зато притащил под мышкой складной столик. В первый день мы уютно сидели все вместе, и через три дня у нас было такое чувство, как будто мы всегда жили одной большой семьей.
В ту неделю, когда ван Дааны после нас оставались среди людей, они, разумеется, многое пережили и все нам рассказали. Нас особенно интересовало, что сталось с нашей квартирой и с господином Гоудсмитом.
И ван Даан нам рассказал: «В понедельник в девять часов утра Гоудсмит позвонил мне и попросил прийти. Он показал записку, которую вы оставили (насчет кошки и куда ее отдать). Он ужасно боялся обыска, и мы убрали со стола и вообще все привели в порядок. Вдруг я увидел на настольном календаре у госпожи Франк какую-то запись – это был адрес в Маастрихте. Я, конечно, сразу понял, что это умышленная «неосторожность», но притворился удивленным и испуганным и стал просить господина Гоудсмита сжечь этот несчастный листок. Все время я твердил, что ничего не знал о вашем решении бежать. И вдруг меня как будто осенило. «Господин Гоудсмит, – говорю я ему, – я вдруг сообразил, что это за адрес. Примерно полгода назад к нам в контору приходил важный немецкий офицер, друг детства господина Франка. Он обещал ему помочь, если тут станет опасно жить. Этот офицер служит в Маастрихте. Наверно, он сдержал слово и переправил Франков в Бельгию, а оттуда – к их родным, в Швейцарию. Всем хорошим знакомым Франков, которые будут у вас о них справляться, вы можете спокойно об этом сказать, только, пожалуйста, не упоминайте Маастрихт». Тут я ушел. Теперь большинство знакомых это знает, и мне уже передавали эту версию много раз».
Мы были в восторге от этой истории и хохотали от души – чего только люди не вообразят! Так, одна семья уверяла, что видела, как мы все рано утром катили на велосипедах. Другая дама утверждала, что сама видела, как нас ночью увозила военная машина.
Анна.
Пятница, 21 августа 1942 г.
Милая Китти!
Наше убежище стало настоящим тайником. Господину Кралеру пришла блестящая мысль – закрыть наглухо вход к нам сюда, на заднюю половину дома, потому что сейчас много обысков – ищут велосипеды. Выполнил этот план господин Воссен. Он сделал подвижную книжную полку, которая открывается в одну сторону, как дверь. Конечно, его пришлось «посвятить», и теперь он готов помочь нам во всем. Теперь, когда спускаешься вниз, нужно сначала нагнуться, а потом прыгнуть, так как ступенька снята. Через три дня мы все набили страшные шишки на лбу, потому что забывали нагнуться и стукались головой о низкую дверь. Теперь там приколочен валик, набитый стружкой. Не знаю, поможет ли!
Читаю я мало. Пока что я перезабыла многое, чему нас учили в школе. Жизнь тут однообразная. Мы с господином ван Дааном часто ссоримся. Конечно, Марго ему кажется куда милее. Мама обращается со мной, как с маленькой, а я этого не выношу. Петер тоже не стал приятнее. Он скучный, весь день валяется на кровати, иногда что-то мастерит, а потом опять спит. Такой тюфяк!
Погода теплая, и мы нежимся в шезлонгах на чердаке.
Анна.
Среда, 2 сентября 1942 г.
Милая Китти!
Фру ван Даан и ее муж страшно ссорились. Такого я еще в жизни не видела. Папа с мамой ни за что на свете не стали бы так орать друг на друга. Повод настолько пустячный, что о нем и говорить не стоит. Впрочем, каждый на свой лад! Петеру ужасно неприятно быть меж двух огней. Но его никто не принимает всерьез, потому что он такой лентяй и рохля. Вчера он вдруг заволновался оттого, что у него обложен язык. Но скоро все прошло. Сегодня он обмотал шею толстым шарфом, говорит, у него прострел и, кроме того, болят легкие, сердце и почки. Чего только не выдумывает! Этот мальчик – типичный ипохондрик (кажется, это так называется?).
Мама тоже не очень ладит с фру ван Даан, и для этого есть достаточно оснований. К примеру: фру ван Даан положила в общий бельевой шкаф всего три простыни с самыми благородными намерениями пользоваться нашим бельем и приберечь свое. Она очень удивится, когда увидит, что мама последовала ее примеру. Мадам вечно злится, что пользуются ее сервизом, а не нашим. Все время пытается узнать, где наш фарфор, и не подозревает, что сидит в двух шагах от него! А мы его спрятали на чердаке, под всякими рекламами, и он пролежит там, пока мы не выйдем! Мне ужасно не везет. Вчера я уронила тарелку. Мадам сердито закричала: «Ах, осторожнее! Это все, что у меня осталось!» Но господин ван Даан что-то ко мне подлизывается.
Сегодня утром мама опять прочитала мне длинную нотацию. Нет, я больше не могу. Мы с ней слишком расходимся во всем. Папа – совсем другой, он меня понимает, даже если он минут пять на меня и поворчит.
На прошлой неделе произошло столкновение. Повод – книга про женщин и… Петер. Должна тебе сказать, что Марго и Петеру разрешают читать все книги, которые приносит из библиотеки господин Коопхойс. Но эту книгу взрослые им давать не хотели.
Разумеется, у Петера проснулось любопытство. О чем написано в такой запрещенной книге? Он тайком вытащил ее у матери и скрылся с добычей на чердак. Два дня все шло гладко. Его мать все заметила, однако ничего не выдала. Тут вмешался его отец. Он рассердился, отнял у Петера книгу и считал, что на этом дело кончится. Но он не представлял себе, насколько у его сынка разгорелось любопытство: Петер считал, что совершенно незачем лишать себя удовольствия из-за решительных протестов папаши. Он стал придумывать, как бы опять заполучить эту «таинственную» книжку. Тем временем фру ван Даан посоветовалась с мамой, а мама сказала, что и для Марго эта книга не подходит, хотя ей разрешается читать много других книг.
«Правда, между Марго и Петером большая разница, фру ван Даан, – сказала ей мама. – Во-первых, девочки взрослеют раньше мальчиков, во-вторых, Марго очень много читала, знакома с серьезными, глубокими произведениями, а потом она гораздо развитее, гораздо образованнее. Ведь она почти что кончила гимназию».
В принципе фру ван Даан согласилась, но все же сказала, что не считает нужным давать молодежи книги, предназначенные для взрослых.
А пока что Петер только ждал удобного случая, чтобы снова завладеть книжкой. И вечером, когда все семейство сидело внизу, в кабинете директора, слушая радио, он забрался со своим сокровищем на чердак. В половине девятого он должен был сойти вниз, но он так увлекся книгой, что не заметил времени и прокрался с чердака в ту минуту, когда его отец вошел в комнату. Можешь себе представить, что тут было! Мы услыхали звук оглушительной пощечины, рывок, книжка полетела на стол, а Петер – в угол комнаты. К ужину супруги пришли вдвоем. Петер остался наверху. Никто о нем не вспомнил, его оставили без ужина. Мы перешли к повестке дня, то есть начали есть. И вдруг… оглушительный свист… Мы окаменели, побледнев, уставились друг на друга, вилки и ножи выпали из рук. Но тут через отдушину загремел голос Петера:
«Не воображайте, что я спущусь!»
Ван Даан вскочил и, покраснев как рак, закричал:
«Нет, это уж слишком!»
Папа схватил его за руку, боясь, как бы он не наделал беды, и они вместе поднялись наверх. После яростного сопротивления и страшного шума Петера препроводили в его комнату и заперли на ключ. Его добрая мамаша хотела отложить для сыночка бутербродик, но папаша был неумолим.
«Если он сейчас же не попросит прощения, пусть спит на чердаке».
Мы все заспорили и стали доказывать, что остаться без ужина – достаточное наказание, а если он простудится, то даже нельзя позвать врача.
Но Петер не попросил прощения и ушел на чердак. Господин ван Даан притворился, что ему нет дела до сына, но на следующее утро увидел, что Петер все же спал на своей кровати. В семь часов он опять забрался на чердак и только после уговоров отца согласился сойти вниз.
Три дня все ходили хмурые, упрямо молчали, а потом все пошло по-старому.
Анна.
Понедельник, 21 сентября 1942 г.
Милая Китти!
Сегодня расскажу тебе про наши будничные мелочи. Фру ван Даан невыносима. Вечно она меня бранит за разговорчивость. Вечно она чем-нибудь портит нам жизнь. Теперь она вдруг отказывается мыть посуду. Но если она уж взялась, а на дне кастрюли осталась какая-нибудь еда, то она не складывает ее на стеклянную тарелочку, как мы, а оставляет портиться. При следующей мойке посуды Марго приходится мыть вдвое больше кастрюль, а тут еще эта мадам ей говорит:
«Да, Марго, миленькая, у тебя действительно дел по горло!»
Мы с папой нашли себе занятие. Мы чертим родословную его семьи, и он мне о каждом что-нибудь рассказывает. И я чувствую с ними какую-то крепкую связь. Каждые две недели господин Коопхойс приносит мне из библиотеки какие-нибудь книги для девочек. Я в восторге от серии «Юп-тер-Хель», и мне очень по душе все, что пишет Цисси фон Марксвельд. «Веселое лето» я прочла четыре раза и в смешных местах все равно хохочу. Мы уже начали заниматься: каждый день я вызубриваю пять неправильных глаголов и вообще очень старательно учу французский. Петер пыхтит над своими английскими уроками. Мы получили новые учебники; запас тетрадей, карандашей, наклеек, резинок и прочее мы принесли с собой из дому. Часто слушаю передачи «Оранне»[3]. Только что выступал принц Бернгард и рассказал, что они в январе опять ждут ребеночка. Все удивляются, что я так люблю королевское семейство Голландии.
Несколько дней назад мы говорили о том, что мне еще многому надо учиться, и в результате я засела за зубрежку. Неохота потом начинать все сначала. Зашел разговор и о том, что я в последнее время слишком мало читаю хороших книг. Мама сейчас читает «Господа, дамы и слуги». А мне и это запрещено читать, сначала надо стать образованной, как моя умная талантливая сестрица. Мы говорили и о философии, психологии и физиологии (я посмотрела в словарь, как писать эти трудные слова), но и тут я совсем ничего не знаю. Надеюсь, что к будущему году я наверстаю все!
С ужасом я обнаружила, что у меня на зиму только одно платье с длинными рукавами и три шерстяные кофточки. Папа позволил мне связать для себя пуловер из белой овечьей шерсти. Шерсть, правда, некрасивая, но зато очень теплая. Мы спрятали массу одежды у всяких знакомых, но достать ее можно будет только после войны, если что-нибудь уцелеет.
Как раз когда я что-то писала про фру ван Даан, она вошла в комнату. Я тут же захлопнула тетрадь.
«Ах, Анна, можно мне поглядеть?»
«Нет, фру ван Даан!»
«Хоть последнюю страничку».
«Нет, и последнюю нельзя».
Я перепугалась до смерти. Именно на этой странице я писала про нее не особенно лестные слова.
Анна.
Пятница, 25 сентября 1942 г.
Милая Китти!
Вчера я опять поднялась наверх, «в гости» к ван Даанам поболтать. Иногда там бывает очень мило. Мы ели «нафталиновый кекс» (коробка с кексом стояла в шкафу, где насыпан нафталин от моли!) и запивали лимонадом.
Разговор зашел о Петере. Я сказала, что иногда он мне ужасно надоедает, а я терпеть не могу мальчишек, которые ко мне цепляются. Тогда они – ох, уж эти родители! – спросили, не хочу ли я подружиться с Петером, потому что я ему очень нравлюсь. Я подумала: «О да!», а сказала: «О нет!» Петер застенчив и неловок, как все мальчики, которые еще мало дружили с девочками.
«Подпольный комитет» нашего убежища оказался весьма изобретательным. Послушай, что придумали наши мужчины! Они очень хотят, чтобы некий ван Дийк, наш добрый знакомый и главный представитель фирмы «Травис», – кстати, у него спрятано много наших вещей, – чтобы он получил о нас известие. И вот они написали письмо аптекарю в Зюйвш-Фландерн с запросом и вложили туда конверт для ответа. Адрес на конверте – то есть адрес фирмы – папа написал своей рукой. Когда это письмо вернется в контору, там вынут ответ аптекаря, вложат туда письмо, написанное рукой отца, и таким образом ван Дийк получит весточку от папы. Выбрали Зееланд, потому что это рядом с бельгийской границей и письмо туда легко переправить.
Анна.
Воскресенье, 21 сентября 1942 г.
Милая Китти!
Поссорилась с мамой, в который уж раз за последнее время! Мы с ней совсем друг друга не понимаем, да и с Марго тоже. Конечно, в нашей семье никогда не дойдет до таких сцен, как наверху, но все-таки мне наши отношения очень не нравятся. У меня совершенно другой характер, чем у мамы и Марго. Иногда я понимаю своих подруг куда лучше, чем собственную мать. Как это обидно!
Фру ван Даан опять не поймешь. Она старается прятать под замок все больше вещей из тех, которые нужны в общем хозяйстве. Надо, чтобы мама платила ей той же монетой!
Очевидно, некоторым родителям доставляет особенное удовольствие воспитывать не только своих детей, но и детей своих знакомых. Ван Дааны именно такие. Марго воспитывать нечего: она – сама доброта, ум, сердечность. Но того, что у нее есть в избытке, мне явно не хватает! Сколько раз во время еды на меня сыпались замечания и я не могла удержаться от вызывающих, а иногда и дерзких ответов. Отец и мама всегда на моей стороне, без них я просто пропала бы! Но как эти «верхние» мне ни внушают, что я не должна так много разговаривать и во все вмешиваться и что я веду себя нескромно, все равно я опять совершаю те же проступки. Если бы отец не был так терпелив со мной, я давно потеряла бы надежду исправиться. И вообще то, чего от меня хотят мои родители, выполнить совсем не трудно.
Но когда я беру мало моркови – я ее терпеть не могу, – а картофеля кладу себе побольше, ван Дааны начинают злиться на такую «избалованность».
«Возьми-ка еще морковки!» – говорит фру ван Даан.
«Нет, спасибо, мне хочется только картошки».
«Морковь очень полезна, твоя мама тоже так считает, – не унимается она. – Возьми еще!» – И она ко мне пристает, пока папа не вмешивается и не прекращает разговор.
«Вам бы жить у нас дома! – вспыхивает она. – Там никогда этого не допускали! Что это за воспитание! Вы вконец избаловали Анну. Была бы она моей дочерью…»
Поток упреков всегда кончается этими словами. Какое счастье, что я не ее дочь!
Еще на тему о воспитании. Вчера, когда наконец стало тихо и фру ван Даан прекратила свое словоизвержение, ей ответил отец:
«Я считаю, что Анна неплохо воспитана. Видите, она даже поняла, что лучше не отвечать на ваши пространные речи. А что касается моркови, то тут я только могу сказать: «Vice versa!»[4]
Этим он ее окончательно добил: «vice versa» относилось к тому, что она сама ест слишком мало овощей. Она оправдывается тем, что много овощей на ночь вредят ее здоровью. Пусть бы только оставила меня в покое! Смешно смотреть, как фру ван Даан легко краснеет. А со мной этого не бывает, и она злится еще больше!
Анна.
Понедельник, 28 сентября 1942 г.
Милая Китти!
Вчера я далеко не все написала, но пришлось оторваться. Должна рассказать тебе еще об одной ссоре, но сначала скажу тебе, до чего противно и не понятно, когда взрослые так часто, сразу начинают ссориться из-за самых ничтожных пустяков. До сих пор я думала, что ссорятся только дети, а у взрослых этого не бывает. Конечно, иногда есть причины для настоящего скандала. Но эти вечные препирательства просто невозможно вынести. В сущности, пора привыкнуть, что ссоры у них – самое обычное дело. Но привыкнуть трудно, когда эти «дискуссии» – так здесь именуют скандалы – вертятся вокруг моей персоны. Тут от меня просто клочья летят: мое поведение; мой характер, мои манеры все критикуют, оговаривают и обсуждают! Никогда я не слыхала ни злых слов, ни окриков, а теперь все приходится выслушивать. Нет, не могу! И не подумаю им все спускать! Я им покажу, что Анна Франк не вчера родилась! Может быть, они сообразят и заткн… Их надо воспитывать, а не меня! Каждый раз я просто немею от такой грубости и глупости. (Это я про фру ван Даан.) Но я притерплюсь и тогда выскажу ей все начистоту! Неужели я и вправду такая невоспитанная, любопытная, приставучая, глупая и ленивая, как эти «верхние» утверждают? Я отлично знаю, что у меня много недостатков и слабостей, но эти «верхние» все же невероятно преувеличивают.
Если бы ты знала, Китти, как я киплю от их вечных перебранок! Во мне накопилось столько злости, что она когда-нибудь прорвется!
Может быть, я тебе уже надоела, но все-таки расскажу еще об одном интересном разговоре за столом. Речь шла об исключительной скромности Пима (это ласкательное прозвище папы). Тут никто, даже самый тупой дурак, спорить не станет, настолько всем это ясно. И вдруг фру ван Даан, которая всегда все переносит на себя, заявляет: «Я тоже человек очень скромный, гораздо скромнее моего мужа».
Господин ван Даан хотел смягчить ее замечание и очень спокойно сказал:
«А я и не стремлюсь к излишней скромности, я считаю, что люди решительные гораздо больше преуспевают в жизни».
И, обращаясь ко мне, добавил:
«Не будь чересчур скромной, Анна, и добьешься гораздо большего!»
Мама с ним согласилась, но фру ван Даан обязательно должна была влить ложку дегтя и, обратившись не ко мне, а к моим родителям, заявила:
«Как вы разговариваете с Анной? В жизни ничего подобного не видела, меня в детстве не так воспитывали! Впрочем, и теперь нигде не встретишь таких отношений, разве только в вашем ультрасовременном семействе!»
Это был намек на мамины педагогические взгляды, о которых они часто спорят. При этом она вся покраснела как рак, а когда теряешь выдержку, то тебя всегда переспорят.
Мама спокойно, как всегда, хотела прекратить «дискуссию» и сказала: «Видите ли, фру ван Даан, я тоже считаю, что излишняя скромность вредна. Мой муж, Марго и Петер в самом деле чересчур скромны, но ваш муж и вы, Анна и я, мы хоть не совсем лишены скромности, но нам пальца в рот не клади!»
«Но я-то очень скромна, фру Франк! Как вы можете называть меня нескромной?»
Мама: «Нет, я не говорю, что вы совершенно лишены скромности, но и нельзя вас назвать чересчур скромным человеком…»
Фру ван Даан: «Интересно, когда же это я вела себя нескромно? Если бы я тут о себе не заботилась, я бы, наверно, умерла с голоду. Да, я не уступаю вашему мужу, скромности у меня не меньше!»
При этом самовосхвалении мама не могла удержаться от смеха, а эта «бедняжка» так рассердилась, что уже не могла остановиться и все говорила, говорила, потом потеряла нить, запуталась в собственном красноречии, обиженно встала и собралась уходить. Но вдруг посмотрела в мою сторону. К несчастью, когда она повернулась ко мне спиной, я насмешливо и соболезнующе покачала головой, скорее нечаянно, чем нарочно. Она не ушла, разоралась противно и грубо, как старая толстая торговка! Смотреть на нее было сплошное удовольствие! Если бы я умела рисовать, я бы ее увековечила, эту смешную, ничтожную особу!
Могу тебе сказать одно: если хочешь как следует узнать человека, надо хоть раз с ним поссориться. Тогда только и можно судить о нем.
Анна.
Вторник, 29 сентября 1942 г.
Милая Китти!
У нас всегда найдется о чем рассказать. Так как тут нет ванны, мы моемся в корыте, а в конторе (я так называю весь нижний этаж) есть горячая вода, и мы, все семеро, ходим туда по очереди. Все мы люди разные, и так как один стесняется больше, чем другой, то каждый выбирает себе место для мытья по своему вкусу. Петер моется на кухне, хотя там стеклянные двери. До мытья он всем сообщает о своем намерении и просит полчаса не входить на кухню. Его отец моется у себя наверху. Он не считает за труд тащить наверх горячую воду, лишь бы удобно устроиться в своей комнате. Фру ван Даан еще ни разу не купалась. Она сначала хочет выяснить, какое место окажется самым удобным. Папа моется в кабинете, мама – на кухне, за печкой. Мы с Марго выбрали большую контору – там у нас «ванная». По субботам к вечеру там опускают темные шторы и мы моемся в полутьме. Одна из нас моется, а другая в это время смотрит сквозь щелку на улицу, и мы часто хохочем над ужимками прохожих. Но с прошлой недели мне эта «ванная» перестала нравиться и я начала искать более комфортабельное помещение. Петеру пришла в голову блестящая мысль: он предложил мне взять все купальные принадлежности и запереться в большой уборной нижнего этажа – она примыкает к конторе. Там я могу закрыться, включить свет и сама вылить воду после мытья. Сегодня я обновила свою «ванную» и очень довольна.
Вчера в дом пришел водопроводчик, чтобы утеплить трубы в нижнем коридоре, они ведут к нашему водопроводу и в нашу уборную. Это было необходимо, чтобы трубы не замерзли, если зима окажется холодной. Посещение это не из приятных. Нельзя было не только брать воду, но и пользоваться уборной. Может быть, неприлично рассказывать тебе, как мы устроились? Но я не такая уж стеснительная, чтобы молчать о таких вещах. Мы с папой заранее все обдумали и припасли для всех баночки. Теперь мы ими воспользовались и, как это ни плохо, оставили стоять в углу. Но это еще что – гораздо труднее сидеть целый день молча, не раскрывая рта. Особенно для такой трещотки, как я, это невыносимо трудно. Мы и так всегда разговариваем шепотом. Но совсем молчать и весь день сидеть неподвижно, боясь пошелохнуться, еще во сто раз хуже! Мой задик совсем онемел, я его так отсидела, что потом он болел три дня!
Вечером делала гимнастику – помогло!
Анна.
Четверг, 1 октября 1942 г.
Милая Китти!
Вчера я страшно перепугалась. В восемь часов раздался звонок, и я вообразила самое ужасное – ты понимаешь, о чем я говорю. Но все стали уверять меня, что это уличные мальчишки, и я постепенно успокоилась.
Дни проходят спокойно. Внизу, на кухне, работает г-н Левен, он фармацевт и ставит химические опыты для фирмы. Он знает весь дом, и мы иногда боимся, как бы ему не пришло в голову пойти в прежнюю лабораторию. Мы ведем себя страшно тихо. Кто бы мог сказать три месяца назад, что Анна, эта непоседа, будет подолгу сидеть не двигаясь и молчать как рыба?
29-го был день рождения фру ван Даан. Отпраздновали скромно. Ей подарили цветы, разные мелочи и к обеду кое-что добавили. У них дома обычай – муж всегда дарит ей красные гвоздики. Кстати, о фру ван Даан: меня дико злят ее вечные попытки заигрывать с моим папой. Она всегда норовит погладить его по щеке или по голове, нарочно выставляет свои «хорошенькие» ножки, пытается острить, вообще при всяком удобном случае привлекать внимание Пима. Но Пиму она вовсе не кажется ни хорошенькой, ни милой, и он равнодушен к ее заигрываниям. Я ничуть не ревную, просто мне это невыносимо. Я ей и в лицо сказала, что мама небось не кокетничает с ее мужем.
Петер иногда бывает очень забавный. У нас есть общая страсть, и нам бывает превесело: мы оба любим всякие переодевания. Вчера он нарядился в платье своей матери, которое его обтягивало, на голове у него красовалась дамская шляпка. А я надела его костюм и фуражку.
Взрослые смеялись до упаду, и нам тоже было ужасно весело.
Элли купила мне и Марго юбки в универмаге, материал очень плохой и дорого. Но зато нас ожидает очень приятное занятие: она подписалась на заочные курсы стенографии для меня, Марго и Петера. К будущему году мы будем блестяще знать стенографию. Неплохо знать такую «тайнопись»!
Анна.
Суббота, 3 октября 1942 г.
Милая Китти!
Вчера опять разыгрался жуткий скандал. Мама рассказала папочке все мои прегрешения – и в страшно преувеличенном виде. Она плакала, я, конечно, тоже ревела, и у меня отчаянно разболелась голова. А папе я сказала, что люблю его больше всех. Пим говорит, что потом все изменится, но я не верю. Мне приходится делать усилия, чтобы спокойно разговаривать с мамой. Отец хочет, чтобы я за ней ухаживала, когда она плохо себя чувствует, а я все равно ничего не делаю.
Прилежно занимаюсь французским и читаю «Прекрасную нивернезку»[5].
Анна.
Пятница, 9 октября 1942 г.
Милая Китти!
Сегодня у меня очень печальные и тяжелые вести. Многих евреев – наших друзей и знакомых арестовали. Гестапо обходится с ними ужасно. Их грузят в теплушки и отправляют в еврейский концлагерь Вестерборк. Это – страшное место. На тысячи человек не хватает ни умывалок, ни уборных. Говорят, что в бараках все спят вповалку: мужчины, женщины, дети. Убежать невозможно. Заключенных из лагеря сразу узнают по бритым головам, а многих и по типично еврейской внешности.