У нас под крылом – солнце

– Зинк, –  Ада зашептала, наклонившись к сестре, –  а ты поняла хоть, чего этот хмырь крашеный хотел-то от тебя?

Насчет того, что крашеный, у Зинаиды были определенные сомнения.

Ритх был какого-то непомерно высокого роста –  метра два, не меньше, рядом с ним она себя чувствовала козявкой какой-то. Хорошо сложен, плечи широкие, мощные, но в целом не столько мускулистый, сколько жилистый. Самыми примечательными в нем оказались волосы –  длинные, до лопаток, собранные в хвост, белые с явственным голубоватым отливом. Широкие и почти прямые белые брови едва не сходились у переносицы. Слегка раскосые глаза отличались холодным прозрачно-синим цветом и льдистым рисунком на радужке. Глаза и волосы казались особенно яркими из-за довольно смуглой кожи. Острые скулы, хорошо очерченные губы, породистый нос –  да, его внешность безусловно производила впечатление. Хотя с первого взгляда она назвала бы его не столько красивым, сколько странным. Как лысый кот –  несомненно красивый зверь, но к такой красоте сначала надо привыкнуть.

В любом случае главное, что она бы сказала о нем, –  высокомерный сноб. Точно –  хмырь.

Зинаида пожала плечами.

– Хотел куда-то забрать. Дракон ему зачем-то нужен, кажется. В любом случае пока тисс Тристобаль меня отстоял. Будем решать проблемы по мере их поступления.

– А ты от него чего хотела?

– Я… мне надо кое-что еще обдумать. Я подумаю и потом расскажу тебе о своих выводах, хорошо?

– Ну думай-думай, –  хмыкнула вредная сестрица. –  Индюк тоже думал, да в суп попал. Смотри, как бы и тебя не того. Задумал шо-то этот Мальвин-засранец, точно тебе говорю.

– Кто?! –  Зина даже поперхнулась от неожиданности, подавившись каким-то местным фруктом, который как раз дегустировала.

– Мальчик с голубыми волосами, –  Ада пожала плечами. –  А шо?

Зинаида спрятала улыбку.

То, что ритх что-то задумал, сомнений никаких не вызывало, но это пока представлялось не главной проблемой –  несколько лет впереди. Куда важнее казалось понять, что с ними обеими уже произошло. Собственно, кое-какие выводы для себя она уже сделала, оставалось только логично обосновать их и объяснить хотя бы самой себе –  а уж затем и подруге по пападанству.

Думала она до самого вечера, а с сестрой заговорила, когда они наконец остались наедине –  отговорившись усталостью после поездки, Зинаида попросилась спать пораньше.

– Понимаешь, –  начала она, уже лежа в постели и глядя в темноту. Так оказалось легче говорить о странных и почти безумных вещах, –  этот дракон, ты же видела все. Я… я его узнала.

– Шо? Ты где дракона-то могла видеть?

– Это не дракон. То есть сейчас дракон, но… это мой кот. Я знаю, это звучит глупо и странно, но я не сошла с ума, честно. Знаешь, я много раз думала о том, что когда мы привязываемся к животным, мы начинаем воспринимать их морды так же, как лица людей. Я совершенно точно узнала бы своего Котангенса в любой толпе таких же рыжих котов. Но, оказывается, дело не только во внешнем виде. Повадки, движения… Котангенс очень любил, когда ему чешут пузо, но доверял его только мне. Это не всем котам нравится, но он любил. Он совершенно так же подсовывал голову мне под руку, и так же падал на спину, и вот этот взгляд –  сначала одним глазом, потом другим, и прижмуривался потом… и… он откликнулся на имя, я видела. Я думала, что точно схожу с ума, но он откликнулся. И еще у него глаза –  точно такие же рыжие глаза.

– Фигню говоришь, –  авторитетно изрекла Ада. –  Шоб он тут делал вообще, кошак твой?

– А мы что тут делаем? Мы же как-то здесь оказались.

– Так ты ж сама сказала –  померли мы там.

– Котангенс тоже умер. Тогда же, когда и мы. Похоже, нас всех троих разом сюда забросило. Не знаю уж, есть ли у кошек души или у них и впрямь девять жизней…

– Ага, мы-то бабами были, бабами и стали. А с какого ж это переляку твой блохастый одраконился?

– Ну, –  с достоинством ответила Зинаида, –  он был хорошим котом и всегда какал в лоток. Наверняка он заслужил себе хорошее посмертие. Ты же сама слышала –  тисс Тристобаль с этим… Мальвином говорили, что у меня какая-то связь с ним. Откуда бы она взялась? Мне кажется, она как раз оттуда –  из прежней жизни… Как думаешь?

– Думаю, шо жрачки ты на такого кошака не напасешься, вот шо.

– Тьфу ты… ладно, не об этом сейчас. А у того мужика я спрашивала, что он знает об этом дракотике. Я тогда, если честно, была уверена, скажет –  ему пара месяцев, ну потому что мы все пару месяцев как умерли там и оказались здесь… а оказалось, что драконы растут медленно. Этому детенышу примерно столько же лет, сколько и нам. Только вот летать он начал как раз пару месяцев назад. Ничего не напоминает?

– И шо?

– А то… я тут посчитала и попросила у Криты календарь, чтоб уж наверняка сопоставить даты. И, знаешь, интересная вещь у меня выходит… Ты помнишь, что было четырнадцать лет назад –  с нами? Речку помнишь? Полынью?

– Уж забудешь такое… –  вздохнула темнота.

***

Тогда, четырнадцать лет назад, Зинаида только-только в первый раз переехала в станицу. Возвращение и новый побег будут позже, годы спустя. А тогда она, двадцатилетняя Зина, обмирала от собственной смелости и сомнений, и совсем еще не была уверена, верно ли поступила и как ей быть дальше. Вечерами она не знала, куда себя деть, и от одиночества, отчаяния и сознания собственной никчемности хотелось выть. Или хуже того –  набрать тот самый номер.

Котенок ее спас тогда.

Котенка она нашла возле магазина –  какого-то до нереальности мелкого, тощего, облезлого и страшненького, с уродливой рахитичной спиной и сильно закисшими, даже не открывшимися еще до конца глазами. Грязен он был до того, что невозможно было даже определить с уверенностью масть.

– Кошку тут машина на днях задавила, –  равнодушно пояснила продавщица. –  А этот остался, видно. Втопить бы его, да сам помрет скоро.

Звереныш вызывал слегка брезгливую жалость, но просто уйти она не смогла.

Сразу нашлась масса дел: разыскать ветеринара, который здесь, в станице, занимался в основном коровами и смотрел на нее, как на блаженную; найти средство от блох и глистов, подходящее такому малышу; съездить в райцентр за бесчисленными лекарствами и специальным кормом –  как потом окажется, пищеварение у кота нарушилось безнадежно, так что дорогой специализированный корм ему пришлось покупать постоянно. Из-за корявого позвоночника и вечно загнутого хвоста тощий котенок напоминал синусоиду, и Зинаида хотела назвать его Синусом. Но он так возмущенно мявкнул и выгнулся, что поименован был в итоге Котангенсом. Ей почему-то показалось, что Котангенс –  это звучит гордо. А сокращенно –  Котя или даже просто Кот.

Страшненький котенок медленно, но верно превращался в роскошного рыжего красавца-кота, который составлял ей единственную компанию одинокими вечерами. Она потихоньку привыкала к новой жизни, устроилась даже на работу в школе –  временную, как она тогда думала.

А потом произошел тот самый случай.

Зина, приехавшая сюда специально, чтобы побыть одной, разобраться в себе и принять верное решение, редко выходила из дома куда-то кроме работы или ближайшего магазина. Конечно, с появлением кота забот прибавилось, но в райцентр она все равно выбиралась не так уж часто.

А вот на кладбище время от времени ходила. Чувствовала свою вину –  и знала, что теперь поздно, ничего не исправить, бабушке уже все равно. И все-таки ходила, будто нарочно издеваясь над собой, бередя эту рану. Весной собиралась посадить на могиле цветы, посеять траву. А сейчас, зимой, просто приходила иногда –  постоять, помолчать, мысленно попросить прощения и сказать “спасибо”. За все –  за то, что ей было куда бежать, за то, что кто-то понял, почувствовал, что с ней происходит, а главное – просто за то, что у нее была такая бабушка.

В тот раз она тоже шла с кладбища. И уже за оградой ее нагнала бабка Зинка –  к мужу, видимо, на могилу ходила. С соседкой она была тогда знакома шапочно.

– Ой, Зинка, а ты к Зине поди ходила?

“Какое-то огромное количество Зин на квадратный метр”, –  подумалось ей тогда. Покойная бабушка, соседка, она сама… и имя-то сейчас довольно редкое, казалось бы.

– А я к Ваське своему. А нам по пути как раз, вместе пойдем, все веселее.

“Вот уж веселье”, –  с неудовольствием размышляла Зина, но грубить пожилой соседке, конечно, не стала.

– А ты шо, доро́гой идти собралась? Та пошли напрямки, через речку, скорее дома будем, холодина-то какая, а ты ще в обход собралась! Смотри, баба Зина плохому не научит, вот тут напрямки и пройдем…

Дорога от кладбища выводила к другому краю станицы, и идти по ней до их улицы и в самом деле было неблизко. А “напрямки” –  это, значит, через “речку”. На самом деле это было озерцо-старица –  река текла здесь когда-то, да потом ушла в сторону. Своего названия у продолговатого водоема, где купалась местная детвора летом, не было, и называли его все просто “речкой”. Был через нее и мост –  но тоже в стороне.

“Речка” замерзала далеко не каждую зиму –  здесь, на юге, зимы нечасто выдавались морозными. Но эта зима оказалась настоящей, хоть и недолгой  –  со снегом и даже метелями, озерцо застыло, и дети катались по нему на коньках, а когда его заносило снегом –  в нем протаптывали тропинки.

Сама Зина ни за что не пошла бы через “речку” –  все-таки февраль, снег стал ноздреватым местами, солнце нет-нет да показывается, и не столько холодно уже, сколько промозгло и ветрено. Хотя дети вон играют на той стороне. В любом случае ей просто не пришло бы в голову спрямлять путь таким образом.

Но ведь не отпускать же старушку одну? Пожилой человек, поскользнется еще, сама не встанет. А отговорить бабку Зинку, если она все для себя решила –  задача практически невыполнимая.

Вот и пошли они “через речку” –  бодро семенящая бабка Зинка и покорно-уныло бредущая за ней  Зина.

Наверное, в какой-то момент она все же слегка отстала –  и именно поэтому не успела подхватить соседку под локоть. Нога старушки вдруг поехала, и та, не сумев удержать равновесие, плюхнулась об лед всем весом. И тот треснул.

Когда Зина потом вспоминала об этом, ей казалось, что все происходило как в замедленной съемке:  вот старуха медленно-медленно едет, как-то нелепо вскинув одну ногу и взмахнув руками, вот ударяется задом об лед, вот змеится по белесой поверхности льда трещина… но на самом деле все случилось очень быстро. Пара секунд –  и вот бабка Зинка, склочная и приставучая старуха-соседка, уже в ледяной полынье, пытается крикнуть, но хрипит почему-то, заполошно хватаясь руками за края полыньи и отламывая все новые куски льда –  какой же он, оказывается, тонкий! –  а вот трещина уже бежит ей, Зине, под ноги.

Единственное, что она сделала тогда вполне сознательно –  это отбросила подальше в сторону свою сумку. А дальше были уже, кажется, чистые инстинкты: тонет человек –  надо спасать. Она упала на живот, протянув руку, и бабка Зинка схватилась за нее. Резко рванув на себя и в сторону, девушка выдернула старуху из полыньи, как репку из грядки, и практически швырнула в сторону –  и откуда только силы взялись? –  следом за сумкой, так что бабка проехалась немного по льду на животе.

Вот только от резкого движения проломился наконец лед под ней самой –  и теперь в резко выросшей полынье барахталась уже Зина, безуспешно пытаясь зацепиться за твердый край. Мгновенный шок от погружения в ледяную воду сковал сознание, все тело будто прошили ледяные иголки, ноги моментально свело судорогой, а пальцы рук отказывались сгибаться и соскальзывали. Резко потяжелевшая шуба превратилась в тяжелые путы, сковывающие движения и тянущие вниз.

“Вот и все, –  мелькнуло в голове. –  Как глупо”. Бабка Зинка, конечно, ничем не сможет ей помочь, хоть бы сама оклемалась после такого, а вызвать она никого, конечно, не успеет.

“Ну и ладно, –  пальцы снова соскользнули, –  может, так и лучше”.

А потом ей вдруг будто наяву пригрезился жалобный мяв. Котангенс! Как же он тогда? Он не выживет без нее. Некому будет покупать ему особый корм, возить на процедуры… да вообще его, пожалуй, долго никто не найдет там, в запертом доме, и умирать он будет медленно и мучительно…

И Зина тогда со всей ясностью осознала: она не имеет права так поступить с Котангенсом. Просто потому что он ей –  верит. Он сейчас там, дома. Ждет. И она не может его обмануть. Потому что так нельзя поступать с теми, кто нам верит. Потому что у него и для него больше нет никого.

Как она выбралась из той полыньи –  она сама потом не смогла бы объяснить или хотя бы ясно вспомнить. Следующим четким воспоминанием было то, как она негнущимися деревянными руками ищет в своей сумке телефон, а рядом стонет бабка Зинка.

Первая внятная мысль была о том, что она не знает, как вызывать скорую с мобильного. А вторая –  что скорую, наверное, и не надо, здесь она едет, случается, по часу.

Повезло –  последним набранным номером был телефон коллеги, немолодого химика, который, охнув, тут же растолкал зятя и уже через пятнадцать минут загружал обеих мокрых окоченевших женщин в зятеву машину. Еще через десять минут они были в местной амбулатории.

Соседка оказалась на редкость крепкой старухой –  уже пару недель спустя Зина видела ее все так же бодро семенящей по переулку и слышала, как та в очередной раз на всю улицу обсуждает и осуждает кого-то. Сама Зина тогда слегла с воспалением легких и общим обморожением –  но от госпитализации отказалась, лечилась дома. Бабка Зинка регулярно отправляла к ней невестку –  то с лекарствами, то с тарелкой горячего борща.

И все то время, пока Зина ходила в туалет по стенке и кашляла так, что казалось, скоро выплюнет легкие, Котангенс не отходил от нее. Он спал у нее на груди, щекотал лицо огромными усами, и первым, что она видела каждый раз, когда просыпалась, были оранжевые кошачьи глаза. “А ведь ты снова меня спас, рыжий”, –  думала она тогда.

***

– Забудешь такое… и шо?

– А то, что, похоже, мы должны были умереть тогда. Ну, мне так кажется. Котангенс меня на мысль натолкнул. Мы должны были умереть одновременно, в той полынье, и здесь, в этом мире, вскоре родились девочки… которыми мы должны были стать. А мой кот – он был не слишком здоров, и без меня он тоже, наверное, не выжил бы… а может, он должен был погибнуть еще раньше, это случилось бы, если бы я его не нашла. И здесь вылупился детеныш дракона, которым должен был стать он. Вот только мы не умерли, и Котангенс тоже. И получились девочки… лишенные души. Они здесь росли, а мы, их души, продолжали жить те свои жизни. Мы оказались связаны каким-то образом, и второй раз снова умерли вместе –  на этот раз действительно умерли. И наши души притянуло в те самые тела, что родились для них еще четырнадцать лет назад.

– Ой, наворотила… ну и шо это все значит?

– А значит это –  как минимум то, что мы с тобой не занимали ничьи тела. Не умирали здесь никакие девочки, –  эта мысль до сих пор мучила, и теперь Зина наконец смогла вздохнуть спокойно: она именно на своем месте, и можно действительно перевернуть страницу. –  Это наши тела и есть, понимаешь? По праву наши. И жизнь –  наша. Просто следующая. И мы на самом деле в этой жизни –  сестры. Мы на самом деле дочери своих родителей, этих родителей, просто мы… припозднились. Зато у нас теперь есть бонус –  память прошлой жизни и все знания и опыт из нее.

– Ну и шо нам с ними делать теперь?

– Теперь? –  Зина улыбнулась в темноту. –  Я думаю… жить. А знания никогда не бывают лишними, это я тебе как педагог говорю. Все, что мы должны были узнать за эти годы здесь, мы быстро наверстаем. Зато у нас за плечами –  не четырнадцать тепличных лет, а много больше. Да мы с тобой еще тут еще все вверх дном перевернем!