Когда увидишь меня – плачь
Конечно, Полли права, промывать детям мозги – подлое дело, но, наблюдая сверху за их поведением, Том исполнялся оптимизма. Весь сеанс эти черти шумели и бросались скомканными бумажками, лупили друг друга ранцами по голове, а самые дерзкие коверкали песни и хохотали над героическими сценами, в которых Усатый резал врагов. Учителя не могли ничего поделать и выглядели беспомощными заложниками малолетних хулиганов. Том представлял, как они трясутся из-за того, что в любой момент в зал могут войти проверяющие и застать эту вакханалию. Ему было их жаль, хотя реальной опасности проверки не представляли – худшими последствиями была бы докладная в школу и выговор от директора. По какой-то причине власти снисходительно относились к школьникам младших и средних классов, позволяли им беситься и выпускать пар.
Вот старшеклассники – другое дело. Они уже считались взрослыми и разумными существами, а потому правила для них были куда жёстче. Том плохо представлял, каким образом вчерашние оторвы могут стремительно переродиться в послушных граждан Республики, однако они и впрямь перерождались. Такие сеансы проходили в полнейшей тишине (разумеется, не считая громогласных песен с экрана), школьники сидели смирно, и Том видел лишь десятки покорных затылков, которые не шевелились все два часа. От этого мороз пробегал по коже, и тогда он вновь испытывал укол вины.
«Но ведь не ты и не фильмы делают их такими, – уговаривал себя Том. – Это школа, среда, учителя, родители и вся чёртова пропаганда, которая сыпется на них отовсюду. Ты видишь лишь результат работы всех этих факторов, результат пугающий, но не неожиданный». И всё-таки это не успокаивало, Том чувствовал ответственность за свой маленький вклад в то, что живые дети так быстро превращались в безликие винтики системы.
Во время таких марафонов он замечал, что и сам тупеет, а чудовищная музыка не отпускала его даже во сне. Тем более неожиданно было проснуться сегодня, в первый из трёх выходных, не с патриотической мелодией в голове, а со старой песенкой о том, как было бы здорово прыгнуть на доску и поймать волну, если бы только в этом городе дождей был океан. Очаровательная бессмыслица.
Том переоделся из утеплённой пижамы в джинсы и один из любимых мешковатых свитеров, потому что батареи по-прежнему были холодны, несмотря на середину октября. Закрыв окно, чтобы комнату не залило, он выполз из своего логова на кухню.
По особенной тишине в квартире он понял, что Полли уже куда-то сбежала. Неудивительно, ведь и у неё сегодня выходной, а долго спать по утрам она не привыкла. Вместо того, чтобы поваляться в постели в своё удовольствие, она вечно носилась по ей одной известным делам, и Том редко заставал её дома засветло. Привычно подавив тень сожаления о том, что у них могла быть куча свободного времени на двоих, он поставил на плиту чайник и полез в холодильник.
Собственно, и у него были планы на вечер, потому что в дни, когда Том отдыхал от кинотеатра «Победа», его ждала вторая, не менее любимая работа. Единственный приличный костюм последние две недели скучал в шкафу, но сегодня в восемь он наконец увидит свет. Кричаще яркий свет вычурных люстр ресторана «Магнолия». Только бы не забыть погладить рубашку.
Чайник вскипел, и Том заварил кофе в кружке с Гомером Симпсоном, жующим пончик. Он добыл это сокровище в Пустом доме года три назад и скакал от восторга, который никто не мог с ним разделить. Только Полли припоминала что-то из его пересказов «Симпсонов», но увидев их героя воочию, скептически фыркнула.
В отличие от кружки, кофе был так себе. Пить эту дешёвую бурду пустой было невозможно, но из волшебных средств, способных немного её преобразить, был только сахар. Сливки кто-то из них уничтожил, не позаботившись купить ещё. И если Том до позднего вечера пропадал на работе, то Полли… Полли могла бы. С разочарованным вздохом он засыпал две ложки сахара, а затем, подумав, добавил третью.
Спустя пару минут, рассеянно медитируя над кружкой, он вспоминал, как вчера после смены наткнулся в метро на Адама. Было что-то около половины десятого, и народу вокруг совсем немного, тем более странным Тому показалось встретить здесь именно его. «Центр города, – сказал он себе, – чего тут удивительного». Но вид у Адама был беспокойный и какой-то растрёпанный, и это сразу его насторожило. Из них троих он всегда был самым собранным по части поведения в людных местах, поэтому застать его таким было особенно удивительно. Адам даже сперва не узнал его и как-то нервно дёрнулся, когда Том приветственно махнул рукой и зашагал навстречу. И хотя обычно он прекрасно владел лицом, от Тома не укрылось, как оно очевидно расслабилось при его приближении.
А всего лишь через минуту он убедился, что с парнем действительно творится неладное. Их короткий диалог оставил Тома в таком недоумении, что он пропустил свой поезд. Хорошо ещё, на станции не было патрулей, иначе они наверняка примотались бы с проверкой – растерянные горожане были лёгкой добычей.
Том гадал, что такое нашло на Адама: назначить встречу не где-нибудь, а в «Магнолии», казалось чистым безумием. Он же мог просто прийти к ним домой, к чему это представление? Но кто знает, может, он выиграл в государственную лотерею и решил шикануть. Хотя едва ли победители выглядят такими измученными, впрочем, в случае с Адамом ничего нельзя сказать наверняка.
Так или иначе, этим вечером всё прояснится, и сейчас Том мирно потягивал кофе, почти не беспокоясь о том, что никак от него не зависело. Обычно к тридцати восьми обрастаешь какой-никакой житейской мудростью, позволяющей не переживать о вещах, которые скоро разрешатся сами собой.
Он и не заметил, как прошёл день, уместившийся в пять часов между завтраком и приготовлениями к выходу в свет. К половине седьмого уже стемнело, а дождь успел закончиться и начаться заново. Том стоял в комнате у открытого окна, гладил одну из двух имевшихся у него белых рубашек и притоптывал ногой в такт всё той же песне, которую пел во весь голос, выпуская на волю всю её радость и горечь. Естественно, он не услышал поворота ключа в замке и лёгких шагов в прихожей.
Когда Полли переступила порог квартиры, песня достигла своего апогея, и она невольно замерла в дверях, как и раньше, потрясённая голосом Тома, до сих пор не привыкшая к его силе. И, как и раньше, это заставило её на несколько мгновений забыть о том, откуда она вернулась, и вообще о существовании в мире кого-то ещё.
А он, ни о чём не подозревая, опять прогладил лишнюю складку на рукаве и не знал, что теперь с ней делать, потому что она намертво впечаталась в ткань и, сколько бы он ни прикладывал к ней утюг и так, и эдак, становилась лишь глубже и чётче. Чёрт с ней, решил Том, в конце концов, он ведь всё равно будет в пиджаке.
Когда он повернул голову и заметил Полли на пороге комнаты, с блаженным видом прислонившейся к дверному косяку, песня оборвалась на полуслове.
– И давно ты здесь?
Она широко улыбнулась.
– Не больше минуты.
Том смущённо хмыкнул.
Полли подошла, привычным домашним жестом взъерошила ему волосы и положила подбородок на его плечо. Он ещё боролся с упрямым заломом, но рука теперь плохо слушалась, и утюг метался по испорченному рукаву туда-сюда, как свихнувшийся катер по реке. Секунд через двадцать проклятая складка восторжествовала, окончательно отвоевала своё место, и единственным способом уничтожить её было бы выбросить рубашку в мусорное ведро.
Но это ведь его предпоследняя рубашка. Том перевёл дух и с усилием оторвал утюг от несчастной ткани, опасаясь, что не справится с искушением и прожжёт в ней дыру.
– Как думаешь, это безнадёжно? – расстроенно спросил он.
Тепло и тяжесть на плече исчезли – Полли шагнула в сторону, наклонилась к гладильной доске и нахмурилась, разглаживая пальцами измятый рукав. Том машинально отступил ещё на шаг и запустил ладонь в волосы, стирая ощущение от её прикосновения. Она коротко обернулась и, выдернув утюг из его руки, скомандовала:
– Дай мне воды.
Когда он принёс из кухни полный стакан, она сбрызнула ткань и приложила к ней утюг – шипение, пар, неуловимо быстрые движения, и неподатливый залом разгладился, словно его и не было. Торжествующе улыбаясь, Полли протянула Тому безупречно гладкую рубашку. Он критически оглядел рукав, покачал головой и вздохнул.
– Ну не то что бы идеально…
– Ах ты гад!..
Она пнула его коленом в зад, Том возмущённо вскрикнул, и оба с хохотом покатились из комнаты, уворачиваясь от тычков друг друга. Добежав до кухни, Полли схватила полотенце и принялась хлестать Тома, а тот захлёбывался смехом и закрывался от неё руками, пока беспомощно не повалился на кухонный диван.
– Получай, засранец! – Полли с чувством огрела его напоследок и, давясь от смеха, упала рядом.
Подниматься было лень, и они бездумно лежали на диванчике, хмыкая и подкалывая друг друга, а вечер разгорался за окном, и в этом уютном кульке из долгожданного безделья и дурацких шуток Том чуть было не забыл, что должен куда-то собираться.
Пока он застёгивал пуговицы многострадальной рубашки и укладывал волосы, тёмные, непослушные, на которые вечно уходило слишком много геля, Полли стояла в дверях ванной, скрестив руки на груди, и скептически разглядывала его отражение.
– Пусть прядь на глаза спадает, не убирай её со лба. Так ты будешь кинозвездой.
Том закатывал глаза и от души ругался, потому что времени оставалось всё меньше, а вместо кинозвезды на него из зеркала смотрел взъерошенный тип, который умудрился застегнуть рубашку не на ту пуговицу.
– А кстати, – вспомнил он, приглаживая упрямую прядь, – Адам сегодня гуляет в «Магнолии».
– Что?!
Он видел в зеркале, как лицо Полли вытянулось, а скрещенные руки распались.
– Э-э, ну да, я его встретил вчера, просто не успел сказать тебе. Кажется, наш мальчик где-то разжился деньгами.
– И немедленно сошёл с ума?
– Надеюсь скоро это выяснить. Мы столкнулись в метро, и он был какой-то странный. По-моему, его что-то гложет.
Полли нахмурилась.
– И он ничего не объяснил?
– Нет, только спросил, выступаю ли я завтра, и сказал, что придёт.
– Не нравится мне это…
Том пожал плечами. Ему и самому это не нравилось, но как он мог остановить Адама? Воспитательные беседы с ним не работали даже когда ему было пятнадцать, а теперь он совсем взрослый мальчик.
Прядь наконец-то спадала на глаз как надо, и выглядел Том теперь вполне романтично, хотя на затылке по-прежнему творился кошмар, который он тут же попытался исправить, отчаянно приглаживая волосы обеими руками.
– Не понимаю, на кой чёрт Адаму этот карнавал, – не унималась Полли. – Обязательно нужно торчать там, у всех на глазах?
– Слушай, ну это не преступление. Если он пропустит стаканчик в «Магнолии», вряд ли кто-то им заинтересуется.
– Серьёзно? Даже его старые дружки, которые напиваются там каждый вечер?
Том вздохнул. Спорить не хотелось, тем более что его беспокоили те же самые мысли. Но Адам прекрасно знал, какая публика собирается в «Магнолии», и, если решился туда пойти, значит, у него есть причины. Кто-то другой мог быть безрассудным и бунтовать, как подросток, но не он. Адам был последним человеком, который стал бы заигрывать с Алмазными Псами.
– Не волнуйся, я присмотрю за ним. Если он вздумает швыряться купюрами в зал или танцевать на столе, мы с парнями его быстро утащим оттуда, идёт?
Полли невесело улыбнулась.
6
Кто-то наверняка нашёл бы пошлой нескромную роскошь хрустальных люстр, тяжёлыми гроздьями свисавших с потолка, сбегавшую вниз по колоннам лепнину и позолоченных крылатых младенцев, которые целились из лука прямо в жующих гостей. Кто-то, знакомый с иным видом роскоши. Кто-то, бывавший в других местах, кроме «Магнолии».
Сегодня вечером таких людей здесь не было. Напыщенные официанты с королевской осанкой и белоснежными манжетами сновали среди столов, укрытых тяжёлыми скатертями, обхаживая общество, для которого ужин среди сияющего хрусталя и серебра означал принадлежность к элите.
Некому было посмеяться над вычурными названиями блюд, оценить вульгарность швейцара в ливрее, угодливо подпрыгивавшего перед каждым новым гостем. Гротеск и упадок – вот что пришло бы в голову человеку, который вырос где-то вдали от города, разлагавшегося за стенами «Магнолии».
То ли дело было в костюме – пусть и безупречно сидящем, но недорогом, то ли в их природном чутье на «проходимцев», но официанты не проявляли к Адаму ни малейшего интереса. Они будто нарочно не замечали его, скользили мимо с серебряными подносами, уставленными блюдами, которые предназначались не ему. Он просидел минут пятнадцать в ожидании снисходительного внимания к своей персоне. А когда наконец к нему подошли, заказал стейк с овощами и графин коньяка – обстановка располагала швыряться деньгами, да и напиться ему сегодня хотелось больше, чем приобщиться к высокой кухне.
Пока не принесли коньяк, Адам чувствовал себя крайне нелепо, сидя за сервированным на две персоны столом, а за спиной разлапистая пальма в кадушке участливо хлопала его по голове широкими растопыренными листьями всякий раз, как открывалась дверь и пропускала в зал сквозняк. Не хватало лишь фанфар, сопровождающих прибытие каждого нового посетителя.
Его столик располагался у стены, недалеко от сцены, где в тесноте ютились микрофонная стойка, скрипка на подставке и фортепиано. Адам радовался, что ему повезло оказаться не в центре зала на глазах у богатеньких кутил, а почти в углу, да ещё и под защитой пальмы. Отсюда он мог вдоволь наслаждаться зрелищем отдыхающих, чьи лица были ему неприятно знакомы. Впрочем, они, казалось, его присутствия не замечали вовсе.
Адам с нетерпением посмотрел на часы: без четверти восемь. В этот момент официант наконец поставил перед ним графин и, брезгливо оттопырив губу, плеснул в бокал порцию сверкающего в свете люстр коньяка. Это было настолько кстати, что Адам схватился за ножку бокала и сделал глоток, не дожидаясь ухода официанта, чем, судя по виду последнего, глубоко оскорбил его.
Жизнь сразу стала намного более сносной, и даже долгое ожидание больше не нагоняло тоску. Адам с интересом огляделся по сторонам, позволив себе наконец не стесняться собственного любопытства. Стены, обшитые деревянными панелями, уходящие ввысь колонны в безумной лепнине, растения в кадках, звон серебряных приборов, гул светских голосов – он наблюдал за этой параллельной жизнью с ощущением полной нереальности происходящего. Куда возвращались эти холёные мужчины после вечеров в «Магнолии»? Где работали эти сияющие драгоценностями дамы?
Адам знал ответы. Даже сейчас, не желая признаваться себе в этом, он помнил о том, что, сложись его жизнь иначе, он и сам был бы здесь не самозванцем, которого презирает персонал, а одним из этих беззаботных набитых деньгами гуляк.
Впрочем, родители никогда не ходили в «Магнолию». Они не были способны оценить её восхитительную обстановку и предпочитали более сдержанные места вроде «Фонтана».
Верхний свет вдруг померк – театральные люстры погасли, и вместо них зал теперь освещали золочёные рожки, развешанные по стенам. Однако голоса не смолкли и даже не стали тише, хотя интимная атмосфера располагала к тому, чтобы перейти на умеренный тон, если и вовсе не на шёпот. Но откуда этой публике знать о хороших манерах?
Тем временем, на сцене началось какое-то копошение, из-за кроваво-красных портьер вышли трое, в золотистом полумраке они разобрали инструменты и разошлись по местам. Клавиши, а затем скрипка выпустили несколько пробных, повисших в воздухе нот, человек у микрофона постучал по мембране пальцами. Первым вступил пианист – всё ещё скрытый от глаз полумраком он заиграл мелодию в ре-миноре.
На сцене вспыхнул свет, на фоне которого весь остальной ресторан погрузился во тьму. Человек у микрофона, отдалённо похожий на Тома, начал петь, и вот тогда все разговоры, как по команде, стихли.
Оркестр «Бессмысленные скрипки» открыл свой очередной ресторанный концерт.
Если бы Адам не был знаком с этим певцом столько лет, он никогда не поверил бы, что тот снимает обшарпанную квартиру недалеко от центра, носит мешковатые свитера и в свободное от выступлений время работает механиком в кинотеатре «Победа». На сцене он был бессовестно красив, и Адам знал, что позже к Тому потянутся подвыпившие леди с намерением организовать свой досуг на вечер. Том как обычно ускользнёт от них с деликатным изяществом, никого не обидев, и будет добродушно посмеиваться над своей популярностью.
А сейчас он блистал во всём величии своего таланта, который приходилось разменивать вот так, развлекая отупевшую от еды и выпивки публику. Едва ли кто-то из присутствующих был способен оценить его уровень, и внутри Адам закипал от бессилия и злости.
Он давно не бывал на выступлениях «Бессмысленных скрипок», ведь теперь они не играли нигде кроме «Магнолии», но главной причиной было даже не это, а свободное место между Томом и скрипачом, которое до сих пор приковывало взгляд своей зияющей пустотой.
В прежние дни они заставляли ходить ходуном «Джин с молоком» – средней паршивости бар в паре кварталов от центра. Оскар всегда был главным заводилой, и его стараниями выступления «Скрипок» часто заканчивались бешеными танцами, крушением хлипких стульев или поджогом микрофонной стойки, потому что гитару он берёг и жалел. Главной звездой был тогда он, а вовсе не Том с его скромным обаянием и фантастическим голосом. Адам помнил, как однажды концерт чуть не вылился в потасовку – брат вышел на сцену в платье в цветочек, и это не понравилось какому-то работяге. Сперва они выясняли отношения у сцены, потом вышли на улицу, а после вернулись в обнимку, пыльные и помятые, и пили вместе до утра, горланя патриотические песни. Такое случалось не раз и не два, но постоянно сходило им с рук – даже патрули не заглядывали в бар, чтобы поинтересоваться, какого чёрта тут происходит. Оскар умел очаровать любого, и все его выходки в конечном счёте никому не вредили.
Теперь от их бунтарства не осталось и следа. Нынешние «Скрипки» носили костюмы и выглядели настолько прилично, что сложно было поверить, будто когда-то было иначе. С исчезновением Оскара изменилась и музыка – сейчас они звучали мягче, лиричнее, и Адам подозревал, что дело не только в том, что этого требовала обстановка «Магнолии». Оскар был их искрой, их сумасшедшим духом, а без него они потеряли важную часть себя. Адам не считал, что теперь они хуже, они просто стали другими, и всё-таки ему не хватало их прежней дерзости.
Одиннадцать лет прошло, а они так и не взяли нового гитариста. Адам был благодарен за это, но больше не мог заставить себя ходить на их концерты. А с тех пор как они перебрались в «Магнолию», у него появилось удобное оправдание перед Томом (который, правда, и не задавал вопросов), да и перед самим собой тоже.
И только сейчас, сидя за этим дурацким столом и не сводя со сцены глаз, он наконец понял, что заставило его заявиться сюда. Глядя на пустое пространство между Томом и скрипачом, Адам впервые чувствовал не только привычную горечь, но и надежду. Ему захотелось подстегнуть её, пробудить чувства и воспоминания, которые он так долго подавлял. Казалось, если он вновь увидит группу на сцене, образ Оскара станет ярче, вещественнее, а вероятность того, что он выжил, – реальнее.
Адам запрещал себе думать об этом, но в конце концов, о чём ещё он собирался поговорить сегодня с Томом? Пожалуй, встреться они на их с Полли кухне, где нет софитов и этой прожигающей музыки, эффект не был бы таким ошеломительным.
«Скрипки» выступали до одиннадцати с получасовым перерывом в середине, и Адаму пришлось вытерпеть всё – не закрывая глаза, не затыкая уши, не отворачиваясь. Графин опустел раньше, чем закончилась пытка, но это не имело значения, потому что теперь вместо него на стуле с атласной обивкой сидел пятнадцатилетний мальчишка, пришедший посмотреть, как его старший брат играет на гитаре в любительской группе.
Позже, в хитросплетениях служебных коридоров «Магнолии», на её изнанке, надёжно скрытой от глаз гостей, он рассказал Тому всё. Они стояли на проходе между кухней и гримёркой, мимо протискивались официанты и уборщики, пробегал взмыленный скрипач с полотенцем на шее. Их обволакивал вездесущий шум гремящей посуды, текущей из крана воды, крепкой ругани поваров, и в этой деловитой суете они спокойно могли обсуждать хоть цены на макароны, хоть государственный переворот.
Том стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, растерянный и ошарашенный. Адам отметил про себя, что рубашка его была выглажена немного небрежно – отчего-то он всегда обращал внимание на подобную чепуху, и сейчас, отмахнувшись от неуместных мыслей, пытался подобрать слова, чтобы Том поверил в то, во что уже твёрдо верил он сам.
– Они ведь могли забрать его, как и Бернарда, и использовать в своих целях. Может, он шпионил для них или… не знаю, помогал с расследованиями.
– Но послушай… Бернард разбирается в технике и этим полезен, а Оскар… Он же собирал велосипеды на заводе, а по вечерам играл на гитаре. На что он сдался Управлению?
– Откуда я знаю? Может, им как раз понадобились сборщики или гитаристы. Может, он умел что-то ещё. Бесполезно искать логику в том, что они делают. Но в одном я точно уверен: после нашего побега Оскар принадлежал им с потрохами. Они убили родителей, а меня приберегли на всякий случай, чтобы давить на него.
– А зачем тебя доставали допросами? Если Оскар выжил, в этом нет никакого смысла.
– Да ни в чём нет никакого смысла! Но это как раз очевидно – я был заложником, и ему приходилось делать всё, что скажут. Меня допрашивали не затем, чтобы раскрыть какой-то там заговор, а чтобы избить, запугать, а потом в очередной раз выпустить. Так они держали Оскара на крючке.
Адам и сам с трудом верил в свои объяснения, но более убедительных взять было негде, ведь им почти ничего неизвестно. Единственное, что он хотел донести до Тома, – возможно всё, абсолютно всё. И как только найдётся Оскар, найдутся и ответы.
– Записку мне подбросили не случайно, с этим ведь ты согласен?
Том нехотя кивнул.
– Кто бы это ни сделал, они в курсе моей истории и знают, о ком я в первую очередь подумаю, когда её получу. Они намекают, что я должен копать и тогда непременно выясню всё.
Вид у Тома был несчастный, но решительный. Ему явно не хотелось спорить и разбивать надежды Адама, но его пугал исступлённый блеск в глазах и готовность, с которой он поверил в невозможное.
– А тебе не приходило в голову, что тебя пытаются подставить? – спросил он осторожно. – Как-то уж очень гладко выглядит этот трюк с запиской.
Адам отмахнулся.
– Конечно, приходило. Но какой смысл Управлению разыгрывать целый спектакль? Если они хотят со мной разделаться, им достаточно прислать автомобиль с парочкой Псов. Ну серьёзно, Том, я же не какой-нибудь чиновник с кристальной репутацией, которого для начала надо хорошенько вывалять в грязи. На кой чёрт им со мной возиться? Я и так давно у них в руках.
Он видел, что этот ответ Тома более или менее убедил, и перевёл дух. Конечно, ему нужно время, чтобы переварить эти дикие новости. У Адама было больше суток всё обдумать и окончательно убедиться, что не спятил, поэтому он отлично понимал, какие противоречивые мысли раздирают Тома.
– Извини, что так вломился сюда, я просто места себе не нахожу. Я должен был с тобой поговорить, потому что у меня в голове до сих пор ничего не укладывается.
– Да всё в порядке, главное, веди себя осторожно. И знаешь что… Приходи к нам завтра часов в семь. Я расскажу Полли, если ты не против. Может, втроём мы сообразим, что означает вся эта дребедень.
Адам благодарно кивнул. Наверное, разумнее было сразу прийти к ним домой, но он ни о чём не жалел. Вечер в «Магнолии» неплохо встряхнул его и вообще казался Адаму самым правильным завершением этих странных двух дней.
– Кстати, вы по-прежнему чертовски хороши на сцене.
Том улыбнулся.
– Спасибо. Хотя публике, по-моему, так не кажется.
Из гримёрки высунулась голова пианиста.
– Эй, хватит болтать, нам выходить через две минуты.
– Уже иду, Ник.
«Магнолия» закрывалась далеко за полночь, когда последние из самых стойких гостей начинали сдавать позиции. После того как «Скрипки» отыграли второе отделение, Адам никуда не ушёл. Он не помнил, сколько денег успел просадить, и не беспокоился об этом – кто знает, когда ещё выпадет шанс погулять от души.
Удивительно, как за короткое время он растерял все привычные опоры: сдержанность, холодное самообладание, осторожность. Адам растил их в себе с пятнадцати лет, они помогли ему выжить и не сойти с ума, и он никогда не задумывался, а каково это – существовать без них. И тут он вдруг понял, что сегодня поступил, как Оскар, – только брату взбредало в голову вести себя так безрассудно, словно нет никакой опасности, никаких патрулей и Алмазных Псов. Словно никто не наблюдает за тобой, не записывает твои шаги и не ждёт удобного случая, чтобы тебя аннулировать. Оскару сказочно везло много лет, и он прекрасно обходился без бытовой паранойи, свойственной каждому жителю Республики.