Наварин (Собрание сочинений)

Глава первая

«Азов» поднимает флаг

Царствование императора Николая Первого российский флот встретил мятежом гвардейского экипажа. С кличем: "За Константина и жену его – Конституцию!", матросы вышли на Сенатскую площадь. Затем был картечный расстрел восставших и гражданская казнь главных виновников (из числа морских офицеров) на линейном корабле "Князь Владимир", когда старый адмирал Кроун самолично ломал над головами дерзнувших офицерские кортики…

Корабельное офицерство отнеслось к событиям декабрьским равнодушно. Гвардия, есть гвардия у них свои причуды, а наше дело моряцкое: поднимай паруса да крути штурвал! Восшествие Николая флот встретил с робкой надеждой в день свой завтрашний. На шумных офицерских попойках мичмана и лейтенанты, подперев руками отяжелевшие головы, мечтали о больших походах и блестящих победах. Капитаны ж, вечерами карты тасуя, солидно рассуждали, что новый государь не в пример старому умен и моряков, как его предшественник брат Александр ненавидеть не станет.

В словах капитанских была горькая истинна! При императоре Александре флот вниманием не баловали. Корабли по несколько лет к ряду гнили в портах, так и не сделав ни одной кампании. Когда ж случалось производить смотры высочайшие, то наскоро выкрашивали один из бортов, и начальство этим довольствовалось. Оба александровских морских министра и маркиз де Траверсе, и барон фон Моллер нанесли флоту гораздо больше вреда, чем пользы. Экономия на сущей ерунде, они, шутя, пускали на ветер миллионы. Дело дошло до того, что в 1824 году во время сильного наводнения, когда стихия разрушила часть Кронштадта и Петербурга, сорвала с якорей корабли, под общий шум было списано на слом более половины флота, включая и не поврежденные новые корабли. Уничтожив собственный флот, морской министр несказанно обогатился, списав корабли на дрова! Подобного мировая история еще не знала!

Николай I, император всероссийский (1825–1855)

Знаменитый мореплаватель Головнин, бывший в ту пору генерал- интендантом морского министерства с горечью констатировал: "Если гнилые, худо и бедно вооруженные и еще хуже и беднее того снабженные корабли, престарелые, хворые, без познаний и присутствия духа флотовожди, неопытные капитаны и пахари под именем матросов, в корабельные экипажи сформированные, могут составить флот, то мы его имеем".

Нелюбовь Александра Первого к флоту поражала современников. Чего там было больше непонимания или упрямства, сказать трудно. В минуты откровения император признавался близким:

– Я вообще не признаю значения морской силы для России. Деньги на флот уходят как в прорву, а толку от этого нет никакого! Для островитян – англичан корабли, быть может, и полезны, для нас же это сущее разорение!

Когда-то, вступая на престол, Александр, обращаясь к морякам, заявил во всеуслышание:

– Я извлеку наш флот из мнимого существования в подлинное бытие!

К концу царствования об этих словах никто уже и не упоминал. Российский флот "дней Александровых прекрасного начала" так и не дождался. Впрочем, кто из сильных мира сего, входя во власть, не обещал легко народу всяческих благ, потом столь же легко напрочь, забывая о сказанном по прошествии определенного промежутка времени? Увы, но так было во все времена…

Кому-то может показаться невероятным, но одно время Александр даже носился с идеей передачи всего русского флота англичанам, и лишь открытое возмущение против этой затеи большинства высших сановников заставили императора отказаться от своего сумасбродного плана.

Сегодня может показаться дикостью, но штурманам российским в те годы было велено приобретать инструмент навигационный за свои кровные. А потому как получали штурмана в то время мало и были по причине своей худородности не допускаемы даже в кают-компанию, страдали они от такого приказа крепко. Семьи штурманские едва ли попрошайничеством не побирались, а сами навигаторы питались тем, что со стола офицерского останется.

Главным мерилом служебного рвения в ту пору стала красивость строевого шага, выправка и удаль в ружейных приемах. За согнутые колени и сутулость в строю выгоняли со службы даже самых заслуженных!

Не многим лучше бедолаг штурманов жило и корабельное офицерство. Ближе к осени спускали офицеры с судов кронштадтских баркасы, грузили в них кадки с ведрами и, объединяясь во флотилии, уходили на тех баркасах в финские шхеры. Спустя несколько дней возвращались обратно, доверху нагруженные грибами да ягодами. Часть добычи шла матросам, другая ж (большая) на кормление семей офицерских. Тем и жили. Воровали по этой причине тоже изрядно. А тот, кого ловили, рвал пред всеми на груди рубаху:

– У меня семеро по лавкам! Куды я их на рупь с полтиной подниму! Им што, подыхать!

Одни, терзаясь совестью, брали на прокорм. Вторые, не терзаясь, на пропой. Трети, совесть свою совсем потеряв, на обзаведение. В последнем преуспевал среди иных, люд портовый, чиновный. Никого не удивляло, что госпитальный смотритель, сошка мелкая, но нужная, не таясь, возвел в центре Кронштадта каменный особняк. Рядом с ним вперегонки возводили хоромы из ворованного корабельного леса мастера-корабельщики.

У офицеров корабельных в цене были перегоны Архангельские, когда «посуху» в город Архангельский за новопостроенным кораблем едут, а затем его вокруг Скандинавии на Балтику под парусами гонят. Выгода в тех перегонах была большая. Прибывшие на верфи Соломбальские, перво- наперво скупали у простодушных поморов пудами старые медные еще екатерининские пятаки, затем уж при стоянке в Копенгагене продавали ту медь с выгодой и, тут же на деньги вырученные, закупали контрабандный ром, который с еще большей выгодой перепродавали затем свои сослуживцам в Кронштадте и Ревеле. К прискорбию, но подобных приработков многие не то, что не стеснялись, а наоборот почитали за молодечество!

Бывало, придет новопостроенный транспорт в Кронштадт, а на нем ни якорей, ни парусов.

– При шторме-то и смыло за борт! – вздыхает капитан, глаза пряча.

– Так штормов у нас, почитай, какой месяц и не было! – начнет допытываться какой-нибудь умник из начальства.

– Что-то, вы, Савелий Палыч, как вчерась родились! – изумляется на то капитан. – Да продал я стаксель с верп-якорем купцу голландскому. Цену сторговал хорошую и вам доля немалая!

– Ладно, Никитич, – смягчался сразу начальник, – затылок в раздумьях почесывая. – Чего-то и впрямь шторма зачастили!

Сам Александр Первый в минуту откровения как-то пожаловался ближним:

– Вокруг одни воры и проходимцы! Они бы с радостью украли у меня последние линейные корабли, если бы знали только куда их можно спрятать! Разумеется, что и при самом жутком развале оставались честные и неподкупные. Но, ой, как им было тяжело! А потому ждали они нового царства, что манны небесной в трепетном ожидании возможных перемен.

Конец царствования Александра ознаменовался рядом кругосветных плаваний, организованных, не благодаря, а скорее вопреки императору на голом энтузиазме и порыве наших моряков.

Два отряда кораблей были посланы в ледовые океаны: один на север искать морской путь с востока на запад, второй на юг искать загадочную "Терра Инкогнита".

Подвиг шлюпов "Восток" и "Мирный" известен каждому. Беллинсгаузен с Лазаревым открыли не только множество островов, но и целый, дотоле неведомый материк – Антарктиду. Начальнику северной дивизии капитану 2 ранга Васильеву не повезло. Его шлюпы не смогли пробиться через Берингов пролив далеко на Север и отступили. И хотя вины Васильева в том не было никакой, Петербург встретил его убийственной эпиграммой:

Во все времена публике были нужны лишь победители, а не побежденные. К моменту воцарения Николая Первого Андреевский флаг развевался уже по всем земным океанам: у берегов русской Америки нес службу шлюп "Предприятие" Отто Коцебу, в Индийских водах плыл транспорт "Кроткий", в южной Атлантике штормовал шлюп "Моллер" капитана Станюковича, а в Кронштадте готовился к кругосветному вояжу транспорт "Сенявин".

Михаил Петрович Лазарев

В первые же дни своего восшествия Николай Первый дал флотским понять, что возложенные на него надежды не беспочвенны. Новый император начал возрождение морской мощи с того, что вернул из отставки героя Калиакрии, Афона и Дарданелл, кумира флотской молодежи вице-адмирала Дмитрия Сенявина. Старику тут же был дан чин полного адмирала и звание генерал- адъютанта. Затем, как при каждом новом воцарении водилось, образовал император комиссию по "воссозданию флота". Из руководства морского Николай разогнал безжалостно немощных и никчемных.

Плавание М. П. Лазарева на фрегате «Суворов» в 1813–1815 годах

В первые же дни своего восшествия Николай Первый дал флотским понять, что возложенные на него надежды не беспочвенны. Новый император начал возрождение морской мощи с того, что вернул из отставки героя Калиакрии, Афона и Дарданелл, кумира флотской молодежи вице-адмирала Дмитрия Сенявина. Старику тут же был дан чин полного адмирала и звание генерал- адъютанта. Затем, как при каждом новом воцарении водилось, образовал император комиссию по "воссозданию флота". Из руководства морского Николай разогнал безжалостно немощных и никчемных.

За развал флота поплатился вице-адмирал Моллер (правда далеко не сразу), его пощадили от отдачи под суд "единственно только по снисхождению и долговременной прежней усердной службе". Новый император давал дорогу молодым и дельным: Беллинсгаузену, Головнину, Крузенштерну. Для надзора же за порядком приставил своего любимца князя Меншикова, в деле морском сущего неуча, но царедворца и остроумца известного. Пока Меншиков был определен лишь наблюдателем, но виды на него император имел министерские.

По приказу нового императора произвели ревизию наличного флота и ужаснулись. На всей Балтике к плаванию оказались годными лишь корабль "Эммануил", да два фрегата "Меркуриус" и "Диана"! Перепуганный Моллер пытался, было, приписать к ним линейный корабль "Лейпциг" со "Святым Петром", но те, как оказалось, дальше Бельтов пускать было нельзя, иначе рассыпятся.

– И это все?! – пришел в ужас император.

– Все, но не совсем, ваше величество, – задрожал бумажкой в руках Моллер. – В ремонте корабли "Фершапенуаз", "Царь Константин" с "Еленой", в достройке "Александр Невский", "Азов" и "Иезекииль" с бригами "Усердие" и "Охта".

– Но ведь "Эммануил" не корабль линейный, а всего-навсего фрегат, почему же вы его в кораблях числите! – тут же разоблачил Моллера император.

– Только для удовольствия вашего величества! – обречено опустил голову глава морского ведомства.

– Что ж! – после долгого и тягостного молчания произнес Николай. – Будем строить флот заново. Лишь бы только не опоздать со временем!

Тотчас были отпущены немалые деньги, и началась и усиленная постройка кораблей. В скорости произошли и другие изменения в жизни российского флота: отменили давно изжившую себя адмиралтейств-коллегию и учредили Главный морской штаб, изъяли чин капитана бригадного ранга и ввели должность дежурного адмирала.

Сам Николай, подражая своему великому предку, считал себя и известным инженером.

– Чтоб немедля заменили пеньковые штуртросы на кожаные, а крюйт-камеры стали оббивать листом свинцовым! – наставлял он морского министра Моллера. – О ходе работ докладывать мне лично!

Тот только записывал.

Закрутилось, завертелось! Полетели приказы, наказы и инструкции. оживился Кронштадт. Забегали чиновники. Повеселели моряки.

– Дай-то бог! Дай-то бог! – крестились старики-ветераны, не одно "восстановление флота" пережившие. – Чтоб в ентот раз навсегда и всурьез за дело морское взялись!

5 августа 1825 года командир фрегата "Крейсер" капитан 2 ранга Михаил Лазарев 2-й был вызван в Главный Морской штаб. Начальствующий там вице-адмирал Моллер (уже томившийся в это время в ожидании суда или отставки за воровство), не задерживая капитана второго ранга в приемной, сразу пригласил его в свой кабинет.

– Ну-с, Михаил Петрович, присаживайтесь! – махнул рукой, на стоявшую рядом резную стулу, Моллер. – Должен вас обрадовать, что государь, несмотря на всю свою занятость, не забыл о вас и не далее, как день назад велел мне подыскать для вас хорошую должность!

– Премного благодарен его величеству и вам господин вице-адмирал за работу и внимание к моей особе! – сидевшей на краю стула Лазарев, нервно теребил парадную треуголку.

– Принимая во внимание ваши заслуги перед Отечеством и, прежде всего, успешное завершение последнего вашего вокругосветного вояжа, но продолжал начальник штаба. – Мы сочли возможным предложить вам капитанство на новостроящемся в Архангельске 74-пушечном корабле.

– Лучшая награда моряку – это хорошее судно! – радостно улыбнулся капитан второго ранга. – Столь высокое назначение почитаю за честь!

– Вот и славно, – потер пухлые ладошки Моллер. – Более вас не задерживаю. Ждите официального приказа!

Маршрут кругосветного плавания М. П. Лазарева на фрегате «Крейсер» в 1822–1825 гг.

Весь обратный путь до Кронштадта в продуваемом ветром баркасе. Лазарев напряженно обдумывал, как теперь ему теперь скорее завершить дела по сдаче к порту своего фрегата, оприходовании «остатных припасов» и расформировании команды.

Михаил Петрович Лазарев родился 3 ноября 1788 году во Владимире в дворянской семье. После смерти отца, сенатора, три его сына Андрей, Михаил и Алексей по Высочайшему соизволению императора Павла были зачислены кадетами в Морской корпус.

Известно, что за «отличные успехи» во время обучения в Морском корпусе Михаил Лазарев был премирован секстаном. В 1803 году произведен в гардемарины и по распоряжению правительства в числе 30 лучших выпускников корпуса был отправлен в Англию для службы волонтером. Проведя пять лет в непрерывных плаваниях в Атлантическом океане, Средиземном море, а на судах Ост-Индской компании – и в Тихом океане, неоднократно участвуя в боях с французскими кораблями, Лазарев вернулся в Россию уже опытным офицером.

Служба в британском флоте оставила неизгладимый след в характере «юноши острого ума и благородного поведения», как аттестовали его английские капитаны. Именно здесь молодой Лазарев проникся тем чувством долга к службе, любовью к морю, стремлением достигнуть в каждом деле наилучшего результата. Однако пребывание на английском флоте приучило Лазарева и к иному. Отныне до конца своих дней он будет достаточно жесток в обхождении с матросами.

М. П. Лазарев – первый командир «Азова»

Во время начавшейся вскоре войны с Англией и Швецией мичман Лазарев служил на линейном корабле «Благодать» в эскадре адмирала П.И. Ханыкова. Именно тогда он вызвался в числе других охотников идти на помощь атакованному при Рогервике английскими кораблями и пленному линкору «Всеволоду». Вскоре после этого Лазарев вернулся в эскадру Ханыкова, на которой служил до конца сентября 1808 г.

В феврале 1811 года Лазарев уже лейтенант. В Отечественной войне 1812 года, служа на бриге «Феникс», участвует в высадке десантов в районе Данцига, предпринятых с целью отвлечения от Риги французов.

Получив боевое крещение в сражениях с французскими корсарами, побывав в плену, поучаствовав в двух войнах, испытав на себе все тяготы морской службы, Лазарев проникся глубоким убеждением, что «всякое положение человека, прежде всего, возлагает на него обязанности» и что «с точным, безукоризненным их выполнением связана не только служебная, но и личная честь».

Значительно превосходя организаторским способностям окружавших его офицеров, Лазарев был всегда ценим начальством. Когда в 1813 году Российско-Американская компания обратилась с просьбой к морскому министру назначить офицера для командования новым компанейским кораблем «Суворов» в предстоявшем ему кругосветном плавании, был выбран именно он. Факт сам по себе поразительный, ведь опытных капитанов для столь трудного, но почетного мероприятия было предостаточно.

1 сентября 1813 года молодой офицер принял в командование свой первый корабль, который должен был доставить груз на остров Ситху через Северное море, Атлантический и Тихий океаны. Это первое кругосветное плавание Лазарева на Аляску, во время которого им были открыты необитаемые коралловые острова, названные островами Суворова, продолжалось без малого 3 года. Здесь заслуживает внимание и судебный процесс, выигранный лейтенантом против тогдашнего начальника колоний Российско-Американской компании Баранова. Самовластие Баранова заставило Лазарева самовольно оставить Ситху, под выстрелами батареи. Дирекция компании вначале протестовала против такого поступка, но потом, удостоверившись в крайнем положении командира и офицеров «Суворова», окончила спор отставкой Баранова с поста правителя Аляски.

Трудности этого возвращения – без медика и суперкарга – показали решительный и твердый характер Лазарева и его глубокие познания в морском деле, что во многом способствовало его последующей карьере.

1 сентября 1816 года «Суворов» благополучно бросил якорь в Кронштадте и Лазарев, сдав его компании, снова возвратился в разряд флотских офицеров. В 1817 году за выслугу на море 18-ти шестимесячных компаний он был в соответствии со статутом награжден орденом Святого Георгия 4-го класса. Лето 1818 года лейтенант Лазарев провел на корабле «Память Евстафия» в плавании по Финскому заливу, а в 1819–1821 годах, командуя шлюпом «Мирный», участвовал в своем втором кругосветном плавании в экспедиции под командованием капитана 2 ранга Фаддея Беллинсгаузена, направленной для исследования Южного Ледовитого океана. Плавание это длилось 751 сутки, за время которых было пройдено 49 тысяч миль. Во время экспедиции, как известно, была открыта Антарктида, обойден вокруг антарктический материк и нанесено на карту около 30 новых островов.

В связи с успешным завершением Антарктической экспедиции лейтенант Лазарев был произведен через чин в капитаны 2 ранга «за отличие» и пожалован пенсией по чину лейтенанта, а спустя год награжден еще и орденом Владимира 4-й степени.

Назначенный командиром 36-пушечного фрегата «Крейсер», Лазарев почти сразу отправился на нем в свое третье кругосветное плавание – на остров Ситху, из которого возвратился спустя 3 года в 1825 года. Среди офицеров шлюпа были лейтенанты Нахимов, Бутенев и Завалишин (будущий декабрист), мичманы Домашенко и Путятин. Все лучшие из лучших!

Вместе с «Крейсером» к Аляске был направлен 20-пушечный шлюп «Ладога» под командованием капитан-лейтенанта Андрея Петровича Лазарева – старшего брата Михаила Петровича.

Русские корабли у берегов Аляски вели отчаянную борьбу с американскими и английскими браконьерами, хищнически бившими в наших водах пушного зверя и ведшими контрабандную торговлю оружием с туземными племенами. Во время этого плавания экипажем фрегата была также проведена и серия широтных научных исследований по океанографии и метеорологии.

Вокруг него объединялись наиболее способные и инициативные молодые офицеры: на «Крейсере» – Нахимов, Путятин, Завалишин.

Блестящий вид фрегата «Крейсер» при возвращении в Кронштадт после трудного и длительного похода, образцовый порядок на корабле, вызывал всеобщее изумление. За успешное выполнение задач этого плавания Лазарев сразу же получил чин капитана 1 ранга, орден Владимира 3-й степени и был пожалован пенсией по чину капитана 2 ранга.

Теперь же Лазареву предстояло подняться на высшую из капитанских ступеней – стать командиром новейшего линейного корабля, честь, о которой всегда мечтал каждый настоящий морской офицер!

После рождественских праздников Лазарев 2-й отправлялся в Архангельск. Вместе с капитанской должностью он прицепил на свой сюртук и новенькие эполеты капитана 1 ранга. Ехали целым санным поездом. Используя все свои связи, Лазарев забрал на новостройку почти половину своего старого экипажа. Из офицеров с ним поехали лейтенанты Павел Нахимов и Иван Бутенев, мичмана Ефимий Путятин и Александр Домашенко. Помимо личных вещей везли с собой немало и корабельного имущества. С особой бережливостью оберегали ящик с навигационным инструментом. За ящик отвечал мичман Домашенко, который и спал, обнявшись с вверенным ему казенным добром.

Архангельск встретил балтийцев пронзительным ветром и мокрым снегом.

– Точь-в-точь, как у нас в Кронштадте, а ишо север! – делились впечатлениями промеж себя матросы.

Матросов разместили в казармах местного флотского экипажа, офицеры сняли квартиры. Павла Нахимова прямо с саней забрал к себе квартировать друг и однокашник по Морскому корпусу Миша Рейнеке, только что назначенный начальником Беломорской гидрографической экспедиции. Едва вещи по углам закинули и сразу все на верфь. Там среди бревен и сугробов уже высился огромный корабельный короб. При виде будущего корабля матросы кричали "ура", офицеры радостно жали друг другу руки.

А через пару дней Лазарев вступил в хозяйственное наблюдение за кораблем и начал принимать в его достройке самое деятельное участие. Корабельный мастер Никита Иванов, много разных капитанов на своем веку повидавший, не зная, печалился или радоваться этому последнему, уж слишком дотошному! С одной стороны, ну кому понравится, когда в твои дела то и дело встревают и с советами лезут, с другой, однако, чего печалится, когда советы те порой весьма дельные и дает их капитан весьма к званию твоему и годам уважительно.

По предложению "неугомонного капитана Лазарева" и его офицеров на достраивающемся корабле и то, и дело, что-то переделывали и меняли. Работный люд ворчал:

– И принесла нелегкая умников на нашу голову это им не так, другое ни этак! Матросы лазаревские на слова такие обижались:

– Вот ты душа плотницкая топориком постукал и к бабе своей под бок на печь, а нам на кораблике тобою кое-как сделанном по окиянам плысть! Так неужто, ты душа окаянная, хочешь, чтоб кораблик твой от волны рассыпался, а наши бабы вдовами стали?

– Ладно вам! – махали рукавицами плотники да конопатчики соломбальские. – Мы свое дело без Вас знаем. Наши кораблики хоть семь окиянов проплывут, и нечего им не станет!

Вечерами офицеры собирались у гостеприимного Миши Рейнеке. "Крейсерцы" вспоминали о недавнем кругосветном плавании, Рейнеке рассказывал о Беломорье…

Разговоры заводил обычно розовощекий Ефимий Путятин. Оппившись чаю и вытирая полотенцем вспотевший лоб, он важно начинал:

– А помните, господа, бурю на траверзе Сан-Франциско? Когда мы штормовали без малого две недели. Могу вам задним числом нонче сознаться, уж, на что я крепок и стоек, но и то мысленно тогда со всеми домашними распрощался!

Павел Нахимов рыжий и ироничный, улыбаясь, кивал:

– Помним, помним, Ефимушка, как ты царю морскому "ура" кричал, Михайле Петровичу весь сюртук обрызгать изволил!

Ну, это с кем не бывает, – супился Путятин, – Поди, разбери, куда обед из себя выбрасывать, когда такая круговерть вокруг!

– Господа! Господа! А помните, как в порту Дервентском, по джунглиям гулявши, мы заблудились, а дохтор Алиман, испугавшись, плакал и просил не бросать его на съеденье тамошним зверям! – скороговоркой закричал со своего места наивно-простодушный Саша Домашенко, – Вот смеху-то было!

– Положим, смеху было, когда из чащоб тех нас туземец местный вывел, а до того что-то не припомню, чтобы кто-то хохотал! – вставил со своего места Иван Бутенев, серьезный и рассудительный.

Михаил Францевич Рейнеке, 1801–1859

…Гуляя вечерами по дощатым архангельским тротуарам, Нахимов с Рейнеке вспоминали Морской корпус и однокашников.

– А что Павлуша, нынче с Завалишиным? – спрашивал Нахимова Рейнеке. – А то здесь о нем разное болтают?