Наварин (Собрание сочинений)

Глава пятая

В походе

Эскадра адмирала Сенявина растянулась на несколько миль. Срываясь с гребней волн, летала по воздуху пена. Обтянутые винты гудели глухо и тревожно.

На траверзе Ревеля у острова Кошкар русских моряков поджидал первый сюрприз – британский фрегат "Галатея". Держась на почтительном расстоянии, англичанин некоторое время сопровождал эскадру, то, забегая вперед, то, наоборот, пропуская ее мимо себя. Наконец, все подсчитав и определив, "Галатея" окончательно отвернула в сторону.

– Англичане, есть англичане, – убрал зрительную трубу от глаз Сенявин, – Они и себе-то верят лишь по большим праздникам!

Появление фрегата вызвало заметное оживление и среди офицеров.

– Что-то почуяли британцы, коль аж до Финского залива добрались! Знали б, что мы и сами не знаем, куда путь держим! – высказал свое мнение лейтенант Нахимов.

– Известно куда идем, – пожал плечами Бутенев. – Как всегда в Средиземку турок бить, оттого и секретность такая.

– Как же бить, когда войны нет! – возражал ему подошедший Путятин. – Скорее будем плыть в Америку, помогать тамошним испанцам!

Никто на эскадре, разумеется, не знал. Что на «Галатее» находился чрезвычайный посол Великобритании маркиз Герфорд. Маркиз спешил доставить императору Николаю последние новости о переговорах в Лондоне по греческому вопросу.

Стоянка в Ревеле была краткой. Из исторического журнала эскадры: "Адмирал, находясь в порте сем, занимался на эскадре различными практическими и тактическими учениями, а для подкрепления здоровья экипажа оной приказал привозить свежее мясо и зелень и брать с берега свежую воду – достойное попечение достойного начальника".

Там же в Ревеле к эскадре присоединился бриг "Ахиллес".

Ни флагмана, ни командиры корабельные на берег не съезжали, но мичманов с лейтенантами пустили. Старик Сенявин к офицерской молодежи был снисходителен:

– Пусть разомнутся да карманы свои вывернут! Чего им тут с нами стариками киснуть, еще надоедим друг другу!

К полуночи, оставив все свои деньги в небезызвестным в морских кругах клубе "Черноголовых", вдоволь нафлиртовавшись с хорошенькими эстляндками в Екатерининтале, мичмана да лейтенанты возвратились на корабли с чувством исполненного долга.

На рассвете следующего дня эскадра оставила за кормой островерхие ревельские кирхи.

Из-за встречного ветра Сенявин решил не тратить время на заход в Свеаборг, а сразу развернул эскадру на вест.

У острова Кошкар эскадра разминулась с английским фрегатом "Галатея". Капитан фрегата вежливо приветствовал русского адмирала. Английский капитан шел под всеми парусами.

– Ишь, как поспешает, сердешный! – говорили, поглядывая на него матросы. – Видать уж больно что-то ему от нас надоть!

Как это обычно бывает, матросские предположения оказались недалеки от истины. Ни Сенявин, ни остальные наши моряки не могли знать, что на борту фрегата торопится в российскую столицу чрезвычайный посол маркиз Герфорд, везущий последние новости о переговорах в Лондоне по греческому вопросу.

Путь русским морякам знакомый. Как всегда, томительной была череда однообразных суток, заполненных вахтами, работами и ученьями. То и дело недолгая радость попутного ветра сменялась долгой маетой томительных лавировок. Вот как описывал этот начальный период экспедиции один из ее участников: "Наше плавание с выхода из Ревеля… было так однообразно, что при всем желании я не могу ничего внести в журнал. Свежие и постоянно противные ветры, сильная качка, дождь, длинные вахты, однообразные повороты через фордевинд так надоели, что хотелось взяться за перо… Мы так привыкли к противным ветрам, что потеряли всякую надежду на попутный, но за всем тем свободное от службы время проводим довольно приятно в кругу своих товарищей…"

За Готландом корабли попали в первый крепкий шторм. Пришлось укрыться у берега, держась под малыми парусами. Больше всего хлопот доставляли паруса, которые из-за плохого качества парусины то и дело рвались. В одну из ночей потеряли из вида бриг "Ахиллес", отставший из-за малого хода. Как всегда бывает, в начале кампании, стали выявляться и всевозможные неисправности. То на "Святом Андрее" стронулись с места бимсы, и державший на этом корабле свой флаг контр-адмирал Гейден велел крепить их железными подпорами. Затем появилась течь на фрегате "Меркуриус", однако конопатчики справились за несколько часов. На траверзе острова Борнхольм Сенявина ожидала первая большая неприятность. Внезапно сильно потек 74-пушечный "Сисой Великий". По распоряжению адмирала эскадра легла в дрейф и на потерпевший "Сисой" отправили шлюпками конопатчиков со всей эскадры. Расшатанные волнами пазы кое-как наскоро забили вымоченной в сале пенькой, но флагманам было ясно, что линейный корабль в отряд выделяемый в Средиземное море уже не попадет наверняка. Особенно сильно был огорчен такому повороту командир "Сисоя" Дурасов, еще недавно столь блестяще отличившийся перед императором на маневрах. За время шторма отстал бриг "Ахиллес".

– Название бриг имеет достойное, а вот ход дурной! – высказался по этому поводу адмирал. – А потому ждать не будем. Сможет, пусть догоняет, не сможет, пусть разворачивается обратно. Не велика потеря!

В Копенгагене корабли пополнились припасами, налились водой. Офицерство, сменяясь с вахты ездило отобедывать в славящиеся своими изысками "Хотель де Маи" и "Англитер" на сельдевые котлеты, вареных раков и старый добрый рейнвейн. Гардемарины, которым столь известные заведения были не по чину, да и не по карману, пили по кофейням горячий шоколад, и гуляли по саду наследного принца Фрединсборг, где раскланивались на тенистых дорожках с датским королем, спешившим с удочкой в руках на рыбалку.

Приехал посмотреть российские корабли директор датской морской академии Вульф. Гостя, как положено, пригласили" отведать хлеба и соли" в кают-кампанию. После десятой рюмки Вульф сообщил офицерам:

– Господа! Поздравляю вас, ведь вы плывете в Средиземное море блокировать Константинополь!

Офицеры ошалело переглядывались:

– Нам ничто ничего такого не сообщал!

– Ах, полноте, господа! – рассеяно махал им рукой академический директор. – О том уже вся Европа знает… кроме, конечно, вас!

Из Копенгагена Сенявин доносил Николаю Первому: "…Западные крепкие ветры с пасмурностью и теперь еще продолжаются, эскадра, пользуясь сим неудобством быть на море, поспешает запастись свежей водой и с первым попутным ветром отправиться к Англии".

Получив послание от Сенявина из Копенгагена, где тот сетовал на негодные паруса, Николай Первый пришел в ярость, вызвав Моллера он устроил ему взбучку:

– Ну, когда же хоть что-то будет делаться у нас без пинков, сразу и как должно! Строжайше расследовать, отчего отпущены паруса худой доброты. Отрядить для сего комиссию, доложить немедленно, что открыто!

Увы, открыть ничего толком так и не удалось, а потому еще несколько лет наши моряки мучались со сгнившей на складах парусиной.

Во время стоянки в Копенгагене команды сидели на кораблях. Чтобы матросы не скучали, командующий велел давать им ежедневно по лишней чарке, играть музыку, а перед сном читать вслух сказки со счастливым концом.

И снова море… история донесла до нас достаточно сведений о судьбах великих мужей и до обидного мало о жизни обычных людей. Нетрудно узнать, что делал в тот или иной день король или знаменитый полководец, но почти невозможно выяснить, что делал тогда же какой-нибудь сапожник или скорняк. Ну, а как складывался распорядок дня у моряка русского флота тех лет, о которых идет повествование? Чем они занимались в свободное от службы время? О чем мечтали? К счастью такое свидетельство есть. Его оставил для потомков лейтенант Рыкачев шедший в эскадре Сенявина на линейном корабле "Гангут". Вот как он описывает обычный день плавания: "… До 2-х часов ходил один взад и вперед на баке. Мечты сменялись мечтами, я с удовольствием вспоминал первые годы молодости, и бог знает, чего не передумал! Но всего чаще мысли мои обращались туда… туда… все к одному предмету!

В 3 часа всех вахтенные офицеры и гардемарины собрались на шканцах и начались наши любимые беседы о берегах Италии и Средиземном море. Отважные уже летели в Дарданеллы и, бог знает, остановились бы они в Константинополе, если бы голос вахтенного лейтенанта "на марсафалах!" не заставил нас разойтись по местам…

В 4-м часу приказано было на кухне развести огонь и готовить чай в кают- компанию. Пробило 8 склянок; рассыльные торопятся вызвать новых вахтенных, наконец, они вышли, мы пустились вниз, переменили мокрое платье и вместе в кают-компании сели пить чай… К чаю мы потребовали ветчины, сыру и яиц и, позавтракав довольно плотно, провели еще два часа в приятной беседе…, а в 6-ть разошлись по своим маленьким каюткам и легли спать…

Я проснулся в 10 часов. Везде еще скоблили и чистили. Выхожу на батарею и нахожу священника, собиравшегося служить молебен. Офицеры у пушки составили хор, я присоединился к ним, и мы пропели "многая лета" государю и императрицам. После службы завтракали у капитана, а там едва успел я сойти в кают-компанию, уже бьют рынду и нам опять пора на вахту… В два часа нас сменили к обеду, а в четыре после сытного обеда я очень неохотно вышел достаивать вахту. В шесть часов, при повороте, капитан много шумел на меня и, как, мне показалось, понапрасну. Зато, сменившись с вахты, на кубрике за чаем мы посмеялись над ним и над всем на свете. В 9-ть часов мы вышли подсменить вахтенных ужинать и потом сверху я спустился ненадолго в кают-компанию. там пели, играли на гитаре, пили вино, а некоторые играли в вист и в шахматы. Однако, мне хотелось спать и я, не присоединившись ни к одной из партий, спустился еще ниже на кубрик в свою койку и как камень в воду до следующей вахты, т. е. до 4-х часов утра…"…Проливы эскадры форсировала тяжело при шквальном ветре и никудышней видимости. Только у одного мыса Скаген было потеряно десять дней безуспешных попыток поймать нужный ветер. Но вот, наконец, проливные теснины позади и бескрайнее Немецкое море мощно обрушило на корабли первую свинцово-серую волну.

– Сменить карты! – велели командиры, широко крестясь.

Штурманские помощники свернули старые проливные планы и раскатали новые, в дальнем углу которых уже значились британские берега.

На эскадре непрерывно игрались учения. Только закончится парусное, начинается пушечное, затем оружейное, а довершение всего и абордажное.

Постепенно определились лучшие и худшие ходоки. Худшими оказались "Эммануил" и "Аксандр Невский" легкими на ходу "Азов" и "Гангут", а лучшим из ходоков оказался фрегат "Проворный", вполне оправдавший свое имя.

В Английском канале снова пришлось поволноваться. На этот раз из-за неосмотрительности командира фрегата "Проворный" Епанчина. "Проворный" шел передовым форзейлем, и с него увидели обозначающую подводную скалу веху всего за какую-то сотню саженей. К чести Епанчина, он коим-то чудом все же успел отвернуть. Не растерялись и на других кораблях. Моментально всюду полетели вниз лиселя. Эскадры, приводилась в бейдевинд. В конце концов, все обошлось благополучно, но поволноваться пришлось изрядно. Сенявин был очень зол происшедшим и велел "Проворному" отныне в наказание следовать позади всего флота.

Утром 28 июля с первыми лучами солнца эскадра уже входила на знаменитый Спитхедский рейд. Союзники встречали наших моряков достаточно торжественно. Среди кораблей и фрегатов густо сновали шлюпки, гремела музыка. Молоденькие англичанки, сидя на банкетках, кокетливо посылали бравым русским морякам воздушные поцелуи…

У входа на рейд грузно покачивался на волнах старый 100-пушечный "Виктори" – флагман Нельсона при Трафальгаре. Над линейным кораблем развевался флаг командира порта адмирала Роберта Стопфорта. А с берега русскую эскадру уже давно пристально рассматривал генерал-адмирал британского флота герцог Кларендский.

На рейде встречал своих соотечественников и фрегат "Константин", успевший к этому времени доставить в Англию посла Волконского.

Капитан-лейтенант Николай Петрович Епанчин

Гремели салюты. Наши залпировали адмиралу Стопфорту девятью выстрелами, герцогу девятнадцатью, а его жене, младшей сестре Георга Чеетвертого, двадцатью одним. В воздухе остро пахло жженым порохом, и порывистый ветер быстро разносил черные клубы дыма.

Едва ж корабли положили в спитхедскую тину свои становые якоря, рядом вновь засновали шлюпки. Теперь, однако, в них был люд далеко не праздный – торговцы-комиссионеры, наперебой предлагавшие свои услуги. Все официальные визиты были назначены на следующий день.

…Ранним утром русские моряки проснулись от внезапной бешенной артиллерийской пальбы. Кубарем скатываясь с коек, все бежали наверх. Протирая глаза, таращились, как невесть откуда взявшийся британский линкор "Ворспайт" яростно расстреливал из всех пушек, брошенные в воду ящики. На шканцах "Азова" равнодушно позевывал в кулак Сенявин:

– Англичане в своем духе. Мощь нам демонстрируют! Затем, попросив зрительную трубу у Лазарева, он навел ее на палящий корабль и долго что-то разглядывал. Возвращая же трубу, усмехнулся:

– А палят-то дерьмово. Ящики у них почитай все целехонькими плавают! Пойдемте досыпать, Михайла Петрович!

В батарейных палубах матросы чертыхались, снова укладывались в брезентовые койки-гамаки:

– Эка невидаль по головешкам палить! Енто у нас и рекрут может, скажи, Семка?

– А то-та! – слышалось из угла, где здоровенный Семка натягивал на голову одеяло. – Ентому хфокусу вы меня, Фрол Макарыч еще в Кронштадтах учивали!

В полдень Сенявин нанес визит адмиралу Стопфорту, затем беседовал и с герцогом Кларендским, угощаясь пивом с устрицами. Попросил, его, между прочим, избавить эскадру от беспокойного соседства с "Ворспайтом":

– Уж больно шумный, и главное, что без всякой пользы!

Герцог не возражал. Поговорили и о вопросах большой политики, балканских делах. Опытный в подобных делах Сенявин сразу завел разговор о снабжении британской стороной наших кораблей в Средиземном море. Англичанин в целом был «за», однако ничего конкретного не сказал. Удалось, однако, закупить трехмесячный запас провизии для судов, которые уйдут с Гейденом дальше в Средиземное море. Оптом закупались штурманские инструменты.

Пополняли припасы и сами моряки. Старосты кают-компаний закупали оптом дешевые фарфоровые сервизы, взамен разбитых на качке. В часы отдыха офицеры водили матросов смотреть местные парусные гонки, где, те с азартом болели за какого-то рыжего британца, ибо тот был похож на боцмана с "Иезекииля" Петровича. Ему так и орали:

– Давай, Петрович! Жми, Петрович!

А когда последний выиграл здоровущую серебряную вазу, качали британца, как своего, на руках.

Роберт Стопфорд

Тем временем Сенявин, встретившись с российским послом князем Ливеном и, получив от него последние петербургские инструкции, ознакомился с проектом договора о русско-франко-английском посредничестве в греческом вопросе. Вместе с Сенявиным в разговоре участвовал и Гейден. Ему вести корабли в Средиземное море, а потому он должен быть в курсе всех дел.

В проекте договора союзники предлагали Турции признать государственность Греции. Если же Высокая Порта отвергала это требование, то предполагалось соединенным союзным эскадрам "наблюдать строгое крейсирование таким образом, чтобы силою воспрепятствовать всякому покушению выслать морем, как из турецких владений, так и из Египта какое-либо вспомоществление войсками или судами и припасами против греческих сил на море или мест, ими занимаемых… Буде оное (крейсирование) скажется недостаточным для желаемой цели, в действительную блокаду Дарданельского пролива, между тем как таковая же блокада учреждена, быть может, и со стороны Черного моря…"

– Его императорские величество считает эту меру неизбежной, а я полагаю, что союзники на это согласятся с радостью! – с важным видом сообщил Ливен.

– Насчет радости я бы говорить не торопился! – несколько охладил его пыл Сенявин. – А вот то, что деваться от объединения им будет некуда, так это точно! Что же касается блокады Дарданельской, то помяните мое слово, что кроме нас никто ее учинять никогда не будет!

– Надлежит оказывать всяческую помощь новому греческому президенту Каподистрии! – продолжил свои инструкции Ливен.

– Это мне и так ясно! – коротко кивнул Сенявин. – Скажите лучше, как быть при встрече с австрийцами, ведь они, как всегда, опять будут мелко гадить!

– Поведение эскадренного начальника против них должно быть основано на добром согласии с союзниками! – ушел от прямого ответа Ливен.

– И это понятно! – хмуро бросил Сенявин.

Гейден в разговор не вмешивался, а больше слушал.

– Для дипломатических переговоров мы командируем господину Гейдену господина Катакази, бывшего нашего консула в Морее. Гавриил Антонович!

– позвал князь Ливен.

Вошел Катакази, небольшого роста полноватый и слегка седеющий грек. Поздоровался с Сенявиным и Гейденом. Обменялся дежурными любезностями.

Катакази Гавриил Антонович был внуком эмигрировавшего в свое время в Россию грека-маниота. С 1812 года состоял в русском посольстве в Константинополе. В 1821 во время массовой резни греков в Константинополе помог избежать расправы многим своим соотечественникам, затем исполнял дипломатические поручения на Средиземноморской эскадре. Впоследствии был российским посланником в Греческом королевстве.

– Что касается господина Гейдена, – продолжил разговор Ливен, – то, по мнению министра Несельроде, он должен внушить грекам спасительную истину о необходимости принятия предлагаемого союзными державами перемирия, а, кроме того, подружиться с Каподистрией!

– Что касается внушения, я, конечно же, приложу все усилия, но что касаемо дружбы, то сами понимаете, что здесь как получится! – подал голос Гейден.

– Ничего! – усмехнулся Ливен. – Побудете в шкуре дипломата, поймете, как нелегко нам бывает. А что касаемо дружбы, то в ней вам поможет господин Катакази!

Гейден мрачно поглядел на посольского чиновника, понимая, что в его лице получает царского соглядатая и информатора. Тот, в свою очередь, неприязненно глянул на контр-адмирала. Вместе им предстоит плавать и сотрудничать еще долгих три года, но неприязнь, возникшая в первую же встречу, останется между ними навсегда.

– Ныне меня более иного волнует вопрос снабжения эскадры в Архипелаге! – сменил тему Сенявин.

Гавриил Антонович Катакази (1794–1867)

Ливен заулыбался:

– Пусть это вас не волнует, наш министр Несельроде считает, что вполне можно приискать способ закупать продовольствие прямо на островах!

Гейден вопросительно посмотрел на адмирала. Сенявин покачал головой, поднял на посла злые глаза:

– Острова греческие ныне дотла разорены многолетней войной, а потому, по личному знанию тамошних обстоятельств, могу сказать вам, что жители архипелажские, сами давно голодают, а потому никого и ничем они снабдить не смогут, какие бы вы им деньги не сулили.

– Как же тогда быть? – сразу сник князь.

– Следует спешно договориться с англичанами о снабжении нашей эскадры с Мальты, кроме этого изыскивать способы во Франции и Италии, а лучше всего в Сицилии и Сардинии.

После отъезда Ливена, Сенявин собрал к себе флагманов и командиров.

– Господа! – начал он своим тихим, но уверенным голосом. – Его императорским величеством соблаговолено отправить в Средиземное море отряд из состава вверенной мне эскадры для выполнения миротворческой миссии!

Затем командующий определил и состав отправляемого отряда.

– "Азов", "Гангут", "Иезекииль", "Невский", "Константин", "Елена", "Проворный", "Кастор"! – произносил он, медленно глядя в лица командиров, называемых им кораблей и фрегатов.

Есть! Есть! Есть!… – вскакивали со своих мест командиры-счастливцы: Лазарев и Авинов, Свинкин и Богданович, Еропкин 1-й и Еропкин 2-й… Капитаны, уходящих в Средиземное море судов, были опытнейшие из опытных! Командир "Иезекииля" Иосиф Свинкин имеет на своем счету тридцать морских кампаний! Этот старейший из капитанов воевал еще под началом Ушакова и молодого Сенявина. Двадцать восемь уничтоженных и захваченных неприятельских судов в его послужном списке! Командир "Гангута" Авинов еще волонтером участвовал в знаменитом Трафальгарском сражении, был в кругосветном плавании на шлюпе "Открытие". Командир "Александра Невского" Лука Богданович дрался вместе с Сенявиным при Афоне и Дарданеллах, отличился в 1812 году, командуя канонерскими лодками при взятии Митавы, а затем и при штурме Данцига…