Крылатые качели

30

Неловкость была сглажена, и вечер первого знакомства медленно уходил в прошлое, оставляя в цифровой памяти отцовского «Никона» цветные фотографии гостей, улыбающихся за столом, на фоне шкуры рыси, и у камина. Пелагея в голубом платье получилась на фото особенно хорошо. Все, казалось, были счастливы, даже человек-зло прослезилась и громко сморкалась в огромный зеленый платок. Разговор затихал, Недоумова толкала мужа, намекая, что пора уходить.

Отец Федора был невысоким благородным стариком с ясными синими глазами и прямым крупным носом. Он выглядел моложавым и ухоженным, даже холеным, как и должен был выглядеть публичный человек, которого под лупой рассматривают такие люди, как Недоумова и Медузов. Блестящие седые волосы, немного вьющиеся, были зачесаны назад, розоватые ногти на загорелых пальцах коротко стрижены. Белая рубашка его с расстегнутым воротником, хорошо выглаженная, казалось, хрустела от чистоты, бежевые брюки с ровными стрелками не имели ни пятнышка.

Матвей Захарович Ребров сидел на белом троне махараджи из слоновьей кости с прямой высокой спинкой и квадратным резным основанием. Это не значило, что отец его был дома царь, разве что на время чемпионата мира по футболу. Трон ему прислал с раскопок лучший друг, отец Жени Грибоедова. Когда Грибу было три годика, его отец и мать погибли под страшной лавиной в горах, и мальчик воспитывался бабушкой.

Слева от камина светлел широкий проем, за которым начиналась прихожая с вешалками и квадратным пуфиком. Недоумова, подхватив сумочку, обошла стол и ушла в прихожую. Сев на квадратный пуфик в прихожей, раскрасневшись и охая, она начала натягивать черный башмак, вставив указательный палец в узенькую щель между пяткой и задником башмака.

Матвей Ребров оперся на спинку стула, встал из-за стола, оправив складку на скатерти, и вышел в светлую прихожую к Недоумовой, где уже стояла мама с пакетом гостинцев. Дэв, поднимаясь со стула, положил в рот большой кусок мяса и спрятал в карман булочку. «Стоило уже тогда задуматься, – говорил себе Федор позже. – Тесть похоже был недоразвитым».

Федор встал у пианино, а Пелагея, оправив голубое платье, села рядом с ним на круглый крутящийся стул и обняла его за ноги.

У Федора, наблюдавшего за отцом, было нехорошее предчувствие. Пугала осторожность, несвойственная отцу при разговорах в тесных компаниях, пугало, что отец как-то слишком уж отстраненно своими ярко-синими глазами рассматривал гостей, словно не принимал их в ближний круг. Отец Федора двигал весь вечер сомкнутыми губами из стороны в сторону, что означало какую-то решительную мысль, какую он готовился высказать гостям.

Отец только пригубил немного вина, ел с аппетитом, но в общем разговоре участвовал осторожно и отделывался шутками, когда Недоумова спрашивала, кто с кем спит в Думе, есть ли хоть один не жулик, «а у Кобзона точно парик?».

«Странная женщина, – думал позже Федор, – могла бы спросить, где найти библиотеку в Думе, но нет, ее интересовали волосюшки, тьфу ты, парик Иосифа Кобзона. Черт, похоже и я заразился!» – думал он с улыбкой.

– Дэв! Перестань жрать, паскудинка, мы уходим, – запищала Недоумова тоном, не оставившим у Федора никаких сомнений, что Медузов подкаблучник.

Дэв громко заглотил последний кусок и кинулся, нервно дергая правой рукой, в прихожую. Сдернул и развернул изнанкой наружу зеленое пальто Недоумовой и застыл, готовый надеть его жене, как только она встанет. Федор заметил, что Пелагея стесняется своего дикого отца и неумело скрывает презрение. Она была всего лишь юная красивая девушка со странными родителями, что ей было делать? Федор почувствовал ее неловкость и приобнял. Она в ответ погладила его по спине.

– У всех мужья как мужья, а мой идиот! – хихикала Недоумова, вставая с пуфа. – Дэв, подай же мне пальто…

– Хватит верещать, курица.

Ушам Федора, привыкшим в этом доме к изысканным речам преподавателей консерваторий, ученых-физиков и профессоров филологии, стало больно, как стеклу, наверное, бывает больно, когда его царапают граблями.

31

– Матвей, а в две тысячи седьмом вы таки опять собираетесь стать депутатом? – спросила Недоумова.

– За что вы меня не любите? – с саркастической улыбкой переспросил отец, поправляя на стене квартальный календарь с городами мира, задетый спиной. – Баллотироваться я, может, и собираюсь, но вот пройду ли, зависит от вас.

– От нас? Ха-ха! – Недоумова направила лучистый взгляд на мужа. – От нас ничего не зависит! Все давно поделено наверху! Запомните, Матвей, и скажите президенту, что, если так будет продолжаться, мы начнем погромы! Дачи из соснового бруса, камины из мрамора. Все ворованное у народа мы заберем и разделим поровну. Мы устроим революцию и вернем Союз.

«Перепутала кирпич с мрамором, – размышлял Федор, с улыбкой глядя в непроницаемое лицо отца. – Да эта женщина убедит себя в чем угодно».

– Напишите мне, что вас не устраивает, – сказал отец. – Или приходите, я сам запишу с ваших слов и все передам лично президенту.

– Бессмысленная трата времени.

– Странный вы человек, Эрида Марковна, – сказал отец. – Я, депутат Думы, готов выслушать вас. Я могу объяснить вам свою позицию, вы можете возразить, мы поговорим, придумаем решение и придем к президенту. Ну, не сразу, конечно, но такую встречу я вам гарантирую. А так… я даже не понимаю, за что вы хотите устроить погромы.

Недоумова фыркнула и повернулась удивленно к мужу. Дэв все еще держал в своих руках ее пальто. Медузов, как и многие подкаблучники, себя таковым не считал и на людях бравировал суперменством. «Хочу – вылезу из-под кровати, хочу – нет», – смеялся над ним Федор. Как бы раздумывая, надевать жене пальто или нет, он надолго засунул мизинец куда-то к дальнему зубу, оттянув вбок толстую красную губу и смотрел задумчиво на себя в зеркало. «Есть же какая-то причина, что он такой диковатый? – подумалось Федору. – Кто же ты такой, Дэв Медузов?»

Наконец зеленое пальто было надето, Пелагея вышла в прихожую, Дэв в кожаной затертой куртке уже встал в дверях, возвышаясь над всеми. Эрида Марковна поправляла волосы, глядя на себя в зеркало.

Крутясь перед овальным зеркалом, она наконец натянула на голову черную ретро-шляпу в виде колокольчика с розочкой на тесемке. В шляпе она была похожа на актрис немого кино с темными мешками под глазами. Недоумова расправила выбившиеся желтые колечки волос. Отошла назад, рассматривая себя с разных сторон, и вдруг, заморгав широко раскрытыми глазами, театральным жестом правой руки сдвинула шляпу налево. Затем кокетливо улыбнулась сама себе, поворотила голову набок, спрятала подбородок в пышном черном шарфе и придала глазам искусственное, лучистое выражение, которое она считала самым лучшим для ее лица. Актриса из Недоумовой была хоть куда.

– А кем вы работаете, Дэв? – спросил отец как будто невзначай.

Матвей Ребров обманчиво несерьезно рассматривал свои тапочки с медвежьими ушками. Все замерли и устремили взгляд на огромного Дэва. Тот черной кепкой уперся в верхний косяк двери и растерянно скосил глаза на шляпу своей супруги.

– Он сын депутата! – ответила Эрида Марковна, растягивая слова. Мама Федора с упреком поглядела на отца и ушла на кухню. – Ну, до свиданья! – сказала Недоумова, но отец продолжил.

– Я знаю историю Дэва, – сказал он, взглянув ярко-синими глазами на Эриду Марковну и обнаружив, наконец, что знает больше, чем говорит. – Дэв, я вас спрашиваю, кем вы работаете?

– Да какая вам разница? – вновь вместо мужа ответила Недоумова, расширяя в раздражении глаза. – Молодые сами прекрасно разберутся, как им жить.

Дэв раскачивался на одном месте, глубоко вздыхал и ненормально молчал, опуская глаза, как только встречался со взглядом Реброва-старшего.

– Не будет ли любезен Дэв…

– Мы окончили МГИМО! – Недоумова театрально вытащила огромный носовой платок из кармана и громко высморкалась. – Мы отдали жизнь «Газпрому»!

Федор уже стоял у железного столбика деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, и никак не мог взять в толк, почему Дэв не отвечает прямо на вопрос.

– Работает Дэв… Работает! – сказала Недоумова недовольно. – В нефтяной сфере он работает. Теперь вы от нас отстанете?

Федор с успокоением дождался признания Недоумовой и взглянул на отца. Как Федор ни размышлял, он умом не мог понять, почему нельзя было сразу ответить на вопрос. Ему стало жаль трясущуюся, громко сморкающуюся Эриду Марковну, и одновременно Федор гордился тем, что отец добился от них ответа. Ребров решил взять на вооружение эту кажущуюся несерьезность, этот холодный взгляд, эту воинственную вежливость отца. Но, взглянув на него, он испуганно открыл рот. Отец ничуть не выглядел удовлетворенным, а напротив, хмурился, двигая сжатыми губами. Пелагея тоже испуганно смотрела на отца Федора. Все испуганно смотрели на него.

– Эрида Марковна, вы знаете, кто я. Поймите и вы мое желание узнать, кто вы, – твердым, но вежливым тоном сказал старший Ребров, не отпуская взгляда синих выпуклых глаз с Недоумовой. – Давайте сразу внесем полную ясность, как и полагается джентльменам. Еще раз позвольте задать вопрос: «Кем работает ваш муж?» В моем понимании «нефтяная сфера» – это не ответ на вопрос, уж простите меня. – Отец, как и Недоумова, говорил теперь о Дэве в третьем лице, словно его не было рядом. – Думаю, я сам виноват, что поставил вопрос некорректно, приношу свои извинения. Поясню. Мне интересно, на какой должности работает Дэв? Как называется компания? Я бы хотел получить ясные, точные ответы, если вы, конечно, не возражаете.

Недоумова локтем ткнула Дэва в живот.

– Акциями я немного торгую в домашней программе. – ответил Дэв и с ужасом посмотрел на старшего Реброва, боясь, что тот спросит что-то еще. Насколько расхлябанным и медлительным казался высокий толстый Дэв, настолько собранным и энергетически заряженным выглядел невысокий жилистый отец Федора.

– Давно вы работаете?

– Неделю. Да я уже перестал, не моего уровня тема. Вот думаю над…

Гости ушли. Федор из окна проследил, как светловолосая Пелагея с гордо поднятой головой прошла к такси и с непроницаемым лицом села в него.

32

– Зачем ты так строго с ними? – с упреком спросила мама, выходя из кухни в красном фартуке и обтирая полотенцем мокрую тарелку с розовыми ангелочками. Между кухней и прихожей был проем без двери, и мама все слышала. – Такие приятные. Нашего круга люди! Ты где?

Отец в это время, спрятавшись за белый трон махараджи, переоделся в огромные широкие шорты, в которых его мускулистые загорелые ноги казались тоненькими, и натягивал через голову серую футболку. Поглядывая в прихожую, не видит ли мама, он сложил светлые брюки и повесил вместе с рубашкой на спинку трона. Мама каждый раз просила не оставлять в гостиной вещи, но отец ленился подниматься в спальню на второй этаж.

Федор уселся на стульчик у пианино и начал, как в детстве, крутиться в разные стороны. Вспоминая родителей Пелагеи, он вдруг впервые задумался, а какие люди его собственные родители. «Может, я сам не замечаю, насколько дремуча моя семья? – подумал он, слушая скрип стульчика. – Может, мои родители странные типчики, воображающие себя невесть кем?»

Поразмыслив, Федор решил, что родители его, если сравнивать с людьми из лучших домов Европы, люди, может, и странные, даже в некоторых вопросах отсталые, но добились они всего сами, зла никому не делали, а значит, он вполне может и дальше ими гордиться. Мама была дочкой московских ученых, окончила Московскую консерваторию и там же работала концертмейстером. Отец был сыном инженера металлургического завода и учительницы младших классов в маленьком уральском городе Аша. Он окончил Московский университет, преподавал там же историю и третий срок был депутатом Госдумы. Что бы там ни думала Недоумова, отец все заработал честно, счета в Швейцарии он не имел, и загорел он не в Альпах, а выкапывая на грядках картошку.

«Хотя Пелагея наверняка считает своих родителей образцовыми, кто знает – может, и я ничего не понимаю в жизни?» – подумал Федор.

Мама прервала его размышления.

– Зачем ты так строго, Матвей? – повторила мама, когда отец вышел в прихожую, стараясь прикрыть спиной трон со своими вещами.

– Да пойми, Таня, – сказал он, одновременно делая знак Федору, что хочет поговорить в кабинете наверху. – Вы, женщины, верите эмоциям, а мужчина должен думать. Вот нравится тебе Дэв, и ты подделываешь под это вывод, что он твоего круга. С чего ты взяла, что он твоего круга? Ты хочешь так думать, потому что он понравился тебе, а понравился, потому что хорошо ел и умно говорил. Помнишь, ты утверждала, что Гришка ужасный человек? – Он говорил про мужа старшей сестры Федора, которая давно жила в Нью-Йорке. – Он не поздоровался с тобой, и ты надумала плохое.

– Так он не поздоровался! – сказала уверенно мама, и отец усмехнулся.

– Он забыл надеть очки! Он забывчивый. А чтобы делать громкие выводы, нужно знать больше. Потом он подарил тебе цветы, и ты поменяла мнение. А потом еще и еще поменяла! – Отец вдруг сделал бесстрастное лицо. – Пока они не сбежали от тебя на другой континент!

– Чего это ты выдумываешь? – напала мама, уперев руки в боки. – Мы прекрасно жили вместе…

я всегда… почти всегда молчала!

Отец закивал, и оба они улыбнулись. Гриша и вправду уехал в Нью-Йорк только потому, что ему предложили работу, и теперь жил с сестрой Федора в Бруклине и воспитывал двух мальчишек. Но и мама Пелагеи, переживая за дочь, не всегда молчала.

– А надо думать логически! – продолжал отец свою мысль. Он заметил, что деревянный плинтус у стены отошел, нагнулся и рукой с силой прижал его, пальцем утопив вылезшие шляпки гвоздей. – О чем я говорил? Ах да. Я не хочу, чтобы вопрос выбора жены определялся только эмоциями, хотя поверь, я так же, как ты, хочу видеть в этих людях хороших, порядочных людей, а Пелагея мне очень нравится. – Отец поднялся на две ступени, держась за черную трубу, вокруг которой вилась лестница, и говорил оттуда. – Дело не в строгости, а в вопросе моего ума: «Кто эти люди? Каковы их реакции на мои вопросы? Насколько они честны? Можно ли с ними говорить на одном языке? Смогу ли я с ними договориться?» Все это надо выяснить сейчас, на берегу, потом появятся дети и будет поздно. Вот я почему на тебе женился? Потому что ты дочь профессора Душевина и его жены, людей большого сердца и доброты!

– Хорошо, хорошо, – сказала примирительно мама и ушла на кухню. – Тебе-то очень повезло со мной! – послышался ее голос. – Но Дэв с таким аппетитом ел. Он не может быть плохим человеком!

– Федя, помнишь, что говорил Андрей Болконский? – сказал отец, выйдя на темный второй этаж и рукой привычно нащупывая выключатель. – «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно, а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным… А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам»[9]. Вот почему я женился поздно и…

– Ты все видишь в мрачном свете! – крикнула с кухни мама (они любили переговариваться из разных комнат и этажей). – Помнишь Хайяма? В окно смотрели двое. Один увидел дождь и грязь, другой – весну и небо голубое.

– И как это ты все слышишь? – деланно разозлился отец.

33

Федор с отцом зашли в маленький кабинет, интерьер которого напоминал экспозицию быта американских индейцев в Бруклинском музее. На потолке покачивалось березовое каноэ с Амазонки, со стены глядело чучело белоголового орлана, расправившего длинные черные крылья, под чучелом на стене отец развесил удэгейский охотничий костюм, спасший его в одиночном походе по тайге, на полу валялась груда камней из разных мест, ледоруб с оборванным темляком, деревянное весло, золотые кубки по десятиборью, отец не знал, куда их деть. По всем стенам были развешаны фотографии их семьи разных времен, фотографии отца с бородатыми геологами, на фоне пещер, раскопок, морей и снежных вершин. Матвей Ребров посмотрел мир, прежде чем женился.

Отец сел за дубовый, стертый посередине стол, за которым в Аше работал его отец Захар. Федор еще помнил, как дедушка, опустив яркую лампу и склонив крупный прямой нос, ставил логарифмическую линейку на белый ватман и остро наточенным карандашом аккуратно, с мягким шорохом чертил чертежи. Отец покрутил в руках чугунную статуэтку Дон Кихота и вдруг, ничего не сказав, ушел ставить баню, попросив дождаться.

Федор, радуясь отсрочке разговора, оглядывал предметы, знакомые и любимые им с самых первых дней детства, когда он был высотой с кочергу и, сидя на пластмассовом горшке, мечтал о жизни на полную катушку. Только много позже он понял, что родители его были интересными сильными люди, видавшими сплавы, походы, стройотряды, пятилетки, перестройки, путчи, танки, деноминации и дефолты. Они теряли накопления, вновь накапливали, опять теряли и сумели сохранить теплое отношение к людям, безо всех этих насмешек и ненависти. Родители просто работали, шутили, смеялись, никогда не говорили о сложностях, и все получалось легко.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Сюрпляс – сохранение равновесия на велосипеде без движения. Здесь и далее – примечания автора.

2

Данте. «Божественная» комедия.

3

Движение за предоставление женщинам избирательных прав.

4

Американская феминистка.

5

Международный рейтинг юридических фирм.

6

Пахарь на плуге. 11 1

7

Месье, я не ел шесть дней.

8

Книга заклинаний, молитв, рецептов и рекомендаций для мага и волшебника. 11 5

9

Л. Н. Толстой. «Война и мир». 13 5