Под сенью платана. если любовь покинула

– Почему «пухленькой» должна быть именно я? Потому что сейчас я не слишком стройная? Нет, Алия, меня на этих снимках нет, – Сибель улыбнулась: её и раздражала манера Алии всё выспрашивать, и казалась забавной такая несдержанность в её возрасте. – На фотографии – сестра Элиф. Я познакомилась с Элиф гораздо позднее, когда вышла замуж, и мы с мужем и детьми переехали сюда.

Элиф продолжала листать странички альбома. Она не слышала замечаний Алии и, кроме самих снимков, ничего вокруг не видела. Прошлое с головой затянуло её в омут воспоминаний. Она снова оказалась в своём детстве. На снимке, прямо перед ней, она ела дольку мандарина. Сколько раз она мечтала съесть целый мандарин, и вообще – наесться манадаринами так, чтобы больше уже не хотелось. Но всегда плоды приходилось делить на троих, по количеству детей в семье, и всегда их было так мало, что наесться ими никогда не получалось

«Мандарины очень дорогие. И если их купить много, выйдет слишком дорого», – объясняла мать детям, деля плод на дольки и раздавая таким образом, чтобы каждому досталось одинаковое количество.

А теперь ешь, сколько хочешь. Но то ли вкус плодов изменился, то ли, когда много, и есть уже не хочется, а то ли в старости это стало не главным – наесться. И почему в памяти застряли такие глупые мелочи, пустяки по сути. А ведь отзываются они где-то в сердце болью, смешанной с теплом…

А между тем Элиф листала альбом и шла дальше, к слезам разочарования и синякам, которыми щедро награждала её сестра, когда между ними вспыхивали ссоры. На этой фотографии Элиф сидит на полу, за спиной пряча куклу. Они с сестрой часто ругались, выясняя, кто первым будет с ней играть. Доходило и до тумаков. А куклу им как-то принёс отец, обменяв её у соседа на банку меда. Мёд у них в доме всегда водился: у старшего брата отца была своя пасека и он снабжал мёдом всю родню. А вот игрушек у них не было, и они с сестрой часто с завистью посматривали на более счастливых детей соседа, отец которых по долгу службы ездил по разным странам. Из этих поездок он обычно привозил игрушки своим детям. Выменянная на банку мёда кукла имела такой потрёпанный и жалкий вид, что матери пришлось справить ей новое платье, отпоров от подола своей выходной юбки небольшую полоску материи. Когда мать надевала эту юбку, из-под неё теперь виднелась лодыжка. И отец из-за этой мелочи устроил матери гневное разбирательство: приличной Ханым* нельзя в таком коротком наряде выходить на улицу. Это позорит семью и вызывает пересуды. Элиф с сестрой, испугавшись гнева отца, тихо сидели на кухне и ждали окончания «серьёзного разговора родителей». Когда отца обуревал праведный гнев, он вполне мог ударить человека. Доставалось от него не только матери, но и им с сестрой иногда перепадало тоже.

Элиф прикоснулась пальцами к фотографии матери. Погладила её лицо. Как много мать говорила с ней, и как редко Элиф прислушивалась к сказанному матерью. Собственно, что она знала о матери, о её желаниях и надеждах? Любила ли мать её отца или покорно смирилась с неизбежным, согласившись с волей родителей? Об этом мать никогда не говорила с ней, а Элиф не догадалась спросить… Мать ежеминутно заботилась о детях и муже, занималась хозяйством, содержала дом в порядке, встречала и провожала многочисленную родню, которая часто у них гостила. Была ли мать счастлива, часто пряча за улыбкой слёзы? Чтобы не расстравивать детей, она улыбалась даже тогда, когда казалось, что для радости и нет особых причин. По характеру была тихой, неконфликтной и всегда подчинялась воле мужа. А тот со временем взял в привычку выплёскивать на неё свой гнев, если его раздражало непослушание детей, или когда он был удручен делами в магазине. В последние годы жизни Элиф в отчем доме, как раз за пару лет до её замужества, семья не вылезала из долгов. Мать старалась угодить всем: и мужу, и детям, и родне, которая продолжала останавливаться у них, приезжая в Стамбул по праздникам. Мужу угождала, чтобы не нервничал лишний раз; детям – у них вся жизнь впереди, зачем волновать понапрасну; родне – чтобы ничего плохого не подумала об их семье. На жизнь никогда не жаловалась, наоборот, говорила, что ей очень повезло. Семья большая – трое детей, сын есть, наследник, и, благодаря собственному магазину, какой-никакой достаток в семье имелся. Чего ещё желать? А когда дочери переехали из отчего дома к мужьям, смиренно помогала им ухаживать за детьми, оберегая их и внуков от гнева отца и братьев. Ушла тихо – угасла, так и не увидев Элиф счастливой… Элиф пошла характером не в мать – она настойчивая и никогда не хотела всем нравиться. Мать была мягкой, а отец никогда не отказывался от своих намерений и твёрдо шёл к цели, которую наметил себе. Не знал меры ни в чём: если сердился, то вполне мог и ударить, и даже убить противника, если бы в момент гнева у него под рукой оказалось оружие. Также, без меры, проявлял он свою любовь, которая, то вспыхивала как огонь, пожирая всё вокруг, то гасла, угодив под бурные потоки разочарования. Эмоции переполняли его. И умер от сердечного приступа прямо в магазине: схватился за сердце и упал, как подкошенный.

– Элиф, а это кто?!

Откуда-то издалека услышала она настойчивый голос, вырвавший её из густого тумана воспоминаний и вернувший к действительности. Это был голос Алии, в котором ясно слышался нетерпеливый пыл учёного на пороге большого открытия, этот голос настойчиво требовал, чтобы тотчас пали завесы тайны и открылась вся правда.

– Это же не Мехмет с тобой рядом на свадебной фотографии! Не мог он так измениться! Годы, конечно, берут своё, но тут совершенно иной типаж. И ростом он, в отличие от Мехмета, невелик.

Алия настолько увлеклась процессом дознания истины, что совсем не обращала внимания на неодобрительные взгляды, которые бросала на нее Сибель.

– Это мой первый муж, – совершенно спокойно ответила Элиф. – Ахмет. Мир его праху. А на следующем фото – наши дети. Два сына и дочь. Дочь приёмная. Когда умерла моя старшая сестра, я взяла её дочь в нашу семью. Перед смертью сестра сама попросила меня об этом. Её муж не возражал, но никогда и не забывал о дочери: всегда нам помогал, а на лето забирал девочку в свой дом, – Элиф глубоко вздохнула и внезапно замолчала. И так слишком много поведала о своей прошлой жизни.

Сибель опустила голову и внимательно рассматривала свои руки, изборождённые синими руслами вен: русла то сходились, соединяясь в одну широкую вену, то опять разбегались, петляли и исчезали в вершинах пальцев.

Алия тоже молчала, обдумывая только что услышанное. Нет, она не подбирала слов, которые бы не ранили Элиф – отнюдь! Такая деликатность была ей несвойственна. Но интересных новостей оказалось слишком много, и она, потрясённая этим, не знала о чём она хочет узнать в первую очередь.

Наконец она смогла совладать с собой и выдохнула:

– Элиф, у тебя столько детей, оказывается, а почему же вы одни… – здесь она немного замешкалась. Выходило, что Элиф была дважды замужем? Как интересно! Что же сталось с её первым мужем – Ахметом? Она решила задать свой вопрос таким образом, чтобы разговорить Элиф на эту, глубоко заинтересовавшую её тему, и продолжила фразу так:

– Почему же вы с новым мужем всё время одни? Никто вас не навещает, кроме дочери, да и вы ни к кому не выбираетесь? И внуки у вас есть наверняка… Как же так?

– Всякое бывает, Алия, – в голосе Элиф зазвучали металлические нотки, и даже абсолютно не чувствительной Алие стало ясно, что расспрашивать дальше не имеет смысла.

***

– Ушиблась? Помощь нужна? – Мехмет склонился над девочкой, упавшей с дерева прямо ему под ноги.

– Отойди от сестры! Ей есть кому помочь! – тут же раздался звонкий мальчишеский голосок, принадлежащий, по всей видимости, брату перепачканной в пыли девчонки.

Элиф подняла заплаканное лицо и смело посмотрела в глаза Мехмета.

«Красив, черноглаз, а перепуган-то как! – удовлетворенно заметила она. – Если бы не моя разбитая коленка и поцарапанный локоть – вообще было бы чудесно!»

– Болит! А здесь кровь! Я боюсь крови! – запричитала Элиф, продолжая смотреть в лицо Мехмета.

Мехмет хотел было подхватить девочку на руки, чтобы донести до скамейки, стоящей возле дома, но тут подбежал её брат с красными от злости глазами.

– Отдай мне сейчас же мою сестру! Нечего за неё хвататься – мы сами справимся! – попытался выдернуть он Элиф из рук намеревавшегося поднять её Мехмета.

– Ой, больно-больно! – ещё жалобнее захныкала Элиф, но благоразумно отвела свой взгляд от Мехмета.

– Надо промыть твою коленку и локоть. А ты, – обратился он к брату девочки, – найди кого-нибудь из взрослых. Ваша мать, наверное, дома? Надо её позвать.

Несмотря на активные протесты брата девочки, Мехмет не уходил. Он боялся оставить её наедине с маленьким упрямцем, который, по всей видимости, был моложе сестры на несколько лет.

Но младший брат и не собирался сдаваться. Он сжал кулаки и стал наступать на взрослого мужчину.

– Отойди от моей сестры! – звонко прокричал он на весь двор.

Услышав шум во дворе, детские крики и плач, из окон выглянули тётушки-соседки. Они и позвали Небахат – мать детей.

– Что случилось? – Небахат быстро пересекла улицу и бросилась к детям.

– Ваша дочь, ханым-эфенди, упала с дерева, – Мехмет рукой показал на Элиф. – Я хотел ей помочь, но вот её заступник всё время мне мешает и не даёт этого сделать.

– Ой, девочка моя! – Небахат осмотрела коленки Элиф и кровоточащий локоть. – Надо бы промыть.

– У меня есть бутылка с чистой водой, – Мехмет достал из сумки бутыль и передал её матери девочки.

Элиф перестала плакать и затихла, продолжая исподтишка рассматривать лицо молодого человека.

– Почему он не уходит? – спросил брат Элиф, вытягивая палец в направлении Мехмета и продолжая бросать на него полные гнева взгляды.

– Да, идите, молодой человек, спасибо, что помогли, – мать Элиф, спохватившись, поблагодарила юношу.

– Мама, а как зовут моего спасителя? – подала свой голос Элиф, немного осипший от плача и в который она попыталась вложить как можно больше страдальческих нот.

– Мехмет, – улыбнулся молодой человек. – Не забирайся больше так высоко на деревья, а то ведь меня может и не оказаться поблизости!

– Слышишь, Элиф, и отец тебе то же самое говорит! – мама как можно строже посмотрела на девочку.

– А я – Элиф! Вы ведь услышали мое имя? Меня зовут Элиф!!! – прокричала она в спину удаляющегося от них Мехмета.

– Как тебе не стыдно приставать к незнакомым мужчинам! – одёрнула мама девочку.

– Почему к незнакомым? Его зовут Мехмет. Значит, он уже наш знакомый! – с самым невинным выражением лица произнесла Элиф.

Вечером Элиф отчитал отец: нечего девочке, точно мальчишке, карабкаться по деревьям! Сколько раз он говорил ей об этом, и столько же раз сам снимал с платана.

– Дай мне терпения, Аллах, с этими непослушными детьми! Небахат! Почему ты не смотришь за детьми?! Как ты воспитываешь девочек? Они растут бесстыжими: лазают по деревьям и с посторонними мужчинами разговаривают!

О том, что Элиф пыталась заговорить с незнакомцем, отцу, конечно, рассказал Юсуф – младший брат Элиф и отцовский любимчик.

– Я больше не буду! – Элиф попыталась изобразить на лице глубокое раскаяние, но тут же вспомнила, как напугала Мехмета своим неожиданным падением с дерева прямо ему под ноги, и совсем не к месту улыбнулась.

– Нахалка! Уже отца не боится!

– Боюсь, папочка, – спохватившись залепетала она.

Надо сказать, что это было только отчасти правдой: она не боялась отца, но знала, что надо проявить внешнее смирение, и тогда он перестанет кричать. Отец же, в свою очередь, никогда долго не сердился на неё и уж, конечно, не прибегал к физическому наказанию, чувствуя её твердый характер. Другим же детям часто доставалось от него, и это была не только словесная брань.

– Веди себя как подобает девочке! – сбавив тон, добавил отец. – А сейчас садись за уроки! Завтра в школу. И не растраивай мать своими выходками.

– Не буду, папочка! – уже не скрывая улыбки, промолвила Элиф.

Открыв учебник, она задумалась над тем, как ей опять увидеть Мехмета. Да так, что бы не весь двор стал свидетелем их встречи: эти тетушки потом обязательно всё расскажут её матери, и при этом непременно добавят что-нибудь от себя. Мол, какая у вас дочь растёт, ханым*, бесстыжая. Только и делает, что с мужчинами на улице разговаривает! Не приведи Аллах, если об этом ещё и донесут её отцу! Тот сразу примет меры и запретит ей появляться во дворе. А может, и вообще, явится в дом Мехмета, чтобы устроить скандал его родителям! Отцовский характер крут, и чем закончится подобное выяснение отношений, можно только догадываться. И конечно, надо как-то отделаться от хвоста, от брата – ревностного хранителя чести семьи.

Так и не выучив уроки, она отправилась спать. А после того, как погасила свет и пожелала всем «спокойной ночи», Элиф ещё долго не могла заснуть: она никак не могла выбрать безопасное место для встречи с Мехметом. Нет, такого места просто не было. Поэтому ей нужно придумать какой-нибудь повод для встречи с ним, а потом рассказать обо всём матери. Но чтобы взять мать в союзницы, необходимо придумать что-то очень серьёзное. Что же это могло быть? – думала несчастная Элиф.

***

Засиделись мы у тебя, Элиф! Твой ароматный чай и терпкий кофе заставили нас совсем забыть о времени. А задача хорошего гостя уйти, пока ему рады, оставляя желание увидеться с ним вновь. Он, словно в меру посоленное блюдо: и добавить нечего, и убавить, и всем по вкусу!

С этими словами Сибель тяжело поднялась с дивана: от долгого сидения у неё затекли ноги и схватило поясницу. Сначала она немного сгорбилась, а когда подошла к креслу, на котором сидела Алия, успела выпрямиться и, поравнявшись с той, схватила её за плечо, приглашая встать и последовать за ней. Алие же хотелось ещё посидеть – увиденное в альбоме не отпускало её и требовало немедленных объяснений. Но Элиф решительно захлопнула альбом и унесла его к шкафу – от греха подальше – и с невозмутимым видом поставила на полку. Всё, больше откровений от меня не ждите – было написано у неё на лице.

– Алия, нам пора! – громко произнесла Сибель. – Тебе скоро внучку забирать из сада. Давай прогуляемся пешком – погода позволяет, да и ноги неплохо размять. Я с тобой до аптеки дойду. Куплю витаминов. Я слышала, что в нашем возрасте надо рыбий жир принимать в капсулах: в нём какая-то омега есть с эффектом омоложения. Ну, молодеть я не собираюсь – не для кого. А вот лишняя энергия мне совсем не помешает.

– Ты уже принимала их? – недоверчиво спросила Алия.

– Нет, конечно. Сидела бы я в кресле два часа, если бы энергия во мне кипела! Откровенно говоря, раньше мне много энергии и не нужно было. Одна я. А летом к дочке собираюсь поехать. Там с внуками буду сидеть. Тогда-то энергия и понадобится! Как раз накоплю к тому времени.

– Ах, Аллах, времени-то как много. Пора мне бежать за внучкой! – Алия, посмотрев на часы, встрепенулась и забеспокоилась.

И женщины направились в коридор.

– Ты всё-таки спустилась бы как-нибудь во двор, Элиф. Посидели бы вместе под нашим платаном, как прежде. – Сибель взялась за дверную ручку, а Алия уже выскочила из квартиры и нетерпеливо дожидалась окончания затянувшегося прощания с хозяйкой.

– Спущусь как-нибудь! – пообещала Элиф и закрыла дверь за подругами.

В квартире она осталась одна. Можно было и отдохнуть в тишине. Но неожиданно у неё возникло какое-то внутреннее беспокойство – маленький холодный ручеёк в груди, перетекающий из области сердца в область желудка, который не дал ей расслабиться. Наверняка это потому, что сегодня пришлось много говорить на сокровенные темы, решила она. Такие разговоры всегда очень волнительны. К тому же Алия со своим неуместным, досадным любопытством… К чему ей подробности чужой, уже, считай, прошедшей жизни? Зачем исследовать чужую боль, извлекать на поверхность скрытые рубцы? Почему у Алии это вызывает повышенный интерес? Такая уж, по всей видимости, у неё натура – стремиться быть причастной к тому, к чему причастной ей быть совсем не обязательно. Неспокойный дух, пытающийся понять то, что всё время открывается перед ним, но не умеющий самостоятельно находить ответы.

А где же Мехмет? Как она могла забыть о нём? Ещё с утра он ушёл посидеть с друзьями в кафе, и, пожалуй, давно ему пора оттуда вернуться.

Элиф взглянула на мобильный телефон, лежащий перед ней.

«Надо позвонить ему», – подумала она и взяла в руки телефон, но не нашла очки, а без них все значки на экране сливались перед глазами в одну сплошную чехарду.

Ах, Аллах! Где она оставила свои очки? В салоне, где они сидели с подругами, или в коридоре, когда она провожала их? Хотелось бы вспомнить точное место, чтобы не доставлять лишних хлопот коленкам, которые сегодня не на шутку разошлись.

Она пошла потихоньку в коридор, так и не вспомнив, где именно оставила очки. На днях надо посетить врача и сделать укол. Тот на некоторое время облегчит боль, и она снова сможет свободно передвигаться по квартире и сможет спуститься во двор.

А что она собиралась сделать?

Элиф нерешительно стояла в коридоре. Зачем она сюда пришла? Что здесь забыла?

И тут послышалась трель телефонного звонка из комнаты. Ей кто-то звонил!

Она поспешила в обратный путь – надо успеть, пока не отключили звонок.

«Этот звонок может быть очень важным!» – торопила она себя, но ноги не слушались её, а как только она пыталась идти быстрее, под коленки вонзались острые иглы. Но звонивший, видимо, знал о том, что ему придётся долго ждать, и телефон упрямо продолжал мелодию вызова.

«Повонить Мехмету!» – вот что она собиралась сделать минутой раньше! Поэтому она и отправилась на поиски своих очков, которые куда-то пропали…

– Алло!

Элиф нажала на кнопку приёма звонка. Её она находила на экране и без очков.

– Алло, дорогая, это я. Ты уже наверняка беспокоишься и думаешь, почему я ещё не вернулся домой?

– Мехмет, слава Аллаху! Я как раз собиралась тебе позвонить, да замешкалась, пока искала свои очки. Я их сразу не нашла, а тут ты позвонил. Что? Дома всё расскажешь? Ну, хорошо. Голос мне твой что-то не нравится. Всё нормально, говоришь? Сердце не болит? Правда? Хорошо, жду тебя.

«Надо бы чорбу* разогреть, а то придёт голодный. Что они так долго в кафе делали? Уж конечно, не обедали, а только чаи гоняли, в нарды играли да разговоры вели».

Элиф засуетилась.

«И голос у Мехмета немного встревоженный. Не заболело ли что-нибудь у него? Утром уходил из дома в хорошем настроении, сказал, что ничего не болит. Ах, в нашем возрасте всё за минуту может измениться…»

Пока она суетилась на кухне, готовя обед и не переставая беспокоиться о здоровье Мехмета, он уже успел добраться до дома и зашуметь ключами в дверном замке.

– Пришёл! – обрадовалась Элиф, но не бросилась ему навстречу, а осталась ждать его появления на месте – всё коленки проклятые!

Через минуту Мехмет вошёл на кухню, коротко поцеловав её в щеку – так у них было заведено при встрече.

Элиф мельком взглянула на него. По слегка опущенным уголкам рта, напряжённой линии бровей и особой, знакомой только ей, сосредоточенности во взгляде, она поняла, что он должен сказать ей что-то важное, тревожное. И сейчас размышляет о том, как это сделать лучше. Ничего, она подождёт! Пускай он соберётся с мыслями.

А старость, похоже, не чувствовала себя полной хозяйкой у Мехмета. Его глаза моложаво смотрели из-под густых ресниц. Сами глаза немного просели, вросли в своё ложе, сделавшись ещё больше. Седина выбелила виски и серебрилась у верхней губы и на подбородке. Бороды он не носил – всегда коротко брился. И лицо его от этой серебристости казалось светлее, а глаза – чёрными-пречёрными. Глубокие морщины превратили ровную когда-то кожу вокруг глаз в складчатую, но ни одна из них не коснулась щек, проложив две-три заметные бороздки вдоль широкого лба.

В старости у кого-то тело оплывает, наращивая жирок неподвижности, а у кого-то – становится поджарым, высохшим, как у Мехмета.

– Садись обедать! – Элиф поставила тарелки с чорбой* на стол, продолжая ощущать некоторую отчуждённость, погружённость в себя Мехмета.

Мехмет сразу не сел за стол – молча достал из холодильника ракию*. Элиф удивлённо посмотрела на него. Праздника сегодня не было, и они не ждали гостей. В одиночестве же Мехмет никогда не пил. Холодок тревоги, который она почувствовала ещё перед его звонком, усилился.

– Что случилось, Мехмет? – не выдержав, прямо спросила она. – Мы с тобой – одно дерево, один ствол, и если твои ветки опущены, мои ветки опускаются тоже – они ощущают груз: то ли это будет дождь, поэтому так листва отяжелела, то ли грянет гроза с молнией, которая может ударить в ствол, разбив его. Не молчи! Я всё чувствую и твою боль тоже. Я хочу её облегчить, разделив с тобой.

– Фатиме… – чуть слышно произнёс Мехмет.

– А что случилось с Фатиме? – насторожилась Элиф.

– Она очень больна…

Элиф на мгновение опустила голову, чтобы собраться с мыслями, но тут же решительно повернулась к Мехмету и произнесла:

– Фатиме-Фатиме! Сколько воды утекло, сколько гроз и молний было между нами в прошлом… Но я благодарна ей, что она была с тобой рядом, когда тебе было нелегко, и кто-то должен был поддержать тебя. Когда ты болел – ухаживала за тобой. К тому же Фатиме – мать твоих детей, она родила и вырастила их. Неужели ты думаешь, что, состарившись, я буду настаивать на том, чтобы ты вычеркнул из своей жизни эту достойную женщину? Она для меня словно сестра. Моя родная сестра, как ты знаешь, давно покинула этот мир…

Мехмет молча смотрел на Элиф. Но видел только её глаза. Впервые он посмотрел в них много-много лет назад, когда Элиф упала с дерева, а потом решительно и очень серьёзно взглянула на него. Вот и сейчас её взгляд был точно таким же: твёрдым и уверенным.

– Я не смогу ухаживать за Фатиме, если она останется в своём доме. Ты знаешь, что мне стало сложно передвигаться. Но здесь, в нашей квартире, я смогла бы присмотреть за ней, пока не приедут ваши дочери.

– Они постоянно звонят мне и спрашивают о матери. Ей стало хуже совсем недавно… Старшая дочь хочет забрать мать в Германию, хочет, чтобы её прооперировали там. Если, конечно, позволит состояние Фатиме. Дочь сейчас как раз занимается оформлением документов. Это не так простро и быстро, как хотелось бы. Знаешь, тамошняя бюрократия, разные процедуры – всё это может занять некоторое время. Когда бумаги будут готовы, они приедут и заберут мать к себе. Не волнуйся, пожалуйста, ненависть Фатиме к тебе в прошлом… и дочерей тоже. Спасибо, что смогла простить их.

– Ах, Мехмет, мы сейчас находимся в том возрасте, когда прощать необходимо. Столько за плечами событий и хороших и плохих, столько совершено ошибок, в которых и так пришлось раскаяться! Сколько нам осталось жить? Наверняка не так много. Очень хочется, чтобы на этом малом отрезке времени осталось только хорошее. С ним дышится легче. На грудь не давит. Поздно, да и не по здоровью тяжёлое носить…

***

Элиф долго не могла найти подходящий повод, чтобы вновь увидеться с Мехметом. Конечно, она часто могла его видеть идущим по их улице, но этого ей было недостаточно. Она хотела говорить с ним, смотреть в его глаза, и чтобы он обязательно смотрел на неё.

Шли последние дни мая, и занятия в школе скоро закончатся. А как только начнутся летние каникулы, они с матерью уедут к бабушке, в Ялову, на Мраморное море. Если раньше она с нетерпением ждала этого момента, то сейчас с тревогой отсчитывала последние дни перед поездкой.

Надо было срочно что-то предпринять! Элиф, устав ждать подходящего случая, решилась на отчаянный шаг: она разобьёт глиняную вазу, которая была дорога её отцу по-особому. Ваза стояла ещё в доме его прадеда и с трепетом передавалась от родителей к своим детям. Покуситься на эту реликвию было настоящим безумством.

О чём думала маленькая проказница, решившаяся на столь отчаянный шаг? Она надеялась, что отец обязательно отправит мать в лавку отца Мехмета, чтобы подобрать новый сосуд взамен старого, разбитого, похожий на него по форме и объёму. И совсем не думала об отцовском гневе, который обязательно последует в ответ на это ужасное событие. Теперь ей нужно было дождаться момента, когда матери с сестрой не будет дома, а она, оставшись без свидетелей, устроит потасовку с братом – организовать её весьма просто: брат при любом разногласии вспыхивал как спичка. Они поссорятся, он побежит к входной двери, где как раз и стоит ваза, чтобы во дворе найти мать и пожаловаться ей на сестру. Элиф же постарается удержать его у дверей, и пока они будут бороться, брат случайно толкнёт вазу и разобьёт ее. Брат должен непременно разбить её! А если нет – она сама толкнёт вазу. Разбитая ваза будет результатом их ссоры, и за это обоим влетит одинаково.

Но провидение вмешалось в планы юной озорницы, не дав ей реализовать свой коварный замысел: брат внезапно заболел, подхватив инфекцию. Тело его покрылось пузырчатой сыпью, которая нещадно чесалась. Стоило кому-то лишь слегка прикоснуться к ней – и наступало временное облегчение. А потом сыпь начинала чесаться ещё больше и не давала покоя ни страдальцу, ни окружающим: днём больной постоянно жаловался на зуд и хныкал, а по ночам громкими стонами будил всю семью. Мать с Элиф приходилось часто смазывать эти «пузырьки» болтушкой, приготовленной соседкой-знахаркой.