Четыре столетия пути. Беседы о русской литературе Сибири
Начиная с 1914 года, В. Зубцов активно сотрудничал в поволжских газетах и даже вынашивал планы романа о большевистском подполье. Им, однако, осуществиться было не суждено. Начался мятеж белочехов, которые захватили Сызрань (а с февраля 1918 года Зубцов снова здесь), и его как бывшего юнкера в августе1918-го опять мобилизуют и посылают «для прохождения службы» уже в Оренбургское военное училище, которое вскоре эвакуируют в Иркутск. После окончания училища в июне 1919 года В. Зубцова назначают командиром взвода 15-го Михайловского добровольческого стрелкового полка, состоявшего из… рабочих пермских заводов. Опыт большевика-агитатора в данной ситуации как нельзя лучше пригодился подпоручику Зубцову: он сумел убедить солдат и офицеров своего и соседнего взводов перейти на сторону красных. Прихватив с собой артиллерийское орудие, они прорвались через сторожевое ограждение и присоединились к тасеевским партизанам. С ними В. Зубцов входит в сибирский городок Канск, только что освобожденный от колчаковцев. Здесь с головой окунается в работу. В канской уездной газете «Красная звезда» он и корректор, и метранпаж, и автор многочисленных журналистских материалов. Кроме того, читает лекции в местной партшколе и даже… помогает советским органам «раскрыть белогвардейскую организацию в Канском уезде»…
Даже в предельно сжатом пересказе биография В. Зубцова-Зазубрина (сам он в одном из писем Горькому называл ее «страшной») похожа на приключенческий роман. Однако за увлекательностью фабулы – острый драматизм судьбы человека, оказавшегося в бушующем политическом водовороте. Будущему писателю довелось увидеть революцию не глазами стороннего наблюдателя, а из самой ее глубины, со всеми трагическими противоречиями, кровью и жестокостью.
Увиденное и пережитое переполняло впечатлительного, остро реагировавшего на социальные перемены молодого человека, и тогда же, в Канске, в нем начинает зреть и оформляться замысел произведения, которое очень скоро сделает его знаменитым, – романа «Два мира».
«Я помню: зимний вечер, комната освещена только светом топящейся печки, – вспоминала впоследствии его жена, Варвара Прокопьевна Зазубрина-Теряева. – Мы с Владимиром Яковлевичем сидим перед ней, и он рассказывает, говорит, как одержимый, со страстью, гневом и болью о том, что ему удалось увидеть и пережить. И так – вечер за вечером – было рассказано то, что позже легло в основу книги «Два мира»47.
Дописывался роман уже в Иркутске (его автор в это время редактировал армейскую газету «Красный стрелок»), и здесь же, в типографии политуправления Пятой Армии, в начале ноября 1921 года «Два мира» выходят отдельной книгой. Автором ее значится Владимир Зазубрин. С этого момента Зубцов превращается в Зазубрина. Это литературное имя останется с ним навсегда.
Уже в самом названии романа выразились и суть, и главная идея, и его центральный конфликт. С первых же страниц читатель становится свидетелем смертельной схватки непримиримых социальных сил. Ну а композиционно «Два мира» представляют собой цепь глав-новелл, каждая из которых рассказывает о каком-то отдельном эпизоде Гражданской войны. Вместе же они составляют грандиозную картину разгрома и разложения колчаковщины. В единое целое главы связаны двумя основными сюжетными линиями: одна касается молодых белогвардейских офицеров Мотовилова и Барановского, прошедших с колчаковской армией весь ее кровавый и бесславный путь, другая – сибирских партизан.
Резко контрастно противопоставлены в романе противоборствующие миры. Есть в этом определенная заданность, в ущерб художественной стороне произведения. Хотя были тому и свои причины, о которых писатель скажет в предисловии ко второму изданию «Двух миров»:
«Начиная работать над книгой и работая над ней, я ставил себе определенные задачи – дать красноармейской массе просто и внятно написанную вещь о борьбе двух миров и использовать агитационную мощь художественного слова. Политработник и художник не всегда были в ладу. Часто политработник брал верх – художественная сторона от этого страдала».
Тем не менее как честный и объективный художник В. Зазубрин рисует в романе каждый из миров многослойным и многообразным. Неоднородно белогвардейское воинство, которое делится на приверженцев «белой идеи» и тех, кто воюет «без всякой злобы на большевиков», или же тех, кто вообще равнодушен к происходящему. Не так просто, как кажется, на первый взгляд, и сибирское крестьянство. И, пожалуй, первым из советских писателей В. Зазубрин показал процесс превращения стихийного протеста разношерстной народной массы в целенаправленную борьбу крепкой, сплоченной крестьянской армии.
Народ, поднявшийся на борьбу с колчаковщиной, и становится главным героем романа «Два мира». Образ народной массы – многоликой, многоголосой, текуче-изменчивой, подвижной – выписан автором с большой художественной силой. Она, масса, у В. Зазубрина слышима, зрима, осязаема, заряжена могучей энергией. И особенно ощутима гневная мощь восставшего народа в батальных сценах романа, в которых мастерски передано горячее дыхание боев.
В «Двух мирах» В. Зазубрин представил читателям, помимо того, целую галерею типажей разных социальных слоев, тех, чью жизнь круто и трагично изменила революционная ломка, людей, ищущих свой берег в бушующем потоке Гражданской войны.
Вот два товарища, два подпоручика, два основных типа русского офицерства, ставших волею судьбы активными участниками гражданской междоусобицы.
Мотовилов – убежденный монархист, видит в красных «разрушителей государства» и борется «за воссоединение великой единой России во главе с самодержавным монархом». Его «правда жизни» держится прежде всего на культе силы – «где сила, там и всякая ваша правда». Мотовилов изображен автором как личность цельная, сильная. Но и в ней, по мере разложения колчаковской армии, происходит глубокий душевный надлом, который приводит, в итоге, молодого офицера к самоубийству.
Барановский мало похож на товарища. Нет в нем его силы и определенности. А по духу, несмотря на то, что выходец из генеральской семьи, он и вовсе человек не военный. Барановский долго не может поверить в реальность происходящего и найти место в новых реалиях. Но это и помогает ему быстрее понять, что в «белых не осталось ничего человеческого что «ихнее дело черное». Однако просто понять – мало. Надо сделать выбор. Но сил Барановскому – мягкотелому интеллигенту без твердого внутреннего стержня, чтобы решительно порвать со старым, стремительно деградирующим миром, не хватает. Вместе с отступающим под натиском Красной Армии колчаковским воинством он проходит весь его трагический путь деградации и разложения и бесславно умирает от тифа в концлагере для бывших белогвардейских офицеров – давно уже чужой среди своих, но так и не ставший своим для людей нового мира.
Есть в романе еще одна очень примечательная фигура – комиссар Молов, с которым Барановский знакомится в лагерном лазарете. Из уст большевика звучит страстная проповедь идей коммунизма в сильно упрощенном, правда, «рабоче-крестьянском» варианте, отражающем и примитивный уровень мышления самого комиссара, и тот агитационно-пропагандистский стиль с его напористым начетничеством, который отличал малограмотных «политруков» первых лет революции. В. Зазубрина, воспитанного на гуманистических традициях Ф. Достоевского, не мог не настораживать слепой революционный фанатизм таких Моловых, считавших, что во имя великой цели можно, если потребуется, уничтожить целый класс. Поэтому и не чувствуется со стороны писателя к нему симпатии и уж тем более не стал он, как пытались утверждать некоторые критики, «типичным рупором идей автора».
В полемике Молова и Барановского отчетливо проступает еще одна проблема времени, которую А. Блок определил как «интеллигенция и революция» и которая станет в дальнейшем одной из главных в советской литературе. Ведь драма Барановского как раз и была драмой интеллигента, не нашедшего берега в революционной стремнине.
Несколько особняком стоит в романе «Два мира» образ адмирала Колчака. Впервые в советской литературе он также возникает у В. Зазубрина. Фигура Верховного Правителя дана как бы в двойном отражении. Сначала, на первых страницах появляется символический образ Колчака и его власти в виде хищного росчерка начальной буквы фамилии диктатора под его воззванием к населению России, призывающем бороться с большевиками. Образ «черного адмиральского когтя» задает настрой и тональность всему произведению. Появляется, однако, в романе и Колчак реальный. В. Зазубрину приходилось видеть и слышать Колчака лично, и в одной из глав он показал его именно таким, каким запомнил. Еще раз читатель встречается с Верховным Правителем в момент, когда его армия разбита, а сам он стал заложником белочехов, обменной для них валютой в торге с большевиками. Писатель показал трагедию сильного, незаурядного, недюжинного человека, преданного бывшими сподвижниками. Он пошел против русского народа и им же, в итоге, был раздавлен.
Характерны «Два мира» особой своей стилистикой. События в романе организуются по принципу кинематографического монтажа. Писатель охотно вводит в роман подлинные документы гражданской войны (воззвания, листовки и т. д.), что сообщает произведению неопровержимую достоверность и яростный накал классовой борьбы. А динамичный ритм повествования и энергичная, мускулистая рубленая фраза еще больше способствуют этому.
Конечно, не все в романе В. Зазубрину удалось. Надо учитывать, что это был все-таки пробный шар, эксперимент. Но многое из того, что в дальнейшем получит прописку в советской прозе, в частности, посвященной Гражданской войне, В. Зазубрин в этой своей первой крупной вещи интуитивно нащупал и предугадал.
«Два мира» были первым советским романом, и успех имели оглушительный. Только при жизни писателя это произведение переиздавалось двенадцать раз! Высокую оценку книга получила у таких выдающихся деятелей советского государства, как В. Ленин, А. Луначарский, А. Горький. И совершенно заслужено. Написанный «со страстью, гневом и болью» по свежим следам Гражданской войны ее участником и очевидцем, роман этот, талантливо воссоздавая кровоточившие эпизоды жестокой борьбы восставшего против колчаковщины народа Сибири, стал поистине уникальным художественным документом эпохи…
У СИБИРСКОГО КОСТРА
После окончания Гражданской войны, в первой половине 1920-х годов литературная жизнь в Сибири заметно оживилась.
Возникали многочисленные кружки и объединения. Наиболее значительным из них стало появившееся весной 1920 года Иркутское литературно-художественное объединение (ИЛХО), больше известное как «Барка поэтов», названное так его участниками потому, что собирались они на квартире Анчарова (Артура Куле) который жил на барке, стоявшей у ангарской пристани. Объединение просуществовало три года. К началу 1923 года «Барка» распалась. На смену ей пришло новое ИЛХО – кружок пролетарских поэтов при иркутском литературно-художественном и общественно-политическом еженедельнике «Красные зори». Но и сами «Красные зори», выходившие с января 1923 года, из-за отсутствия необходимой материальной базы на пятом номере прекратили свое существование.
В 1924 году по инициативе председателя правления Сибкрайиздата М. Басова был создан еще один связанный с литературой журнал – «Книжная полка». Выходил он в 1924 – 1926 и 1928 – 1929 годах сначала в Новониколаевске, потом в Иркутске.
Вообще в 1920-е годы в разных сибирских городах появлялось немало разных сборников, альманахов и журналов: «Сноп» и «Рабочие зори» – на Алтае; «Отзвуки» и «Красные зори» – в Иркутске; «Огни Севера» – в Якутске; «Камены» и «Печаль полей» – в Чите; «Арпоэпис», «Таежные зори», и «Пролетарские побеги» – в Новониколаевске. Однако все они были мотыльками-однодневками и жизнь их обычно ограничивалась несколькими номерами. И уж тем более ни одно из них не могло претендовать на роль стержня, станового, так сказать, хребта всей литературы Сибири.
Участь сия была уготована другому литературному изданию – журналу «Сибирские огни».
Надежный «приют» сибирской литературы
«Сибирские огни» по времени возникновения стали вторым в советской России литературно-художественным и общественно-политическим журналом. Чуть раньше, в 1921 году появилась в Москве «Красная новь».
Но идея создания в Сибири «толстого» литературного журнала витала давно. Еще в 1912 году А. Горький предлагал сибирякам взяться за его издание. «Чудесное было бы дело», – говорил он. Однако четкие очертания идея эта обрела лишь в ноябре 1921 года, когда в Новониколаевске появился сибирский отдел государственного издательства – Сибгосиздат. И, – как вспоминала Л. Сейфуллина, – «с первого же заседания редколлегии Сибгосиздат, в своем людском составе, стал жить мечтой об издании „толстого“ художественно-литературного и научно-публицистического журнала»48.
Обосновывая эту мечту, В. Правдухин утверждал, что такого рода издание «будет притягивающим со всей Сибири центром литературно-научных сил, а так же школой для начинающих писателей».49 И, время покажет, он оказался прозорлив.
Уже сама мысль разжечь жаркий костер сибирской литературы в небольшом городе с населением в 60 тысяч жителей, разоренном еще не завершившейся Гражданской войной, была вызывающе смелой. И, на первый взгляд, просто невыполнимой. Но окрылённость большой мечтой и невиданный энтузиазм тогдашних членов редколлегии Сибгосиздата – В. Правдухина, М. Басова, Ф. Березовского, Д. Тумаркина, Л. Сейфуллиной во главе с Е. Ярославским – сделали свое дело: 22 марта 1922 года первый номер журнала под названием «Сибирские огни» вышел из печати.
Журнал сразу же заметили как в Сибири, так и в столице. «Этот журнал приходится признать лучшим из провинциальных», – отзывался о нем нарком просвещения А. Луначарский50. А пятилетие спустя А. Горький в письме В. Зазубрину писал: «Из „Искры“ разгорелись, – как вы знаете, – довольно яркие костры во всем нашем мире, – это дает мне право думать, что отличная культурная работа „Огней“ разожжет духовную жизнь грандиозной Сибири»51.
В чем же причины быстрого и прочного признания «Сибирских огней»? Наверное, в том, прежде всего, что создатели журнала четко определили его главные цели и задачи. В самом первом номере в извещении «от редакции», в частности, говорилось о том, что на журнальных страницах «найдет себе место все, что художественно воспроизводит эпоху социальной революции и ее своеобразное отражение в Сибири, что созвучно этой эпохе…». И действительно, лучшие произведения, публиковавшиеся на страницах журнала в первые годы его существования, тем и волновали читателей, что пытались ответить на жгучие вопросы современности. Революция, Гражданская война, крутая ломка общественной жизни и сознания людей, строительство новой экономики – вот что, прежде всего, было в поле творческого зрения авторов «Сибирских огней» тех лет.
Но время шло. Гражданская война отодвигалась все дальше. На первый план выходили сначала восстановление разрушенного войнами хозяйства страны, потом нэп, индустриализация, коллективизация… И все это тоже находило отражение в «Сибирских огнях». И в прозе с поэзией, и, особенно, в очерке с публицистикой как самых оперативных жанрах.
Не было, наверное, в 1920-х годах в стране литературного журнала, где бы им уделяли столько внимания, как в «Сибирских огнях». Журнал с первых же дней существования стремился к тому, чтобы с читателем говорила вся необъятная Сибирь. А потому авторов журнала можно было встретить во всех ее уголках и. казалось, не существовало места, которое не нашло отражения в их произведениях.
Вместе с тем, соответствие тому или иному социально-политическому моменту и четкое следование генеральному идеологическому курсу не было единственной заботой редакции журнала. (Хотя и преуменьшать важности такой заботы как условия существования литературы в строящемся социалистическом обществе тоже не следует). Не забывалось и о художественном уровне публикаций, планка которого в журнале была поднята высоко. Результат не заставил себя ждать. К журналу потянулись писатели как уже известные (Вяч. Шишков, А. Сорокин, Г. Вяткин, Ис. Гольдберг, П. Драверт и др.), так и талантливые молодые (Л. Мартынов, П. Васильев, И. Мухачев, В. Итин, К. Урманов, А. Коптелов и др.).
Но «Сибирские огни» не были просто механическими собирателями. В редакции велась постоянная кропотливая работа с авторами, прежде всего, конечно же, молодыми, творческому росту которых уделялось повышенное внимание. По свидетельству одного из верных «огнелюбов» А. Караваевой, «особенно важно было бытие журнала для нас, молодых литераторов. Журнал был для нас ближайшей творческой перспективой, которая побуждала каждого надеяться, проверять себя и работать»52.
Такая трогательная забота о «литературном подросте» объяснялась не в последнюю очередь и практической необходимостью выращивания и воспроизводства литературных кадров. Советская Россия строила новую социалистическую культуру, и очень многое, в том числе и в литературе Сибири, приходилось начинать заново. Что и отметил с присущей ему образностью В. Зазубрин: «… „Сибирские огни“ есть огни, костер, разложенный в тайге в то время, когда хлестал свинцовый дождь Гражданской войны. Костер был разложен в чрезвычайно трудных условиях, на снегу, тут же, у пустых окопов»53.
Литературные «окопы» пустовали недолго. Тот же В. Зазубрин после пяти лет работы «Сибирских огней» скажет, что на страницах журнала «нашла приют вся сибирская литература»54. И в числе первых были сами его зачинатели, которые «разложили» костер «Сибирских огней» и задали журналу необходимые звучание и тональность. С другой стороны, их собственное литературное становление было тесно связано со своим детищем. И в первую очередь тому подтверждением может служить творческая судьба Л. Сейфуллиной и В. Правдухина.
Зачинатели
Осенью 1921 года эта супружеская пара переехала из Челябинска в Новониколаевск, где В. Правдухин был назначен заведующим Сибгосиздата. Вместе с ним работает в этом учреждении и его жена Лидия Николаевна Сейфуллина (1889 – 1954). А когда чуть позже возникает идея создания первого за Уралом «толстого» литературного журнала, Л. Сейфуллина принимает в ее реализации самое деятельное участие и становится первым ответственным секретарем «Сибирских огней» и одновременно активным автором.
В марте 1922 года вышел первый номер журнала, в котором писательница дебютировала с повестью «Четыре главы». Повесть рассказывает о жизни сибирской деревни накануне Октябрьской революции, увиденной глазами главной ее героини – сельской учительницы Анны. Тяжела, уныла, часто беспросветна эта жизнь, но под напором свежих социальных ветров все сильнее накаляются страсти, все обнаженнее противостояние добра и зла, все яростнее новое борется со старым, заставляя каждого, кто оказался в эпицентре борьбы, самоопределяться.
Повесть «Четыре главы» явилась живым откликом Л. Сейфуллиной на горячие предреволюционные события. Для современного читателя это произведение преимущественно историческое и познавательное. Но, безусловно, и высоко художественное, отличающееся большой плотностью событий, емкими красочными образами, глубокими психологическими характеристиками и своей особой стилистикой. Произведения Л. Сейфуллиной вообще подчас напоминают сочные и афористичные тезисы к будущим романам. Тем не менее, перед нами вещи художественно вполне законченные и состоявшиеся.
Да и не было нужды писательнице растекаться в многословных описаниях, ковыряться в незначительных деталях и подробностях. Успеть бы схватить, запечатлеть самую суть, квинтэссенцию увиденного, пережитого, перечувствованного…
А рассказать Л. Сейфуллиной своему читателю было о чем. В литературу пришла она уже достаточно зрелым (тридцати двух лет от роду) и немало повидавшим человеком.
Родилась Л. Сейфуллина в поселке Варламово Оренбургской губернии, в семье сельского священника, много сделавшего для ее духовного становления. Училась она сначала в церковно-приходской школе, потом в епархиальном училище и гимназии.
Будущей писательнице пришлось рано начинать самостоятельную трудовую жизнь. Работала она в городских и сельских школах учительницей, преподавала в воскресной школе для рабочих. Одновременно сотрудничала в газетах, участвовала в любительских спектаклях и даже в качестве профессиональной актрисы несколько сезонов ездила по России с гастролями. Потом снова учительствовала в деревне, где и встретила обе революции 1917 года.
После Октябрьского переворота Л. Сейфуллина много занималась культурно-просветительской деятельностью в советских учреждениях, ликвидацией детской беспризорности. Но не бросала и журналистику.
И вот в 1922 году, имея за плечами богатый и разнообразный жизненный опыт, Л. Сейфуллина становится профессиональным литератором. Вслед за первой повестью она в том же году на одном дыхании пишет в очередной номер «Сибирских огней» новую – «Правонарушители», в центре которой беспризорные дети, жертвы Гражданской войны.
Для России 1920-х годов беспризорничество было подлинным бедствием. Естественно, что тема эта волновала и многих писателей тех лет. Нашла она свое отражение в произведениях А. Макаренко, А. Неверова, Л. Пантелеева, Г. Белых, Вяч. Шишкова и др. Но одной из первых обратилась к ней именно Л. Сейфуллина. А поскольку писательница сама в свое время немало проработала с беспризорными (есть документальные свидетельства реального существования изображенной в повести детской колонии и прототипов персонажей), то и проблему знала, что называется, изнутри.
Повесть «Правонарушители» ценна, однако, не только правдивостью, достоверностью, но и ярко выраженным гуманистическим пафосом. В «Правонарушителях» Л. Сейфуллина» выступила не просто талантливым бытописателем, но и человеком, глубоко переживавшим трагедию беспризорничества, чувствовавшим себя лично ответственным за судьбы попавших в беду детей, чем вызывала у читателя ответную тревогу за будущее подрастающего поколения.
Повесть «Правонарушители» вызвала громадный интерес. И не только чисто литературный. Сразу после выхода в журнале она была издана отдельной книжкой небывалым по тем временам тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров и рассылалась по школам Сибири в качестве методического пособия.
Глубочайшая причастность к тому, о чем она пишет, стала характернейшей чертой всего творчества Л. Сейфуллиной. В том числе и таких известных ее повестей, как «Перегной» и «Виринея».
В отличие от других сейфуллинских вещей, «Перегной», несмотря на небольшой объем, – произведение эпическое и о событиях эпических. Пристальное внимание автора устремлено уже не столько к отдельной человеческой личности, сколько к многолюдной массе, через которую писательница стремится постичь суть происходящей в российской деревне революционной ломки. Повествование и начинается с массовой сцены сельского схода, на котором решается, быть ли земле «ничьей», отберут ли ее у богатых и передадут ли бедным. Но эпичность не исключает у Л. Сейфуллиной тонкого психологического анализа и точных глубоких характеристик отдельных персонажей, среди которых особенно ярко выписаны вожак бедноты Софрон и его антипод, кулак-начетчик Кочеров. В повести «Перегной» Л. Сейфуллина убедительно показала, в каких тяжелых борениях обретала деревня новую, несвойственную ей жизнь.
«Перегной» увидел свет в «Сибирских огнях» в том же урожайном для Л. Сейфуллиной 1922 году. А в 1923-м писательница вместе с В. Правдухиным переехала в Москву, и повесть «Виринея» появилось уже в столичном журнале «Красная новь».
В «Виринее» Л. Сейфуллина опять возвращается к теме, намеченной еще в «Четырех главах» и всегда волновавшей ее, – пути простой русской женщины в революцию. На этот раз писательница сосредоточивает внимание уже не на массе, а на личности красивой, и гордой кержачки Виринеи. Это самостоятельная, цельная и сильная натура. И хотя руководствуется она больше эмоциями, наитием, Виринея не так проста, как сначала кажется. За свою недолгую жизнь эта молодая женщина многого насмотрелась, о многом передумала, и пусть мало у нее было хорошего, она не опускает руки, не пасует, а протестует, открыто бунтует против сложившихся в деревне нравов. Правда, бунт ее стихиен, прямолинеен, на революционерку она мало похожа, однако активное отношение к жизни, неприятие лжи, фальши, свободолюбие и самостоятельность резко выделяют Виринею из круга односельчан. Этой незаурядной натуре по-настоящему не дано было раскрыться и развернуться – она погибает от рук врагов революции, но уже самим фактом своего существования еще раз доказывает, что «есть женщины в русских селеньях», способные на большие дела.