Достигая крещендо
– И при нынешней политической элите возможна демократизация и повышение привлекательности Руссии?
– Знаете, месье Бийон, давайте не питать иллюзий. Вам нужна ослабленная Россия, но экономически полезная… Но если отбросить наши интересы и посмотреть с позиций исследователя, то Россия, как, пожалуй, и любая другая страна, напоминает механические часы, – Елизавета Николаевна указала на своё запястье с часами из белого золота от Cartier. – Разные периоды характеризуют состояние часов. После Ельцина часы России были сломаны, Путин часы собрал, а Лапин завёл. Но время они показывают всё равно неправильное…
– Та—ак! Значит, стране нужен настройщик?
– Разумеется, – улыбнулась Орлова. – Только есть одно «но». Ельцин, Путин, Лапин – всё это «фиксики»… Вы знаете, кто это?
– Этого термина не слышал, – удивился Бийон.
– Локальный мем, – посмотрел на Орлову с улыбкой епископ. Она продолжала:
– Я имею в виду то, что эта троица живёт внутри часов, встроена в систему. А нам нужен независимый часовщик, – Нарьевич подозрительно на неё посмотрел. – Независимый диктатор, отделённый от бюрократической системы и исключительно связанный с народом.
– Ага… Вы намекаете, что после «смуты», как говорит епископ, Россию ждёт часовщик? Самдержитс? – последнее слово Бийон произнёс, сильно исковеркав.
– Не совсем, – засмеялся Нарьевич. – Возможна опять олигархия, после смуты!
– Только если не будет опричнины… – тихо произнёс Евгений с загадочной улыбкой. – Будет опричнина, будет самодержавие. Вы согласны, Елизавета Николаевна?
– Ох, – вздохнула она. – Я в этих разговорах и так живу, а сейчас на отдыхе погружаюсь в такую оживлённую дискуссию о судьбах Родины… Конечно. Конечно, нужна опричнина для переделывания системы. В чём, например, была существенная разница между политикой лидеров СССР для простых людей? По сути, и не было разницы. Все годы жили с одной главенствующей идеей. И при Сталине, опричнике и самодержце, и при Брежневе с начинающейся олигархией номенклатуры, идея была одна, пронизывающая жизнь каждого человека. Рухнул Союз, пропала идея и до сих пор Российская Федерация со всеми своими разными правителями строится на идее «КОКБ» – кумовство, олигархия, коррупция, бюрократия.
– Sur nos canaux d’opposition, elle serait applaudie,15 – сделал шёпотом ремарку епископ.
– Не важно придёт ли к власти системный человек или ярый оппозиционер. Только поменяв идею, политическую структуру и перевернув вообще все сложившиеся шаблоны кумовства, коррупции и бюрократии, страна будет жить по—новому…
От таких пафосных и неожиданных для федерального служащего, занимающегося госпропагандой, речей о новой России все собравшиеся замолчали, обдумывая слова.
– Et j’aimais Poutine,16 – мягким голосочком пропищал священник Дирош, перебив тишину и треск камина, добавив: – С ним было и ясно, и весело.
***
После завершения разговоров за столом гости перешли в зал, по стенам которого висели коллекционные картины Ренуара. Елизавета Николаевна начала свой деловой разговор с еврокомиссаром. Епископ Евгений спорил о нравственности некоторых картин с отцом Дирошем. Нарьевич описывал мадам Лимазо перспективы каких—то инвестиций. Мягкий разговор в ярком свете создавал прекрасную и уютную атмосферу. Евгений подошёл к роялю из красного дерева, плавным движение открыл крышку и молча заиграл… Сложно сказать почему, но заиграл он четвёртую прелюдию Шопена, наполненную тоскливым чувством оставленного романтика. Он, закрыв глаза, мягко гладил клавиши, получая эмоциональную разрядку, извлекая чудесные звуки из старинного инструмента. Орлова внимательно смотрела на епископа с таинственной ухмылкой на лице, странным казалась ей такая грусть этого внешне весёлого человека. В этот же момент она вспомнила маленькую подробность – ещё ни разу она не видела радости в глазах Евгения, даже когда он улыбался или смеялся, глаза оставались грустными… Сыграв последние тихие аккорды прелюдии, Евгений поблагодарил всех гостей за вечер, извинился и отправился в свои комнаты.
Елизавета Николаевна, когда мадам Лимазо распрощалась со всеми и покинула гостиную, уехав на одной из четырёх стоявших во дворе машин, почувствовала беспокойство о своём ночлеге. Как ей – всегда готовой ко всему – не пришла в голову такая очевидная мысль? Тем более, что Нарьевич тоже уехал с двумя автомобилями. С Бийоном и священником она проболтала ещё полчаса, но беспокойство её не покидало.
– Вот и буря началась, – пробормотал Дирош. – Тучи дошли всё—таки.
Орлова вспомнила о чёрных тучах со стороны моря. Циклон пригнал на Ривьеру пасмурную погоду и падение температуры.
– И как же нам добраться домой?
– Не беспокойтесь, – произнёс Бийон располагающе. – Мы переночуем здесь, нам приготовили комнаты… Мы у кардинала не первый раз.
Глава IX
Комната, куда отвёли Орлову, могла называться уютной – плотные красивые шторы, симметрично висевшие картины, нежный небесный цвет стен и красивые лампы очаровывали посетителя. Просторная высокая кровать стояла напротив широкого окна, а на письменном столике лежали полотенца и красивый халат.
«Ну и сервис», – подумала с улыбкой Орлова, закрывая ключом дверь в свои покои. Она скинула с себя надоевшие туфли и с удовольствием пошевелила ухоженными пальцами ног. В светлой ванной комнате она обнаружила наполненную горячую джакузи. С глубоким вздохом человека, на которого удалось произвести впечатление и который понимал, что впечатлить всё-таки хотели, она одним движением скинула с себя вечернее платье, шёлковое чёрное бельё и погрузилась в тёплую воду. В течение пятнадцати минут она пребывала в блаженном расслаблении и ни о чём не думала. Пробудившись, Елизавета Николаевна потянулась за телефоном, чтобы сделать видео-звонок Божесову.
– Слушаю, – ответил он из автомобиля.
– Ты едешь куда-то?
– Из Кремля, домой… Дела всё, дела… Не всем по Франциям кататься суждено…
– И как дела? – пропустила мимо ушей эти обидные слова Орлова.
– Пока не родила… Ты, я вижу, загорела? – сказал он усмехнувшись.
– С чего бы? – удивилась Орлова, чуть опуская телефон и ничего не скрывая.
– Ну, больше голой бывшим мужьям звони! – засмеялся Божесов. Орлово фыркнула, но ей всё равно была приятна эта ситуация. – Хорошо тебя принимают.
– Не жалуюсь… С Бийоном мне встретиться удалось.
– Отлично! А мы как раз начинаем, – Орлова вздрогнула при этих словах. – Что сообщил Бийон?
– Приеду, скажу, – таинственно ответила она.
– Фи! Звонить только для того, чтобы я похвалил твою хорошую форму в таком возрасте… точно весело было у епископа!
– Какой же ты всё-таки хам! – произнесла Орлова, делая вид, что обиделась. – Давай, пока.
– Да постой! – промурлыкал Божесов, засмеявшись и всё равно засматривавшись на её тело. – Что у епископа-то было?
Елизавета Николаевна тут же поменяла свою игривость и деловитость на редкий для неё тон речи.
– Мы говорили о путях России… типичный спор интеллигентов ни о чём… а потом он сыграл какую-то шопеновскую прелюдию, чувственно…
– Что именно?
– Ми минор вроде…
Божесов, даже находясь за тысячи километров от Орловой, ощутил смену её настроения. Он всегда точно чувствовал в ней любые перемены. Обычно она либо была до предела сосредоточена и серьёзна, либо неудержимо весела и игрива. Сейчас же в ней смешалась какая-то странная задумчивость, духовная погружённость и любопытство. Будто бы ей впервые пришло в голову подумать о чём-то кроме работы или бездумного веселья. Божесов также серьезно ей ответил:
– Интересное произведение… кажется, романтишный человек этот епископ. и по-видимому с травмой какой-то… Ладно, я отключаюсь, о делах потом, этот отдых идёт тебе на пользу. Пока!
Елизавета Николаевна осталась довольна этим коротким разговором. Вообще её настроение было приятным. Наконец она не испытывала крайностей, а чувствовала нежную истому в теле и душе. Лёжа в мягкой постели, столь желанной после всех событий этого дня и расслабляющей джакузи с остальными процедурами, Орлова всё равно ворочалась и не могла уснуть. Бывает такое состояние, когда в теле бьётся безумная усталость, а спать не хочется. Стоны ветра и топот дождя за окном только обостряли это.
«Хоть призраков нет в таком новом замке», – подумала Елизавета Николаевна, повернувшись, а в окно ударил ветер, как бы спрашивая: «Откуда ты знаешь?».
– Пойду прогуляюсь, – произнесла она вслух, встала с кровати и накинула халат, прикрывая упругое тело (спала она тоже голой).
В коридорах дома горел тусклый свет, но из—за частоты появления ламп всё хорошо просматривалось. Орлова прошла по коридорам второго этажа ровной походкой.
С первого этажа доносились звуки стучащей посуды и французской речи официантов. Из конца же коридора слышался шёпоток епископа. Елизавета Николаевна решила пойти туда. У двери она остановилась.
– …Всем трудно и все сталкиваются с проблемами, – тихо говорил епископ. – Каждому, Господи, хочется помогать, но в себе я не могу найти усидчивости для этого. Не оставляй меня… Помоги же во вразумление моих друзей, помоги Артемию вести расследование и помоги Инге уйти от ответственности, даже если она и причастна… Да, я много раз обращался к Тебе с молитвами про неё, но сейчас серьёзно прошу без всякой задней мысли, помоги ей… Укрепляй и гостей моего дома, благослови Бийона, Лимазо, Нарьевича, Твоего преданного служителя Дироша и Елизавету Николаевну с Михаилом Александровичем. Помоги им в их деятельности, подскажи правильные пути и избавь от провокаций… Услышь мои молитвы, укрепляй и направляй меня и всех, нуждающихся в Твоей помощи. Аминь…
На застывшую у дверей Орлову выскочила ушастая собака епископа, своим ласковым рычанием и активностью привлёкшая его внимание.
– Вам не спится? – невозмутимо спросил Евгений.
– Даже с вашими чудесными ваннами не получается уснуть на новом месте, – отвечала Елизавета Николаевна, чувствуя неловкость своего вторжения.
– Значит, можно ещё поболтать, – ответил епископ, падая в кресло, собака запрыгнула к нему на колени. – Хотите послушать стихотворение?
Орлова развела руками в знак согласия. Епископ взял с журнального столика исписанный лист бумаги и без лишних слов начал читать:
Под ночным ясным небом,Над спокойной водою,Чайка белая тихоВ клюве рыбу несёт.Пролетает над пляжем,И взлетает на горуСмотрит ясно и чистоНа гулящий народ.Город светлый, уютныйХодит под взором чайки,Жизнь бурлит, торжествуетСтрасть и нежность кипит.Европейское море —Компанирует гулко,Возбужденье проходит,И спокойство летит.Сладкий шум ресторановТонкий гул узких улиц,Ароматы и винаСобрались в близкий круг.Здесь Чарльз Диккенз и Уайлд,Здесь Чайковский и ШубертЕвропейское море —Безмятежности друг.Орлова, закинув ноги, сидела в кресле напротив Евгения и смотрела на него глубоким взглядом.
– Это вы написали?
– Я…
– Недурно, – Орлова не знала, как реагировать на стихотворение Евгения. – Похоже чем-то на «Увертюру» Северянина, но всё равно интересно. Можно сказать, о нашем пребывании в Европе.
– Только вот не знаю, концовка вроде обрывистая… Да и рифма – круг, друг… Может луг? Или…
– Ваше преосвященство, – улыбнулась ему Орлова. – Я любитель искусства, но плохой стихоплёт…
– Но ведь вам понравилось?
– Да.
– Спасибо…
– Удивлена, что вы вообще стихотворения пишете. Мне казалось, в вас мало поэтичности. Вы лёгкий на первый взгляд, даже чуть-чуть безбашенный…
– А на деле?
Орлова сумрачно улыбнулась и плавно моргнула.
– Теперь мне кажется, что вы просто играетесь в такого беззаботного человека, а внутри у вас много мучительных противоречий…
– Вы не первая женщина, которая приходит к такому выводу, – печально ответил Евгений. Орлова посмотрела на него по-матерински.
– На вечеринке у Селини вы вели себя очень по—свойски, выступали, пели, играли, а с собственного вечера практически убежали… Как—то это неприлично, – отвлекла от грустных мыслей Орлова.
– Селини и Ольга мои друзья, да и выступать я люблю, как вы заметили, – улыбнулся епископ. – Ну, а сегодня вечер не совсем мой, я ведь даже не собственник.
– И чьи же это владения?
– Нарьевича. Он мне пожертвовал это поместье вместе с водителем, садовниками, поварами и официантами в пользование, а платит сам, – тихо пояснял епископ. – Был ещё красивенький пентхаус в Монако от одного украинского олигарха. Я принял, конечно, чего от такого отказываться? Но продал потом, а на деньги строю монастырь в Тверской области…
– А в коррупции всё равно меня обвиняете! – усмехнулась Орлова.
– Это нормальная практика, – неторопливо ответил Евгений. – Как в анекдоте – приходит в храм мужчина бандитской наружности, спрашивает: «Поп, гарантируешь мне спасение, если пожертвую двадцать тысяч долларов?» Священник обводит его взглядом и, прищурившись, отвечает: «Спасения не гарантирую, но попробовать определённо стоит».
Елизавета Николаевна меланхолически усмехнулась.
– Вот так и я. Жертвы принимаю, направляя их на благо Церкви, а спасение уже от жизни самого благотворителя зависит… Этот дом мне нужен не как монаху – я вполне доволен своей квартирой—студией в Париже, напротив епархиального управления Европейского экзархата… Но должность викарного епископа по связям с Евросоюзом обязывает общаться с разными людьми из политической тусовки.
– Очень полезная должность, Бийон в вашем доме меня удивил и обрадовал…
– Да… Возможно, будущий премьер—министр Франции. Но и как еврокомиссар вполне выгоден…
– А сколько вам лет? – задала Орлова самый интересующий её вопрос.
– Почти тридцать, – ответил епископ с лёгким блеском в глазах.
– Не молоды для таких должностей?
– Честно говоря, я не поддерживаю омолаживание Церкви. Служители в ней должны быть с опытом… Впрочем, талантливые, без лишней скромности, люди имеют право на успех. Мне, конечно, во многом помогло знакомство с Патриархом, во время защиты моей дипломной работы… Но и мой личный проект общецерковного фонда – я говорю о «Благословении» – сильно повлиял на мою успешность…
– Фонд прекрасная идея, хочу вам сказать. Конечно, во власти многие со скепсисом восприняли создание церковного банка, но бесплатная юридическая помощь, денежные пособия, психологическая и медицинская поддержка, что ещё?..
– Помощь в трудоустройстве, предоставление жилья, образовательные гранты, – быстро дополнил Евгений.
– Да… Это вызывает уважение у многих политиков.
– Зря, – к удивлению Орловой ответил епископ. – Таким образом Церковь уходит из—под контроля государства и в некотором смысле в перспективе становится политическим игроком… Как «менеджер» Церкви не могу говорить, что это плохо. Но то, что власть не видит кризиса, наводит на мысль о её некомпетентности…
– Вы жестоки к нам! – засмеялась она.
– Я жесток к людям, которые тянутся к Церкви, зная, что теперь она в состоянии решать мирские проблемы. Всё больше мы доходим до состояния, когда отношения человека с Богом строятся в рабочем формате. Как с «генеральным директором Вселенной»: молитвы услышал, помог – держи свечку; не помог – ну, значит Тебя и нет. Печально как-то.
Епископ немного помолчал, выдерживая внутри себя какой—то вопрос. Собака, чувствуя это, спрыгнула с его колен, подсказывая правильные действия.
– А я вот спросить у вас хочу, – решился Евгений. – Вы почему так свободно говорили в этой компании на темы, о которых вам говорить и не положено вовсе?
Елизавета Николаевна посмотрела в его глаза, обдумывая ответ.
– Ну, формально, я с этими людьми встречаться вообще не должна, впрочем, как и они со мной. Только, если во Франции узнают о встрече Бийона и Лимазо с членом Администрации русского президента, у них будет скандал и увольнение. А я, как русский чиновник, сама сформирую нужную реакцию людей через свои ресурсы… Поэтому я могла хоть дух Ленина и революции призывать там, но никто бы об этом не стал распространяться за пределами этого дома… Понимаете?
– Конечно, – кивнул епископ.
– Но если б в таком интересном разговоре о государственном устройстве участвовал Божесов… О, он бы вёл трансляцию у себя в инстаграме!
– Вам он правда нравится, как политик? – мягко спросил Евгений.
– Ну, в первую очередь, он мой бывший муж, который хотел стать президентом в 2024 году… Конечно, он нужный для страны политик. И уверяю вас, он борется за власть, – она махнула большими ресницами, подтверждая свои слова. – Я увидела, Ваше преосвященство, что вы разделяете некоторые его взгляды… Даже как-то жаль, что вы не пошли в политику.
– Я с ним встречался, – произнёс епископ.
– Да? – удивилась Орлова. – Впрочем, он встречался с духовенством часто…
– Нет, нет. Мы встречались в Лимске во время выпускного. Он приехал в город и устроил большой фестиваль для одиннадцатиклассников. А я был в Школьном парламента Лимска, да и просто выпускался.
– Вы разве из Лимска? – снова удивилась Орлова. – Вы с ним земляки?
– Да, да, конечно. В тот день парламентарии даже говорили с ним, правда речи были формальными… Мне он показался очень достойным премьером, и, кстати, он бесподобно одевается.
– Хм, удивительные вещи происходят… Я же говорила, что он франт. Любит одежду. Особенно обожает запонки с собачками такой породы, как ваша.
– Моя? Длинноухие—то? – переспросил Евгений.
– Да, да! Любит длинноухих собак. Сразу, как из комы вышел после выстрела, так и началось у него. Даже теорию разработал политическую… «Франчизмом» назвал.
– Франчизмом? – епископ погладил свою собаку по кличке Франя. – И в чём же суть?
– Примерно в том, о чём мы сегодня говорили за столом. Социально—справедливая диктатура, функционирование демократических институтов и, разумеется, переворот сознания… Он ведь диктатор, Ваше преосвященство, – сказала Орлова без оценки своего отношения к этому факту.
– Диктатура – это очень хорошо.
Елизавета Николаевна посмотрела на него. Епископ улыбнулся, понимая всю противоречивость своего образа, который она для себя составила. При этом он думал и о словах Артемия об Инге, чётко понимая, что Орлова находится на стороне Божесова, против которого, по словам Клёнова, ведётся борьба. Значит, Елизавета Николаевна может помочь…
– Вы когда в Москву? – спросил он с небольшой неуверенностью.
– Завтра ночью вылетаю. Дела, работа, страна, СМИ…
– Приходите вечером на службу в Николаевском соборе Ниццы. Я вас потом в аэропорт отвезу и скажу кое—что, важно—рабочее…
– Хорошо, я постараюсь, – сонно ответила Орлова.
– Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи!
Елизавета Николаевна подошла к двери и, повернувшись, сказала:
– Но меня очень удивляет… Вам нет и тридцати, а в глазах виднеется обречённость! Странно… Но стихи у вас чувственные.
Глава X
Прилетев в Москву в половине одиннадцатого вечера, Клёнов не особо задумывался о том, куда ему нужно ехать. С одной стороны, дома его ждала жена Лена с дочкой, с другой – в его кабинете вот уже который день хозяйничал капитан Мирович, с азартом желающий сделать дело сенсационным.
Дело и правда представлялось муторным и запутанным до одурения, а главное обещало невиданный карьерный рост всей огромной следственной группе. За прошедшее с начала расследования время по «Дальнобойщикам» удалось определить лишь происхождение фур – они принадлежали «True liberals», но были проданы ими за неделю до перехвата.
Обнаруженное оружие оказалось очень низкого качества – баллистические характеристики откровенно были ужасны. Происхождение баллонов газа было совершенно непонятным – никакой маркировки на самих баллонах, и отсутствие найденного химического соединения во всех имеющихся списках, хотя соединение и было смертельно опасным.
Всё же с «True liberals» дело «Дальнобойщиков» можно было связать только через фуры. Этому нашлось объяснение – оппозиционеры обновляли свой автопарк и проводили масштабное техническое переоснащение организации со всеми филиалами (за счёт финансирования из бюджетных источников – это уже второе дело). Но все данные о продаже фур куда—то исчезли и установить нового владельца было невозможно… На самом деле, совершенно ни к чему не обязывающая информация, но для уверенности участия «True liberals» в подготовке вооружённых выступлений очень полезная.
Оппозиция выступала против Конституционной реформы, проводя частые публичные мероприятия, а потому организация захвата власти вполне могла исходить от этого движения. Гладкость всей этой схемы смущала Клёнова, но он понимал, что всё это часть большой политической игры, правда в которой ничего не стоила. Боялся он только за общую с Князевым знакомую…
– О, Артемий Лексеич вернулся! – встретил его капитан Мирович, продолжавший сидеть в кабинете даже в поздний час. – Как загнивающий Запад?
– Да я так… Развлёкся немного.
– Ха—ха! Развлёкся и развеялся, а потом сразу на работу! А как же семья?
– Подождёт, – отмахнулся Клёнов от назойливой трескотни Мировича. – Чего меня сорвал из Франции? Что—то важное имеешь сказать?
– Агась, – заговорщически произнёс капитан.
– Так выкладывай!
– Я знаешь, что нашёл? – встал из—за стола Мирович. – Человека, который может подтвердить то, что финансирование шло по приказу Божесова…
– Отлично, потому что кроме посещения премьером благотворительного вечера больше ничего на него нет… – усмехнулся Клёнов.
– А теперь будет! Я встречаюсь с этим человеком через две недели. Он—то всё и расскажет!
– А меня вот смущает, что фурами управляли эти дурачки—мужички, – произнёс задумчиво Клёнов.
– С чего бы?
– Ты странностей не видишь? Сколько слов они сказали после ареста? Три! Недель больше прошло! Это какие—то фанатики, вряд ли имеющиеся у «True liberals»…
– В смысле?
– В том смысле, что всё на самом деле иначе… спланировано кем-то для чего-то большого и страшного, но не того, подо что мы копаем.
– Тёма, – прервал его Мирович, – ты знаешь, что мы работаем так, как приказано. Я уже близок к доказательному разоблачению премьера. Давай просто выполнять работу, к тому же у нас всё по полочкам.
– А если итог неправильный!
– Неважно, главное – все наши предположения бьются фактами. Даже глупая идея имеет аргументы в свою поддержку, а мы решаем важные вопросы. Иди уже домой, Тём… Завтра поговорим.
Клёнов кивнул головой, молча соглашаясь с Мировичем, и вышел из кабинета.
***
В то же самое время, пока Клёнов разговаривал с Мировичем, а Орлова была на вечере у епископа и ещё не приняла джакузи, Божесов после посещения Екатерины Алексеевны, сделав несколько кругов по Москве, заехал в Кремль. Божесов спокойно разгуливал по опустевшим помещениям Сенатского дворца, а в нужный момент спустился в длинный коридор, по которому пошёл уверенным шагом. Чистый бетонный пол и акустика побуждали Михаила Александровича выстукивать при ходьбе какой-то ритм. Через несколько минут он вышел туда, где его ждали.
– Миша, – обратился министр иностранных дел Наклеватько слегка раздражённо, – Объясни, пожалуйста, какого фига мы собрались в Мавзолее?!
– Ну, во-первых, это красиво… и очень поэтично, – ответил Божесов весело, вытаскивая туфлю из узкой щели между плитами.
– Хорошее место, Игорь Сергеевич, что хоть вы? – поправил Министр обороны Максим Петрович.
– А я вот тоже не совсем понимаю удовольствие от такого… – проговорил Генеральный прокурор Сергей Васильевич Смолов.
– Это такая метафора, – заметил Даниил Николаевич, помощник Божесова во время его губернаторства, а теперь глава Специального отдела Министерства юстиции.
– Ой, да бросьте хоть, ребята, – сказал Божесов, нависший над телом Ленина. – Какая метафора? Это просто единственное место, которое Красенко не прослушивает… А то, товарищи, проблемы у нас.
– И что же? – робко спросил Игорь Сергеевич.
– Три недели до голосования по поправкам у нас осталось, а Лапин решил меня сажать, – улыбнулся игриво Божесов. – Натравил Службу безопасности, шьёт мне откровенно липовые дела… впрочем, эти проблемы решаются, – Божесов хищно осклабился. – Уже мною дано некоторое распоряжение, которое позволит получить всем нам фору… Дедушка Ленин был бы в восторге от такой ситуации! А вот мы начинаем реализацию проекта «Франчизм».
– По плану? – спросил Даниил Николаевич, понизив свой голос. От этого атмосфера наполнилась ещё большей таинственностью и мистической мрачностью.
– Не совсем… Сейчас определилась важная конкретика. Прокуратура кое—что должна начать; МИД работает в прежнем режиме, Орлова как раз устанавливает связи с Еврокомиссией; с Максима Петровича только танки и завуалированные переназначения преданных людей; ну, а Даниил Николаич, вам придётся весь личный состав спецназа Министерства юстиции поднимать.