За несколько дней до конца света…
«А почему бы и нет?» – подумал я. Где живут Кудесники? В лесах! Что они там делают? Предсказывают будущее! Почему в лесах? Не любят лишнюю суету и не страдают зависимостью от княжеских даров. Так почему благородному дону не встретить на своем пути Вдохновенного Кудесника?
– Так ты тот самый, Вдохновенный? Который, из темного леса на встречу ему…
– Кому – ему? – спросила недоуменно Кейси. – Страусы здесь причем?
– Страусы ни причем. – ответил старик. – Они в этих широтах не водятся…
– Но ты только что сказал: «Из темного леса навстречу эму»?
– Во-первых, не Эму, а ему, а во-вторых, это непереводимый русский национальный фольклор – умом тебе это не понять. – пояснил я.
– Почему – не понять? – возмутилась Кейси, – Про жен декабристов – понять, про дикий обычай пить литрами отраву за здоровье – понять, а про русских лесных страусов не понять?
– Страусы здесь не при делах. – веско сказал я.
– А кто тогда при делах? – спросила Кейси.
– Пушкин. – ответил я – Александр Сергеевич. Великий русский поэт.
– А… – лицо Кейси осветила радостная улыбка. – знаю. Евгений Онегин, Война и мир, Преступление и наказание?
– Правильно. – согласно кивнул я. Некогда было сейчас читать лекцию о русской классике. Да и бесполезно это…
– Он потомок самого Пушкина? – восторженно спросила Кейси, слегка опустив ствол автомата.
– Не прямой. – сказал я. – Но потомок.
А что вы хотите, чтобы я быстренько пересказал ей содержание трагической истории о Вещем Олеге и его несчастном коне? Я близко наклонился к мужику и тихо сказал прямо в ухо:
– Радуйся старик, ты теперь – сын лейтенанта Шмидта.
Имя революционного лейтенанта было Кудеснику знакомо, и он уже открыл рот, чтобы оспорить свое родство с таким знаменитым предком, но я, предвосхищая это, спросил:
– Раз ты Кудесник, почему не понял сразу, кто мы такие?
– Ты думаешь, Кудесник, так сразу все и видит? – спросил мужик.
– А разве нет? – спросил я. – Неужели Пушкин наврал, или скажем мягче, слегка приукрасил действительность?
– Ничего он не наврал. Это все Арина… Классику читать надо внимательно. – хмуро сказал Кудесник.
– А что ее читать, – ответил я. – Наизусть помню:
Из темного леса (тут Пушкин не соврал, лес действительно темный) навстречу ему (в смысле князю),
Идет вдохновенный (интересно, что он перед этим вдохнул?) Кудесник,
Покорный Перуну (язычник!) старик одному, заветов грядущего вестник.
Тут его князь видит и, естественно спрашивает (а какой дурак не спросит?)
Скажи мне, Кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною,
И скоро на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
И тут до меня дошло. Тут же ничего без специальных заклинаний не делается! Я отступил от дедка на шаг и, глядя ему прямо в глаза, с чувством продекламировал:
– Скажи мне Кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною,
И скоро ль на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?!!!!
Честно говоря, это абсолютно идиотская формулировка. Мои соседи по общежитию в Новом Кронштадте – отличные парни из экипажа нашего корабля, и они никак не могут желать моей смерти. Экипаж летучего судна, как и экипаж подводной лодки, почти всегда отдает богу душу вместе с кораблем.
А соседи, присматривающие за моей квартирой в далеком (в очень далеком!) южном городе, чудесные добрые люди, учителя на пенсии, Иван Николаевич и Людмила Владимировна, в силу своей прирожденной интеллигентности, чрезвычайной доброты и мягкости характера, тем более не могли желать моей скоропостижной кончины вдали от дома. Но что поделаешь, правила есть правила…
Лицо деда затуманилось, растрепанная борода улеглась, и приобрела, благородный белый оттенок. Он приосанился и вроде как стал выше ростом.
– А коня? Почему коня не обещаешь? – спросил он величественным басом.
– Нету коня, – ответил я. – Сам видишь. Зачем обещать то, чего нет.
Старик на секунду задумался, согласно кивнул, пробормотав: «Да и хрен с ним, с конем. Зачем мне этот конь, морока одна», а потом замолчал и вперился взглядом в меня, словно подыскивая подходящее место для лоботомии. Именно в этот момент он и превратился во Вдохновенного Кудесника, хотя, я не заметил, чтобы он что-нибудь вдохнул.
Ох, и жутковатое это, ребята, зрелище. Высокий, мощный старик стоит, замерев как охваченный внезапным параличом телеграфный столб, а его ничего не видящие глаза, буравят твой мозг, словно плавучая буровая установка «Владимир Черномырдин» арктический шельф.
Постояв так немного, старик начал шевелить губами. Слава Богу! А то я боялся, что его прямо во время выполнения служебных обязанностей парализует, сгорит человек на работе, от перенапряжения. Боясь пропустить какие-нибудь важные сведения о своем будущем, я напряг слух по максимуму.
Кудесник сочинял стихи. Он безуспешно пытался рифмовать слова, используя чужие рифмы. Я слышал обрывки цитат из Пушкина, Есенина и даже Маяковского. Старик явно собирался немного поплагиатствовать, но у него ничего не получилось. Наконец, отведя взгляд от моего вспотевшего лба, он разродился цитатой из классика:
– Под грозной броней, ты не ведаешь ран,
Незримый хранитель могущему дан…
На этих словах он словно очнулся и лихорадочно повторяя «Незримый хранитель могущему дан…» бесцеремонно вытащил у меня из-за пазухи подарок японской принцессы. Потом оторопело уставился на второй амулет, о котором я, честно говоря, уже забыл. Странно, но в замке Педро Голубого на него никто даже внимания не обратил. Будто его и не было. А вот Кудесник увидел.
– Короче, так. – наконец сказал он, оставляя мои цацки в покое. – Нет, у меня сейчас времени стишки сочинять. Дел невпроворот. Да и не приплачивают мне за это. А у тебя, мил человек, дел полно там. – и старик махнул рукой за лес. – Первым делом тебе надо к князю нашему – Кузьме БТ-Пятому. Явишься под его ясные очи, передашь от меня привет и расскажешь все что знаешь. Долго там не задерживайся. Доложишь, сразу руби швартовы и полный вперед к своим. Там прямым курсом мчишь к Гусару и отдаешь ему вот эту хреновину. – старик ткнул корявым пальцем в висящий у меня на шее серый цилиндрик. – И поклон от меня не забудь передать…
Закончив свою непродолжительную речь, старик сунул два пальца в рот и лихо, не по-старчески, свистнул.
– Транспорт вызвал, – пояснил он. – не пешкодралом же вам топать. Время не терпит.
– Подожди, подожди, – быстро сказал я, – а судьбу предсказать: что, когда, где и почему? От чего приму смерть, чего в жизни совершу, и когда, наконец, разбогатею?
– А оно тебе надо? – спросил Кудесник. – Уверен, что хочешь знать, когда концы отдашь? А вдруг завтра?
– Но ты же Кудесник. – слабо возразил я. – Должен предсказывать…
– Кому? – воскликнул Кудесник. – Кому в этой глуши предсказывать? Медведям? Мамонтам? Носорогам мохнатым? Или ты думаешь, что здесь постоянно околачиваются разные исторические личности? И кто тебе это в голову вбил?
– Пушкин. – честно признался я.
– Меньше бы слушал Арину, дольше бы прожил. – вынес свой вердикт старик. – Тоже мне – солнце русской поэзии. Барином был, барином и остался. Арап он арап и есть. Одно слово – Эфиоп! Откуда ему знать, кто мы, Кудесники, такие. Что бабка рассказала, в то и повторил…
– Ты уж извиняй, отец. – сказал я. – Стереотипы твердые. Великий русский поэт, наше все, разве с ним поспоришь? А зачем тогда Кудесники нужны, если ничего не предсказывают?
– Торпеду вам в брюхо, а не стереотипы, – зло буркнул мужик. Он собрался еще, что-то добавить, но его заглушило громкое протяжное мычание.
Это мычала не корова, не одинокая самка мохнатого большерога, не зовущая своего непоседливого детеныша обеспокоенная мама-мамонтиха – это мычала Кейси. Сначала я подумал, что она случайно съела задремавшего на ветке носогрыза, или проглотила большую древесную панцирную лягушку, да мало ли чего можно в лесу с голодухи не заметить и сожрать? Но потом пригляделся и слегка успокоился, руки моей невесты по локоть были измазаны в ярко красном соке ягод растущих на кустах вокруг поляны. Кейси мычала и без конца показывала пальцем себе на губы.
– Она не знает, что нельзя, совать в рот всякую немытую гадость? – раздраженно спросил Кудесник.
– Она девушка не глупая, – ответил я, – думаю, в курсе.
– В курсе… – недовольно проворчал дедок, – Крысы вы сухопутные. Моряки говорят «по курсу». Тут такие ягоды растут… Скажи спасибо, что у нее только челюсти свело, а не рога выросли, или хвост крокодилий, или уши как у слона… – дальше перечислять возможные варианты трансформаций он не стал, а, снял с пояса фляжку, и заставил Кейси отхлебнуть прямо из горлышка.
Мычание сменилось визгом, переходящим в ультразвук. Неужели старик таскает во фляжке концентрированную серную кислоту? Он решил избавиться от моей невесты самым изощренным изуверским способом? Но Кейси умирать не спешила, повизжала еще немного и, наконец, замолкла, судорожно хватаясь руками за горло и, открывая рот, как выброшенная на берег ластоногая мурена.
– Спирт, – пояснил Кудесник, перехватив мой обеспокоенный взгляд. – Всегда со мной. Первейшее средство от ненаправленной магии. Рекомендую. Если сожрешь что подозрительное, на вынутый след отработанный наступишь, или в забытую петлю лешего попадешь – сразу грамм сто накати. Все как рукой снимет. Опять же от вампиров первое средство. Покруче чеснока будет. Да не беспокойся ты так. Пол часика помолчит твоя подруга, а потом болтать будет как новенькая…
Жаль. Я так надеялся, что Кудесник предскажет Кейси её будущее, да и мое тоже. Ушел ведь, гад, от ответа. Ну, ничего, пол часика надо потерпеть, а потом он от меня не отвертится…
И тут на поляну, сметая бульдозером кустистые хвощи и круша вековые папоротники, с шумом, треском, в облаке дыма и взлетающих к небу искр вылетело нечто.
– А вот и транспорт. – радостно сообщил Кудесник.
– Это – транспорт? – спросил я. – И на нём можно ездить?
Кейси от удивления и временной неспособности говорить просто развела руками.
– Многие ездят и не жалуются. – пожал плечами Кудесник. – Особенно зимой нахваливают.
Перед нами, дымя, как первый паровоз братьев Черепановых и плюясь искрами, как огнемет с плохо отрегулированной системой гашения пламени, стояла самая обыкновенная русская печка.
Нет, конечно, я слегка загнул, самопроизвольно передвигающаяся печка не может быть обыкновенной. Она напоминала тяжелый танк, выползший на берег небольшой броненосец и передвижную доменную печь одновременно.
Думаю, когда-то, очень давно, печка была полагающегося ей белого цвета, но время, дожди, метели, птицы и враги сделали свое черное дело. Теперь от меловой белизны остались одни воспоминания, и едва заметные намеки. Правый борт украшала почти стершаяся надпись: «Бей хазар – спасай Россию», а на левом был виден хорошо сохранившийся призыв «Вперед – на Орду!». Написанный спереди лозунг угрожал: «За Козельск ответите!». Лозунги недвусмысленно указывали на бурное боевое прошлое сего отопительного устройства. Венчала самодвижущийся агрегат, кое-как сложенная, сильно закопченная кривая труба с позолоченными (а может и золотыми?) рогами у основания. Если судить по характерному запаху, то основным топливом этой неординарной конструкции служили мазут и старые автомобильные покрышки. Кое-где были заметны застрявшие в кирпичной кладке пули и небольшие ядра. Заслонка, с правой стороны, напоминала скорее люк бомбоубежища, чем крышку обычной духовки и, кажется, могла спокойно выдержать прямое попадание бронебойного снаряда с так любимого Кейси линкора «Миссури». Какой же силой должна была обладать женщина которая каждое утро?… И какие там должны стоять горшки?…
– И долго вы будете истуканов с острова Пасхи из себя строить? – спросил Кудесник.
Я не собирался изображать из себя монумент бесследно исчезнувших цивилизаций, просто не знал, как подступиться к этому памятнику древнерусского зодчества. Мне ни разу не попадался самоучитель езды на русских печах для чайников…
– Как этим управлять? – спросил я. Печка обиженно громыхнула заслонкой.
– Управлять ей не надо. Не ковер. – с усмешкой сказал старик. – Сама дорогу знает. Только не болтайте много.
– Как болтать, когда не понятно куда залезать? – я оглядел высокие кирпичные бока. – Тут лестница нужна!
– Ты глаза разуй, солдатик! Сто крабов тебе в глотку! – к деду вернулась его привычная манера разговора. – Тогда и увидишь.
И я увидел… но моя история на этом не закончилась.
На прощание дед расчувствовался. Крепко обнял меня (без всяких задних мыслей!), прижал к своей небритой щеке Кейси, сказал: «Береги его дочка!» и, помахав нам вслед бескозыркой, крикнул:
– Гусару обязательно передайте – я стрелял холостым! Так и скажите, Кондратий Булавкин стрелял холостым…!
Глава 3
Стояли когда-то на речке Смородине две небольшие деревеньки – Емелино и Пугачево. Скажу сразу, деревеньки не богатые, потому как мужики жили там, мягко говоря, своеобразные. В Емелино сплошь мечтатели, прожектеры, непьющие, но и не работящие, любящие на печи полежать и планы грандиозные построить о глобальной перестройке окружающей действительности. Лежали и мечтали обычно до тех пор, пока у их баб терпенье не лопалось и они (бабы), взявшись за ухват, лом или оглоблю (что под руку попадется) шли воплощать мечты (свои, а не мужиков) в реальность, методом жесткого контакта вышеперечисленных предметов с головой и спиной законного супруга.
Пугачевские мужики были людьми более практичными, лежали только с большого перепою, а мечтали в основном о том, чтобы срубить деньжат по-быстрому и особо не напрягаясь. Поэтому и слыли первыми разбойникам в округе. Поговаривают, что они были на короткой ноге с самим призраком Коммунизма, но в это верится слабо. Потому, как они не выдвигали ни каких политических требований, а просто грабили всех, кто под руку подвернется. Даже на саму Большую Дорогу Из Желтого Кирпича ходили, но редко. Чаще к бабам из соседнего Емелино. Так мужики из двух соседних деревень и прозябали в грабежах, праздности и пьянстве.
Но как-то раз, зимой, выловила одна емелинская баба из проруби говорящую щуку. Как выловила? Случайно. Пошла за водой к проруби. А кому еще идти, если мужик целыми днями на печи лежит и мечтает построить мост от своего порога до самой столицы? И за такими великими прожектами нет ему никакого дела до низкого домашнего хозяйства. Зачерпнула баба воду, щука в ведро и влетела. Может, задумалась о чем-то своем щучьем, может, от старости, зрением ослабла, сейчас этот факт для истории установить уже невозможно. Баба оказалась не дура сразу ведро из проруби вытащила и стоит на улов налюбоваться не может, прикидывает, сколько рыбных котлет на ужин получится. Щука, естественно, просит её отпустить, обещает разную чушь в которую и поверить трудно, а баба ни в какую. Говорящая рыба здесь не редкость. Вот курица, несущая золотые яйца редкость. А говорящая рыба нет. И если каждую в прорубь обратно отпускать, то с голодухи можно легко копыта отбросить. Поэтому баба и уперлась. Подняла ведра на коромысло и собралась в избу тащить.
Щука, вообще, чуть с ума не сошла, завыла так, что баба едва из валенок не выскочила, но коромысло из рук не выпустила.
– Скорее небо упадет на землю, – говорит, – чем сдастся Измаил! Тьфу ты, чем я сама, своими руками столько еды в реку брошу. Мне мужика кормить нечем. Умственная работа знаешь, сколько сил отнимает? Вот дотащу тебя до печки…
Щука видно совсем от такой перспективы свихнулась и кричит:
– А если твоему мужику ни на что больше силы тратить не надо будет? И он к тебе прямо сейчас, сюда не вставая с печки, приедет, поверишь, что я не простая щука?
Баба кивнула, чтобы сумасшедшая рыба от неё отцепилась и вдруг видит, несется прямо по льду её любимая печка, а на ней сидит её муж Емеля. Кстати в Емелино почти всех мужиков Емелями звали – традиция народная такая. Глаза выпучил, трясется, на ходу в одеяло заворачивается. Баба с испугу ведро выронила. Щука не дура, моментом воспользовалась, скользнула в прорубь, но не удрала, а стала наблюдать за дальнейшим развитием событий.
Пока баба в себя пришла, печка вместе с мужем кругов десять вокруг неё намотала. Лед от тепла растаял, треснул и круглая льдина с прорубью по центру начала тонуть. Теперь уже баба заголосила, и рада бы попросить щуку о спасении, да не может, от страха все слова из головы вылетели, только одно «А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!» и осталось. Мужику, естественно, жену стало жалко, да он и успокоился немного, пока на печке круги нарезал.
Печка, кстати, камнем под лед не пошла, а спокойненько продолжала совершать круги почета вокруг полыньи. Льдина, наконец, перевернулась, баба в воду свалилась и кричать больше не могла только булькала и собиралась помереть от переохлаждения. Дело то было как раз под Крещение, морозы стояли лютые…
Мужик умом немного пораскинул. С одной стороны, баба ему, мягко говоря, поднадоела, а грубо выражаясь, достала своим вечным ворчанием и постоянными призывами к созидательному труду, а с другой стороны он к ней привык, и где-то в глубине души любил и своей дальнейшей жизни без неё не представлял. Поэтому сбросил с плеч одеяло и сиганул прямо с печки в ледяную воду. Вытащил бабу, которая уже синеть начала, на печку затащил и как гаркнет «Домой!». Печка послушалась. В избе, когда стал жену растирать и самогоном отпаивать, смотрит Емеля, а супруга в правой руке мертвой хваткой щуку держит, под жабры. Щука тоже уже скукоживаться начала, глазки закатила. В конце концов, жену самогоном оттерли и отпоили. Щуку в ведро пустили поплавать. А что делать, об аквариумах в Емелино даже не догадывались.
Конечно, котлеты из такой ценной рыбы никто делать не стал. Надо быть конченым идиотом, чтобы на такой вандализм отважиться. Заключили с ней договор о дружбе и взаимопомощи, обратно в реку выпустили и зажили мирно и счастливо. Только скоро стали в этих местах попадаться говорящие волшебные щуки. Может рыба та икряная была, а может болезнь это заразная, сейчас уже не понять. Правда, волшебство у них было какое-то однобокое. Что бы рыбак не загадывал – чудо-печка получалась! Но и этого было уже не мало!
Скоро в каждом емелинском и пугачевском дворе было по одному, а у некоторых и по два самоходных агрегата. Мечтать и грабить мужикам стало некогда. Работы было невпроворот. Товар купцам в соседний город отвезти. Боярина на дальнюю заставу доставить. Конницу печенежскую шугануть – всем нужна была печка-самоходка. А сколько желающих было такую печку хотели заполучить! Толпами на берегах Смородины собирались. Стояли с удочками от истоков до устья, всю рыбу выловили вчистую! И ни одной щуки не поймали, даже не волшебной. Эти редкие рыбы только емелинским и пугачевским попадались. Почему? Секрет здесь простой. Мужик – первый печководитель был родом из Емелино, а его жена из Пугачево. Чем уж они местную ихтиофауну покорили, неизвестно, но попадались щуки только уроженцам этих деревень.
Все это поведала нам с Кейси словоохотливая печка по дороге к городу Кузькину.
Что, спрашиваете, как обыкновенная русская печка может разговаривать? А как она может ездить без колес, руля и тормозов, вас это не волнует? Когда печка в первый раз заговорила, мы чуть с неё не грохнулись. На полной скорости…
Вообще, скажу вам честно, ездить на печи гораздо комфортабельнее, чем летать на ковре-самолете. Только еще страшнее. От скорости уши закладывает и глаза слезятся. Будто это не печка, а гоночный болид Формулы-1. Да и манера езды у неё как у сумасшедшего стритрейсера. Деревья мимо мелькают, ветки у самого уха хрустят, из трубы дым валит. Выглядывать из-за нё даже не пытайтесь. Шишки, желуди свистят как пули у виска. Но зато снизу тепло. Сидеть удобно. И падать не страшно, после ковра-самолета. Высота ведь пустяковая. Вот только скорость бешенная…
Мы сначала ехали молча. Молчали потому, что Кейси говорить еще не могла, а мне не хотелось. Сидел я, ситуацию анализировал, возможные варианты событий прикидывал – но все молча. Нет, конечно, были кое, какие мысли, которые следовало обсудить с моей невестой, но пока не было сил и желания. Я привалился спиной к теплой трубе, обнял Кейси за плечи (чтобы не свалилась) и устало закрыл глаза. Тут печка и заговорила…
Голос у нее был густой, теплый, с завываниями, подвываниями и периодическим выбрасыванием сажи из щелей.
– Притомился, солдатик? – спросила она.
То, что это говорит печка, я понял сразу. Во-первых, кому еще здесь разговаривать? А во-вторых, при каждом ее слове из трубы вылетало маленькое облачко дыма. О чем разговаривать с самоходным памятником русского зодчества я не знал, поэтому решил просто промолчать.
– Чего молчишь, служивый? – унималась печка, – Оглох, что ли?
Клуб черного дыма заставил меня чихнуть.
– Не оглох, – ответил я, – устал.
– Это бывает, – согласилась печка, – ты лежи, отдыхай, не стесняйся, солдат спит – служба идет. До города дорога не близкая. А скажи, в город тебе зачем?
– По делу… – меньше всего на свете мне сейчас хотелось, болтать печкой, даже и говорящей.
– А по какому?
– По государственному. – сказал я, надеясь, что она отвяжется. Но печка не отвязалась
– А по какому? – облачко дыма приняло форму вопросительного знака.
– По важному…
– Раз по важному, значит – к князю. – вынесла вердикт любопытная печка. Но на этом не остановилась. – Князь у нас хороший. Отличный князь. Мы за ним как за каменной стеной.
– Значит кремль у вас каменный? – спросил я. И зачем я это сделал?
– Нет, – сказала печка, – деревянный. Но нам каменный и не нужен, с таким то князем…
После этого она выдала мне полную характеристику на князя Кузьму БТ-Пятого, его жену – княгиню Прелюбомудру Пухлогубую, близких и дальних родственников, рассказала родословную, перечислила все побочные ветви, включая незаконнорожденных детей, намекнула на сложные взаимоотношения Прелюбомудры с главным царским колдуном Парамоном Гнидо, поведала основные фамильные предания и перешла к сказкам, былинам и частушкам…
Вас наверно удивляет такое странное имя – Кузьма БТ-5? Ничего в нем странного нет. Это побочный эффект здешней танкомании. Допустим, прикупил себе местный князь несколько танков и стал считать себя невероятно крутым. Гордиться страшно. Но радость неполная, если соседи не в курсе. Или в курсе, но не помнят об этом постоянно. Вот тогда князь, барон, или еще какой феодал берет и добавляет к своему имени название любимого танка. Так и появились барон Рудольф фон Шерман, герцог Клаус Гочкис, князья Всеволод Т-34 и Здравосмысл КВ-2. Всех не перечисляю, места и времени не хватит. Кузьма БТ-Пятый тоже из этой компании. Некоторые недоброжелатели смеются, а мне даже нравится. «Всеволод Т-34» – очень внушительно звучит.
– А что это спутница твоя молчит? – напомнила о себе печка. Она тебе кто? Жена, невеста, а ли как?
– Невеста. – сразу внес ясность я.
– Невеста – это хорошо. Симпатичная. – одобрила печка. – Я, за здоровые отношения. Семья – основа государства. Не как в какой-нибудь Голландии, или Швеции… Распутство одно. Я как думаю, любишь – женись! А не женишься, значит, не любишь! Да в этой самой Голландии какие печки? Видимость одна. Одно слово – баловство. Ни щи сварганить, ни пироги испечь, а как на ней лежать? Да ни как! Невозможно на ней лежать! То ли дело у нас на Родине…
У печки, видимо, был свой, как и у многих в этом мире, взгляд на проблемы семьи и брака, поэтому я спорить с ней не стал. А вот при слове «пироги» и «щи», в желудке начались голодные спазмы. Организм настойчиво требовал жрать. Кейси хорошо, она хоть ягодами перекусила…
– Слушай, печка, – спросил я, – а звать то тебя как?
–Тамара я. – ответила печка. И предвосхитив дальнейшие вопросы, добавила. – Царица была такая, может, слыхал? Она своих мужиков, тех, кто особенно надоел, в пропасть бросала.
– Слыхал. – подтвердил я, не замечая прямой аналогии.
– Я тоже многих мужиков сбросила. – сказала печка. – Не в пропасть, конечно, что я зверь? Кого в дерево, кого в канаву, кого в… Как получится. Молодая была, шустрая. Мало кто мог удержаться, а потом уже и связываться никто не хотел. Так и резвилась, пока на военную службу не определили… Из за излишне строптивого нрава.
Выждав некоторое время, из уважения к чувствам дамы, я спросил:
– Уважаемая Тамара, а у вас, случайно, не найдется чего-нибудь перекусить?
Хорошо, что мы держались в этот момент за трубу, иначе бы список несчастных тамариных пассажиров пополнился на двух человек. Все-таки тормоза у нее были. Печь стала как вкопанная. Из трубы вылетел гневный сноп искр, а догнавшее нас облако пыли заставило чихать и протирать запорошенные глаза.
– Это ты у кого спросил? – гневно пророкотало из трубы.