База. Антарктический рубеж

Глава 2

Чёрт. Заметил или нет? А если заметил, доложит, или промолчит? Михаил смотрел вслед шедшему по проходу инженеру Миллеру, а мысли как загнанные в клетку птицы, метались в голове. Тем временем Миллер дошёл до ворот и покинул механический цех. Так, надо успокоиться. Михаил присел на металлический стул возле пульта управления своего станка. Допустим, Миллер заметил у меня нож и сдаст меня гестаповцам. Что мне грозит? Ну, конечно, побьют, будут пытать, для чего сделал нож, кого хотел убить? Если сказать, что нож сделал для самозащиты или из любви к холодному оружию, вряд ли поверят. Скорей всего будут бить дальше, а это не лучший вариант, здоровье нужно беречь.

Нет, надо что-то другое придумать. А что если сказать, что хотел убить реального человека, например Зайцева, бригадира, за то, что придирается, ругается, выработку занижает. Им на наши разборки наплевать, хоть каждый день друг друга бейте, лишь бы на работе не отражалось. Естественно за покушение на убийство по головке не погладят, но бить скорей всего сильно не будут. Дня на три в карцер сунут и успокоятся, ну и нож конечно отберут. А что, может прокатить, надо только Семёныча предупредить, а то он человек простой ещё обидится и ляпнет что-нибудь.

Он поднялся со стула и поискал глазами бригадира, тот стоял возле своего станка и внимательно смотрел на обрабатываемую деталь. Михаил не откладывая подошёл к нему и объяснил ситуацию.

– Едрит твою на лево, – заругался тот, – Мишка, ты своей смертью точно не умрёшь! Угораздило тебя.

– Не ссы бригадир, – довольно резко ответил Мишка, – все там будем. А работать до старости на немцев я не собираюсь. Они наши города бомбили, наших мужиков миллионами убивали, а женщин насиловали и тоже убивали, а я буду за кормёжку на них пахать и радоваться. Ты, что Зайцев добровольно в плен сдался, что ли?

– Да ты, что Миша такое говоришь, – возмутился бригадир, – меня под Сталинградом контузило, так без сознания в лагерь и попал. Только там и очнулся, у меня и свидетели есть. Никита Збруев из литейки со мной в лагере был, может подтвердить.

– Ладно, Семёныч, не кипятись, верю я тебе, но если, что спросят, говори на меня гадости, что хреново работаю, что ты меня постоянно ругаешь, ну в общем, подыграй мне. Авось и обманем немчуру, ну ладно, пошёл я, – Михаил поспешил к своему станку, как раз пришло время поменять инструмент.

Остановив станок, он быстро проделал необходимые операции и вновь нажал на кнопку запуска. Немного понаблюдав за процессом обработки и убедившись, что всё идёт как надо, он вновь присел на стул и погрузился в раздумья. А если Миллер не заметил нырнувший в рукав спецовки клинок, всё-таки Михаил тоже не пальцем деланный. Хотя подошёл тот очень тихо, Михаил лишь в последний момент увидел тень, на покрытом въевшимся маслом полу. Ну, а вдруг всё же не заметил? Блин, маловероятно.

А если заметил, но промолчит. Никому не скажет. Он работает с Миллером уже больше двух лет и замечал в нём какие-то отличия от других немцев. Инженер никогда не кричал на пленных рабочих, не говоря о том, чтобы поднять на них руку. Всегда был спокоен, сдержан, даже когда кто-то из рабочих портил сложную деталь. Он лишь по-человечески расстраивался и просил рабочего переделать брак. Именно просил, а не приказывал, хотя имел на это право. Вообще он был какой-то странный, не похожий на остальных.

Ещё достаточно молодой, не больше тридцати лет, он был очень хорошим инженером, его уважали даже старшие специалисты. Он был по-настоящему культурным человеком, всегда здоровался с пленными рабочими. Старался помочь разобраться в чертежах, выбрать нужный инструмент и режимы обработки. По правде сказать, на базе было много таких молодых учёных, которые считали пленных за людей, а не за рабочую скотину. Лишь немногие из учёных и инженеров, в основном старшего поколения, подражая гестаповцам, всячески унижали пленных. Старались всеми способами усложнить им жизнь.

Были и такие, которые просто не замечали пленных, как будто это не живые люди, а роботы, которые копошатся вокруг, делают какую-то работу, но внимания господ не заслуживают. Таких было достаточно много, но всё же меньше чем нормальных спецов типа Миллера. В целом, жить на базе было можно, но плен есть плен, а немцы это немцы. Именно они пришли на нашу землю и убили Димку – старшего брата Михаила. А сколько настоящих друзей и просто добрых знакомых полегло на многочисленных фронтах Великой Отечественной.

Михаил Светлов родился в провинциальном сибирском городке в 1922 году в простой рабочей семье. Мама работала медсестрой в больнице, а отец шоферил. Окончив школу, кстати, без троек, он не пошёл в институт, а отнёс документы в ФЗУ, при недавно построенном авиазаводе. Он любил работать руками. Ещё в школе мастерил разные модельки самолётов и другой техники, сам изготавливая для них детали. Через два года он с отличием окончил училище, получив редкую специальность токаря-карусельщика и направление на завод.

К тому времени старший брат Дмитрий уже служил срочную службу в РККА, где-то под Харьковом в пехоте. Миша устроился на завод и настроился весной также уйти на срочную службу, отдать свой долг Родине. Но весной повестку ему принести уже не успели, слишком поздно закончил учёбу, призыв уже состоялся. А в июне Гитлер напал на СССР, началась Великая Отечественная война.

Он сразу пошёл в военкомат, но оказалось, что работники авиазавода имеют бронь, так как завод выпускал военные самолёты. Поначалу он расстроился, но Петрович, мастер в цехе, на участке, которого он трудился, быстро его успокоил:

– Не вешай голову Миша, теперь твоя передовая здесь, чем больше ты сделаешь качественных деталей, тем больше завод соберёт самолётов и отправит их на фронт. А там уже Сталинские соколы дадут фашистам жару. Так, что выше голову парень, надо работать, как никогда раньше.

И Миша работал. Он часто даже на ночь оставался в цеху, прикорнув на лавке возле станка. Постепенно он набирался опыта, оттачивал своё мастерство. Детали у него получались очень качественные, да и норму он выдавал всегда повышенную. Мастер часто ставил его в пример. Вскоре к ним на завод эвакуировали аналогичный завод из Москвы. Станки ставили прямо под открытым небом, подключали и делали продукцию, а уже потом мастерили стены и крышу. Приехало очень много высококлассных специалистов, у которых было чему поучиться. И молодой рабочий впитывал знания как губка, порой обходя в дальнейшем своих учителей.

Но война на то и война, чтобы приносить людям страдания и горе. Пришло оно и в Мишину семью. В начале 1943 года почтальон принёс похоронку на Дмитрия. И Миша не выдержал, молча взял из рук плачущей матери зловещий клочок бумаги и пошёл вначале на завод, а потом в военкомат. Парню пошли на встречу и вот теплушка, с раскалённой до красна буржуйкой, которая везёт его на Запад. Пару недель в учебной части, где они лишь успели изучить оружие и немного пострелять и вот он фронт. Но, спасибо и на этом, иногда пополнение прямо с поезда попадало в окопы, и учиться приходилось уже в бою.

Воевал Миша вдумчиво, основательно без лишней суеты, впрочем, повоевать ему долго не пришлось. В одном из боёв, за небольшой городок, который в течении суток уже несколько раз переходил то к немцам, то к нашим. В развалины дома, где залегли Миша и его товарищ, из отделения, Сашка Иванченко, немцы умудрились забросить аж две гранаты. Очнулся молодой боец уже в плену. Городок опять перешёл к немцам. У него ужасно болела голова, а уши как будто ватой были заткнуты. Правый рукав напитался кровью, а при движении рукой – плечо пронизывала резкая боль. Он с трудом сел на солому и привалился к стене. Перед глазами плыли разноцветные круги. Сашке видимо повезло меньше, так как среди пленных его не было. Бросить товарища, в тех развалинах, он бы не смог, точно бы вытащил Мишу к своим.

Эх, хороший был парень, Миша с ним ещё в учебной части подружился. Теперь у парня счёт к фашистам стал ещё больше, а он даже за брата не успел поквитаться. Когда цветные круги и пятна перед глазами исчезли, он смог оглядеться. Их было человек двадцать, угодивших в плен в бою за этот городок. Держали их в каком-то сарае, без окон, но в стенах было достаточно щелей, через которые проникали лучики света. Увидев, что он очнулся, к нему подошёл пожилой солдат, с забинтованной головой, через бинт уже выступила кровь.

– Как дела парень? – спросил тот, присаживаясь рядом, – вижу, очухался.

– Голова сильно болит, тошнит, того гляди вырвет, и плечо немного болит, – ответил Миша.

– Ну, с головой всё ясно – контузия у тебя, а плечо давай посмотрим, скидывай телогрейку. Я немного соображаю, при госпитале довелось послужить, после ранения – сказал боец, помогая Мише снять телогрейку, – меня, кстати, Кузьмой зовут.

Он разорвал рукав гимнастёрки, осмотрел рану и, достав из-за пазухи бинт и пузырёк с йодом, обработал рану и наложил повязку. Затем помог Мише вновь натянуть телогрейку, того уже бил озноб, даже зубы стучали.

– Вроде ничего страшного, кость не задета, артерии тоже, только мясо. Ну, а мясо нарастёт, лишь бы заражения не было. Ну, дай бог пронесёт. Там в углу я лёд видел, сейчас тебе кусок принесу, ты к голове приложи, немного легче станет, – сказал Кузьма и поднявшись пошёл в угол сарая.

Через какое-то время он принёс небольшую сосульку. Миша приложил её к виску и сразу почувствовал облегчение, даже «вата» из ушей как будто исчезла. Он поочерёдно прикладывал льдинку то к одному виску, то к другому, то ко лбу. Конечно, она быстро растаяла, но парень почувствовал себя намного лучше. Теперь он даже смог подняться, и сам сходил в угол сарая за следующей сосулькой. Спустя пару часов дверь в сарай распахнулась, и в проёме возник немец с автоматом. Он махнул рукой, показывая, что надо выходить и отошёл в сторону.

– Шнель, шнель, – закричал немец в дверной проём и пленные потянулись к выходу.

Их построили в небольшую колонну и погнали по дороге. Сопровождали их всего четверо солдат, правда, один был с собакой. Здоровой немецкой овчаркой, которая норовила сорваться с поводка и вцепиться в мясо этих русских. В больной голове Михаила сидела только одна мысль – бежать, но он настолько плохо себя чувствовал, что едва смог идти. Хорошо, что Кузьма, поддерживал его под здоровую руку. Но молодой организм медленно, но восстанавливался, и Миша постепенно шагал всё уверенней. Часа через два они пришли в какой-то посёлок.

Их загнали за огороженный колючей проволокой кусок земли, на котором стояла пара бараков. Видимо в них были печки, так как из трубы вился дымок. На территории никого не было видно, и они пошли к одному из бараков. Конвойные, которые их привели, закрыли ворота, и ушли вглубь посёлка. По углам огороженного участка стояли деревянные вышки, на которых по двое дежурили немцы. На каждой был прожектор и пулемет, направленный на бараки.

Барак был полон военнопленных, люди даже не могли лечь на нары, сколоченные из досок. Сидели плотно, плечом к плечу. Посредине топилась печка, сделанная из железной бочки. Пахло грязными портянками, кровью и гниющей плотью, но было достаточно тепло. Они разделились на две половины, и часть перешла в соседний барак. А оставшиеся с трудом, но смогли найти себе места. Люди старались расположиться поближе к печке, от которой шло живительное тепло, а вдоль стен было намного холоднее, но зато и намного свободнее. Миша с Кузьмой нашли место в углу сарая, доски здесь были покрыты инеем. Приходилось время от времени пробираться к печке и отогреваться. Так прошёл остаток вечера и ночь. Никто их не кормил, иногда люди умирали и их выносили на улицу и складывали возле стены барака.

Утром на территорию лагеря заехала машина и привезла полевую кухню, похоже нашу, захваченную немцами. Два немца отцепили её от машины, выкинули из кузова два ящика с солдатскими котелками и ложками, залезли в кабину и выехали за ограждение. Пленные, робко, косясь на вышки, потянулись к оставленной кухне. Самые шустрые расхватали котелки и принялись набивать их кашей из бачка. Каша, конечно, была остывшей, но голодным людям было всё равно. Начали вспыхивать драки, за посуду, за место возле котла. Внезапно раздался мощный командирский голос, расталкивая всех, на прицеп взобрался молодой капитан. Его страховали и помогали расталкивать народ два крепких бойца.

– Бойцы, вы что творите, вы же люди, советские люди, – зазвучал его гневный голос, – слабых отталкиваете, раненых, лишь бы самим пайку урвать. Несколько дней как в плену, а уже человеческий облик потеряли. Вы, как звери скоро друг другу глотки рвать начнёте на потеху фашистам, вон они на вышках смеются над вами. Сейчас все выстраивайтесь в очередь, причём о раненых не забывайте, а мы будем накладывать кашу, вначале совсем понемногу, чтобы на всех хватило. Кто поест, посуду передавайте в очередь. Если каша ещё останется, встанем в очередь по второму кругу. Всем понятно?

Он выждал пару минут и спрыгнул на землю. Люди молча стали выравниваться в очередь.

– Давай Зайцев начинай раздачу пищи, – кивнул он одному из бойцов с которыми проталкивался к полевой кухне, и который во время речи командира закрыл котёл и уселся на него сверху.

Миша встал в очередь вместе с Кузьмой и через некоторое время получил несколько ложек холодной каши. Съев свою порцию за две минуты он передал котелок стоящим в очереди и отошёл к бараку. Бежать, надо бежать. Он чувствовал себя уже довольно сносно. Голова ещё болела, но уши уже были в порядке, да и головокружение прошло. Плечо ныло тупой болью, но он уже научился не обращать на неё внимания. Немцы на вышках с интересом смотрели на пленных, обмениваясь редкими фразами, но уже не смеялись, как вначале, когда люди кинулись к кухне. Представления не получилось.

Нет, днём сбежать не реально, нужно посмотреть ночью, как здесь всё освещается. Но ночевать ещё одну ночь в этом временном лагере им не пришлось. Вскоре после того как каша закончилась к воротам подкатила машина полная немцев, были здесь и собаки, четыре овчарки, которые злобно лаяли вырывая поводки из рук солдат. Солдаты открыли ворота и стали выстраивать пленных в колонну, в этот раз с ними был офицер, который на ломаном русском выкрикивал команды для пленных. Когда все были построены в колонну, по паре солдат зашли в бараки и там раздались короткие автоматные очереди. Добивали раненых, которые не могли идти.

–Идём на станцию, десять километров. Вышел из колонны на один шаг расстрел, отстал на один шаг расстрел, упал расстрел, – на ломаном русском прокричал офицер, проходя вдоль колонны.

По бокам колонны заняли места немецкие солдаты, собак тоже разделили поровну – по две на каждую сторону. Колонна двинулась, а офицер залез в кабину грузовика, который тронулся следом за колонной. Мельком оглянувшись, Миша увидел, что в кузове грузовика стоит солдат, установив на крышу кабины пулемёт. Шли достаточно быстро и часа за два добрались до станции. Несколько самых слабых и раненых бойцов остались лежать на дороге с простреленной головой. Вначале им пытались помогать, поддерживали, брали под руки. Но, когда конвоиры застрелили, вместе с раненым, ещё двоих вполне крепких бойцов. Они тащили его под руки, но всё же мешали движению колонны. Помогать слабым перестали. Да и сами, ослабленные ранениями пленные, отталкивали помощников. Из последних сил, пробирались они на край колонны и выходили из неё. Чтобы тут же получить свою пулю.

Когда поредевшая колонна достигла железнодорожной станции, их сразу погнали к стоящему на путях товарняку. Выстроив вдоль состава, конвоиры стали загонять их в вагоны. Надо бежать. Сейчас кинусь под вагон и выскочу на ту сторону, там стояли другие составы, может получиться затеряться. А ночью буду пробираться к линии фронта. Мысли мелькнули в голове, и Миша напрягся, приготовившись к рывку. Но его опередили, видимо не ему одному пришла такая мысль. Идущие впереди на посадку два красноармейца кинулись под вагон и тут же на той стороне раздались автоматные очереди. Оказалось, немцы выставили с той стороны состава цепь автоматчиков, видимо у них был уже богатый опыт погрузки пленных в вагоны.

Через несколько дней они достигли Германии. В дороге их кормили только раз в день жидкой баландой, поэтому наиболее слабые пленные не смогли пережить дорогу. Трупы их вытаскивали из вагонов на каждой остановке. Миша тоже сильно ослаб и мечтал уже об одном – скорей бы всё это закончилось. В голове уже не было никаких мыслей, сплошная пустота и апатия. Мысли о побеге тоже уже не приходили. Он понимал, что в таком состоянии просто не в силах далеко убежать. Пристрелят сразу. А может кинуться на солдат и прекратить это скотское существование. Он уже не ждал ничего от жизни, но неожиданно ему повезло.

На одной из остановок, последние два вагона отцепили от состава. Он как раз был в предпоследнем вагоне. Их прицепили к другому паровозу и повезли куда-то в сторону от основной магистрали. Ехали в этот раз совсем недолго, всего два три часа. Когда двери вагона открылись, и они стали выгружаться из вагонов, Миша заметил, что они находятся в каком-то большом тоннеле, хорошо освещённом. Огромные ворота, через которые они сюда и попали, были наглухо закрыты. Их погнали по другому, уже гораздо меньшего размера, тоннелю. Через несколько минут они оказались в довольно большом помещении, уставленном трёхэтажными деревянными нарами, и без сил попадали на них.

Как ни странно их пару часов никто не тревожил, а потом появился офицер в сопровождении двоих автоматчиков и на ломаном русском приказал выходить в коридор и строиться в колонну по трое. Когда они выполнили приказ, их повели дальше по коридору и загнали в ещё большее помещение, уставленное длинными деревянными столами и лавками. Здесь одуряюще пахло пищей, оказывается, это была столовая для военнопленных. Приказали садиться за столы, вскоре появились люди в чёрной робе с бачками и железными мисками и стали разносить по столам еду. Оказалось тоже военнопленные, так как они шёпотом выспрашивали кто-откуда, искали земляков.

Сосед Миши, шёпотом спросил одного из них, что это за место, куда мы попали. Тот, так же тихо рассказал, что это немецкий подземный, авиационный завод. Немцы его постоянно расширяют и им нужны пленные для тяжёлых работ по прокладке туннелей. Кормят здесь неплохо, но всё равно люди долго не выдерживают, так как работа очень тяжёлая. А ещё иногда бывают обвалы в новых проходках и люди гибнут пачками. Некоторым, кто до войны работал на станках, удаётся попасть на работу в цеха, там намного легче, норму выполняй и всё. Но берут туда только хороших специалистов, сами инженеры немецкие их проверяют. Пленный закончил раскладывать пищу и отошёл к другому столу.

Кормили здесь действительно сытно. Миша съел свою порцию баланды и впервые за много дней он почувствовал сытость и тяжесть в желудке. После еды их повели в большую душевую, где каждому выделили по кусочку чёрного вонючего мыла и новую чёрную робу. Он с удовольствием помылся чуть тёплой водой, переоделся в робу и почувствовал себя ещё лучше. После помывки, их опять построили в коридоре и распределили по бригадам, тут же вписывая на белый лоскут ткани, пришитый к робе, номер бригады и личный номер пленного.

Михаил попал в десятую бригаду. Бригадиром был здоровый мужик лет сорока густо заросший чёрной бородой. Когда-то он был сержантом артиллеристом, а ещё раньше шахтёром из Кемерово. Звали его Никита Петрович, и держал он свою бригаду в ежовых рукавицах, заставляя всё время проверять крепь и всячески соблюдать технику безопасности. Может поэтому, у него в бригаде пока не было ни одного обвала, а может просто судьба к нему благоволила. Миша никогда не бегал от работы, поэтому он довольно легко влился в коллектив бригады.

Так началась его жизнь на подземном немецком заводе, далеко от родной земли. Он быстро понял, что сбежать отсюда невозможно, да и мужики в бригаде это подтвердили. На поверхность их никогда не выводили, максимум, изредка их гоняли разгружать вагоны в том тоннеле, куда их привезли со станции. Но при этом ворота на поверхность всегда были наглухо закрыты, а вокруг стояли солдаты с автоматами. И всё-таки ему повезло. Правда, понял он это много позже, когда один из немецких инженеров сказал, что состав, от которого отцепили их крайние вагоны, дальше проследовал до городка Веймар, а оттуда в концлагерь Бухенвальд. В нём смертность заключённых была на порядок выше.

Здесь конечно тоже был далеко не курорт, но руководство завода всё же бесцельно не уничтожало пленных. Возможно потому, что их просто стало меньше. чем вначале войны, и каждая новая партия пленных доставалась им всё труднее и труднее. Однажды, возвращаясь в барак после смены, он неожиданно увидел в открытые ворота механический цех. Сколько раз они уже проходили этим тоннелем, но ворота всегда были закрыты, а тут нараспашку. Он непроизвольно замер на месте и открыв рот, смотрел на такие знакомые станки: токарные, фрезерные, шлифовальные. Вдыхал запах машинного масла, охлаждающей жидкости и нагретой стружки. Он как зачарованный, как лунатик двинулся к воротам цеха, забыв, где находится.

– Что Иван, станки понравились? – на ломаном русском, спросил его немец, подходивший к воротам со стороны цеха. Он был не молод, худощав, в синем выглаженном халате, на носу круглые очки в металлической оправе. Видя ошарашенный взгляд парня, он просто не смог пройти мимо. В руках он держал стопку бумаги, из нагрудного кармана торчал красный карандаш. Миша даже не сразу понял, что он к нему обращается, а потом, вспомнив всё, чему его учили в школе и в училище на уроках немецкого, с трудом произнёс:

– Меня зовут Михаил. Я работал на таких станках до войны.

В глазах немца появился интерес, он даже, жестом руки, остановил подскочившего Никиту, который хватился своего отставшего работника.

– Пойдём со мной Михаэль, – также с трудом произнёс немец, приглашающе махнул рукой и первым двинулся обратно в цех.

Миша, всё также с любопытством вертя головой, двинулся за ним. Они подошли к одному из токарных станков, и немец похлопал по плечу, склонившегося над ним мужчину в чёрной спецовке. Тот повернулся и глянул на немца, сквозь забрызганные охлаждающей жидкостью, защитные очки. Потом снял их и положил на тумбочку возле станка. Немец что-то быстро заговорил на своём языке, иногда кивая на Мишу. Здесь уже знаний языка, приобретённых в школе, было явно недостаточно. Миша лишь улавливал отдельные слова, хотя и так понятно было, что речь идёт о нём.

– Господин инженер спрашивает, на каких станках ты работал в Советском Союзе, на каком конкретно заводе. Какой у тебя был разряд и стаж работы на станке. С каким металлом тебе приходилось сталкиваться? – перевёл токарь речь немца, с интересом глядя на Мишу.

Михаил стал не торопливо отвечать на вопросы, а мужик переводить. Когда он закончил, немец сказал всего несколько слов и первым двинулся в глубину цеха.

– Он хочет посмотреть, что ты умеешь, – перевёл мужик, – у нас есть карусельный станок, но чистого карусельщика нет. Работают на нём обычные токаря, делают, что проще, а для серьёзных деталей немцы привозят своего специалиста с другого завода. Пошли за ним, он к станку пошёл.

Они пошли вслед за немцем. Станок оказался вполне знакомым у низ на заводе был такой же. На нём уже была установлена заготовка, по виду из алюминиевого сплава. Немец протянул Мише чертёж и кивнул на ящик с ячейками, в котором стояли различные резцы и другие инструменты. Рядом на тумбочке лежали измерительные инструменты. Здесь уже можно было ничего не говорить, и так было всё понятно, но немец всё же сказал несколько фраз и протянул Мише свёрнутый лист бумаги.

– Заготовка из сплава алюминия с кремнием – силумин, – перевёл токарь, – если что-то непонятно в чертеже спрашивай, и можешь начинать. Ну, удачи тебе парень, – добавил он уже от себя.

Миша внимательно рассматривал чертёж, параллельно выбирал из ящика инструменты и выкладывал их в ряд на тумбочке. Немец не сводил с него глаз, но Миша уже ничего не замечал вокруг. Он попал в родную стихию. Проверив, как закреплена заготовка, он включил станок и погрузился в работу. Через час он выключил станок, окончательно померил инструментом размеры готовой детали и повернулся к немцу, вытирая руки ветошью.

– Готово, принимайте работу, – уверенно произнёс он, отходя от станка и уступая место немцу. А тот, не дожидаясь перевода, уже схватил штангенциркуль и приступил к замерам, изредка кидая взгляд на чертёж. Потом очередь дошла до микрометра. Спустя несколько минут, немец, наконец, выпрямился и отошёл от детали. Он протянул руку Михаилу и, широко улыбаясь, быстро заговорил.