Спокойная ночь
– Вот и проверим, ху из ху, – подвел Антон итог своим рассуждениям и подумал, что было бы неплохо распотрошить еще одного «барашка». В папке оказалась документация об открытии частного охранного предприятия СФИНКС.
– Интересно, интересно, что за птица такая, – с любопытством всматривался Антон в учредительные документы конторы с экзотическим названием. – Ага, я так и думал – аббревиатура.
Чуть ниже по тексту давалась расшифровка: СФИНКС – Служба Финансовой Инспекции Народного Контроля Солнечногорска. Скорее всего, и здесь креативщики Бивня поработали. А они просто так потеть не будут. Значит, у мэра есть интерес к этой фирме. А может быть он сам ее и организовал?
– Точно! – хлопнул Антон ладошкой по голой коленке.
Он вдруг вспомнил о глухих черных фургонах Мерседес Бенц, что изредка появлялись на улицах города без опознавательных знаков. Все, что на них было, это стандартный номер региона и изображение пса с крыльями на дверях кабины.
В городе об этих фургонах ходили недобрые слухи. Стоило только одному из них появиться рядом с каким-нибудь частным предприятием или магазином, как дела у хозяев шли насмарку: аренда земли и зданий взлетала до космических высот, а самих бизнесменов начинали «кошмарить» всевозможные проверяющие. Продолжалось это до тех пор, пока предприятие не разорялось или не переходило в собственность к другим владельцам.
Это были темные личности, о которых в городе никто ничего не знал. Обычно их видели только в момент передачи дел, после чего они навсегда исчезали. А бизнес продолжал работу с новым управляющим и под новой вывеской. Злые языки видели в этом мохнатую руку мэра, который без зазрения совести топил конкурентов ради процветания своей бизнес-империи.
Повод для этого был: каждая собака в городе знала, что Ваня Бивень в девяностые в городе ларьки крышевал, и даже отсидел пару лет за какую-то мелочевку. Но теперь, когда бандит с улицы Трубников перебрался в кресло мэра, доказать факт рэкета было практически невозможно.
– За охранным предприятием спрятался, гнида! – зло щурился Антон, изучая лицензию СФИНКСа.
Вдруг взгляд его наткнулся на заковыристую, похожую на кобру в боевой позиции, подпись, стоявшую по соседству с большой гербовой печатью.
– Оп–пань-ки! – выкатил Антон глаза. – Вот это номер.
Под лицензией на охранную и детективную деятельность стоял автограф главного прокурора города. А значит, он прекрасно осведомлен, кто и зачем открыл ЧОП с одиозным названием.
«Ну и что? – упрекнул себя Антон за излишнюю подозрительность. – Должен ведь кто-то их контролировать». Но ничего не вышло: сомнения полезли изо всех щелей, как зрители на выступление популярного комика. Антон усмехнулся: надо же быть таким наивным!
Скорее всего, Бубновский сам на крючке у Бивня и просто закрывает глаза на его аферы. Не бескорыстно, конечно! Чтобы поймать такую рыбу, крючок должен быть из чистого золота, да еще и обильно приправлен бриллиантами.
«А у Бивня, с его кормушкой, этого добра, как грязи», – недовольно поморщился Антон и устало откинулся на спинку кресла. Разработанный им план дал трещину и вот-вот должен был развалиться.
Если прокурор в доле, то документы моментально окажутся на столе мэра. Тут же ищейки Бивня начнут рыскать по городу в поисках наглеца, осмелившегося бросить вызов хозяину. А о том, что будет с тем, кого они найдут, Антон боялся даже подумать.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Антон отвернулся от монитора и посмотрел в давно погасшее окно. В густых осенних сумерках ветер раскачивал голые ветви растущих у дома деревьев, из-за чего окна квартир в соседних пятиэтажках перемигивались словно праздничные гирлянды на елке. «Праздник… Казанская… Мама сейчас на службе», – отвлеченно подумал Антон. Но этого хватило, чтобы прогнать уныние, которое железным обручем сдавило плечи.
Каким-то другим, нездешним миром представился ему храм, где совершалась сейчас праздничная служба. С хоров лилось пение в честь «Заступницы усердной», а люди с благоговением целовали икону и, скрестив руки на груди, подходили к священнику на помазание. Чинно и почти бесшумно сотни людей осеняли себя крестным знамением, а в тишине звучал высокий голос чтеца, произносящего нараспев тропари праздничного канона.
«Странно, – подумал Антон, – четыреста лет прошло, а дела давно минувших дней, преданья старины глубокой нам ближе, чем то, что происходит здесь и сейчас. Хотя, ситуация реально не лучше: воры рвутся к власти, семибанкирщина страну дербанит, а царь…»
Антон представил президента в виде царя, сидящим на троне со скипетром и державой в руках и засмеялся:
– Какой он царь! Так, царек: сегодня – есть, завтра – ёк.[2]
«Где все эти Минины и Пожарские? Одни памятники остались. Завтра, небось, коллеги Абрамова цветочки им понесут, мол, спите спокойно, не мутите народ», – с горькой иронией заключил Антон.
Открыв наугад еще две-три папки из середины списка и не найдя ничего интересного, погасил монитор и отправился на кухню. Надо было срочно заесть кофейную горечь: и без нее на душе тошно.
Пока разогревался борщ, Антон взял в руки старенький пульт и включил кухонный телевизор. На экране замелькали кадры местных новостей. Он уже хотел переключить канал, но остановился: круглолицый, с плешью во всю голову и пальцами, точно сосиски, журналист со слащавой улыбкой на лице сообщал, что «обвинения администрации в нецелевом использовании средств – грязные слухи». В доказательство невиновности мэра и его команды, он показывал рукой на новый корпус инфекционной больницы за своей спиной, где заканчивались отделочные работы.
За комментариями журналист обратился к стоявшему рядом первому заместителю мэра – отцу Жанны. Плотного телосложения гладко выбритый шатен, с недовольной миной на лице, рассказал, как много средств было потрачено из городского бюджета на строительство «важного объекта», и сколько дней и ночей не ел и не спал Иван Захарович, чтобы наконец это «медучреждение с передовыми технологиями стало доступно каждому жителю города».
– Где вы раньше были, работнички, – горько улыбнулся Антон.
Год прошел с тех пор, как схлынула волна эпидемии, забрав с собой сотни человеческих душ. Среди них и бабушка Антона.
Он сидел на лекции, когда раздался звонок и мать, еле сдерживая слезы, прошептала в трубку: «Бабушка умерла». Антон подскочил и, ничего не объяснив преподавателю, кинулся на остановку. Маршрутку трясло на ухабах, водитель что-то кричал по-узбекски в гарнитуру, мужики на заднем сиденье сыпали нецензурной бранью, а Антон сидел словно оглохший. Слова матери колоколом звенели у него в ушах. Он не хотел им верить и даже считал какой-то ошибкой. Ему казалось, что сейчас он припадет к окошку приемной и спросит, как всегда: «Громову из 213-й скоро выпишут?» А медсестра ему ответит: «Все вопросы к лечащему врачу», и заберет передачу. Потом он вернется домой и скажет матери: «Все в порядке, мама, бабушке уже лучше»…
Антон очнулся только перед дверями больницы. Зачем он здесь? Мать же сказала – бабушки больше нет. Скорее всего, тело уже в морге. Он увидят ее в последний раз, когда бабушку привезут в храм.
Ему приходилось видеть, как совершается отпевание. Гроб заносят и ставят посреди храма, вокруг со свечами в руках становятся родственники и близкие, а священник начинает покачивать кадилом и петь печальные песни о скоротечности жизни и неизбежности смерти, то и дело повторяя: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего». Ребенком он понимал эти слова так, будто Иисус берет душу умершего на руки и укачивает, словно мать убаюкивает младенца. Поэтому он не боялся похорон. «Смерть – это всего лишь краткий сон перед пробуждением к Вечной жизни», – так говорил отец Петр на проповеди, и Антон, конечно, верил ему тогда. Но сейчас…
Сейчас, когда черная тень смерти только промелькнула перед ним, он уже ни в чем не был уверен. На отпевании Антон не произнес ни одного слова и не пролил ни одной слезы. Он стоял у гроба опустошенный и даже рыдания матери казались ему неуместными, а молитва священника – ничего не значащей формальностью. Это было первое испытание его веры в доброго Бога, который зачем-то взял и забрал у него любимого человека. Да, бабушка не ходила в церковь. Но разве за это наказывают? И почему платой за это «преступление» должны быть страдания близких, его – Антона – страдания?..
«Она бы жила, если бы вы обратились раньше», – запомнил Антон слова врача, когда они забирали из больницы вещи бабушки и справку о смерти. Но раньше не получилось: томограф был один на весь город, да еще и периодически выходил из строя. Новый купить власти не удосужились – они тратили деньги на все, кроме здравоохранения. А теперь, когда эпидемия закончилась, нашлись средства и на томограф, и на строительство инфекционной больницы…
Антон уже собирался налить борща, как вдруг бросил тарелку и словно ошпаренный кинулся в свою комнату. Оттолкнув кресло в сторону, включил монитор и, зависнув над клавиатурой, стал лихорадочно перебирать документы в папках.
– Где-то я это видел, – приговаривал он, щелкая мышкой со скоростью радиста, выбивающего азбуку Морзе.
Кадрами из клипа мелькали перед глазами шапки договоров, постановлений, приказов, смет, бухгалтерии, но все было не то. Он открывал файлы до тех пор, пока не прочитал в заголовке одного из документов: «Постановление бюджетной комиссии администрации г. Солнечногорска о выделении средств на строительство инфекционной больницы». Только тогда он опустился в кресло и буквально впился глазами в текст.
В документе сухим канцелярским языком говорилось, что средства, предназначенные на строительство новой клиники, решением комиссии перенаправлялись на строительство торгово-развлекательного центра «Нефертити» с целью «улучшения культурно-досугового кластера г. Солнечногорска». Объяснялось это «невостребованностью населением медицинских услуг в должном объеме». В правом верхнем углу, прямо под шапкой документа, стояла дата: 25 апреля 2020 года.
Антон словно пьяный отшатнулся от монитора. Подойдя к окну, прикоснулся лбом к холодному стеклу и уставился в темноту. В висках стучало, было трудно дышать. Беспорядочный узор из светящихся окон соседнего дома выстроился в цифру 2020. Двойки напоминали скорбящих ангелов на могиле усопшего, нули – пустоту, оставшуюся в сердцах живых.
Задыхаясь от подступившего к горлу кома, Антон прохрипел:
– Сволочи…
Ровно через полгода, двадцать пятого ноября, умерла бабушка. Она могла бы жить, если бы не похоть Бивня, пустившего деньги выделенные под строительство новой клиники на очередной «базар» для своей любовницы. В администрации она занимала должность старшего специалиста по связям с общественностью, но об их с мэром «служебных отношениях» знала даже его собственная жена.
Знали и о позорном происхождении ее прозвища. Как-то Абрамов на очередном «банно-прачечном» мероприятии заприметил жгучую украинскую дивчину с невероятным бюстом и ляпнул во все свое пьяное горло: «Не хе…а себе тити!» Так гуцульская Оксана превратилась в египетскую Нефертити. Правда вместо «ф» в приватных разговорах о ней фигурировала совсем другая буква.
Но дивчина особо не переживала! Ведь она стала неразлучной спутницей мэра, и теперь у нее разве что короны Российской империи не было. Пользуясь положением, любовница выжимала из папика все соки. И как только в бюджете появились «шальные» деньги, она не упустила свой шанс. Спустя несколько месяцев, когда счет умерших стариков шел уже на сотни, мэр с похабной улыбкой представлял ее журналистам, как «талантливого администратора, которому не стыдно поручить новый центр культурного досуга населения».
– Сволочи, – с холодной ненавистью повторил Антон, – я вам этого не никогда прощу.
Он схватил смартфон, полистал поисковик и сделал дозвон.
– Здравствуйте! Это «Перчик»? Самую большую пиццу, пожалуйста… Как, говорите, название?.. Замечательно! А можно скорее?.. Хорошо, через полчаса буду.
Антон выключил комп, сунул флешку с удлинителем в рюкзак и, быстро одевшись, вышел из дома. Минут через двадцать он уже сидел в пиццерии неподалеку от института и жевал пирожок с яблоками – до борща дело так и не дошло. Заплатив за пиццу, Антон подошел к столику с шумной компанией, встал чуть поодаль и позвонил на проходную института. Когда трубку подняли, он пробасил по-шаляпински:
– Федор… или как тебя?.. Ах да, Иван! Слушай, Иван, пиццу для ректора не приносили?.. Странно, я заказывал… Ну ты, если что, отправь ее к нам, хорошо?.. Вот и славненько!
Пяти минут хватило, чтобы дойти до института и постучаться в застекленные парадные двери. Пожилой охранник впустил Антона и строго отчитал:
– Ты где, парень, ходишь? Тебя уже заждались. Мигом наверх в триста тринадцатый!
Антон буркнул в ответ: «Простите» и, не снимая капюшона, помчался вприпрыжку по отполированному мрамору лестницы. Хотя можно было и не скрываться: все знали, что видеозапись с камер слежения отключалась, как только двери в институте закрывались на замок.
В рекреации третьего этажа, Антон замедлил шаг, прислушиваясь к раздающимся будто из-под воды звукам голосов и джазовой музыки. По мере приближения к ректорской, звуки становились все громче и Антон даже сумел различить мелодию. Это была Let my people go[3] от самого короля джаза, – его хриплый баритон не спутаешь ни с кем. Антон усмехнулся: впервые в этих стенах он услышал библейскую историю, да и то – в исполнении Армстронга.
Не останавливаясь, он открыл дверь в приемную ректора и остановился на пороге со словами: «Пиццу заказывали?» В пустой приемной горел свет и еле слышно жужжали системники. Шум беседы, женский смех и музыка доносились из-за дверей кабинета ректора.
– Это я хорошо зашел! – обрадовался Антон и кинулся к столу с монитором.
Положив упаковку с пиццей на соседний стол, он «разбудил» комп и вставил флешку в USB-порт на передней панели.
– Йес! – воскликнул он, увидев на экране монитора рабочий стол секретаря.
Еще одной проблемой меньше: не надо взламывать пароль входа.
– Я бы на вашем месте так не рисковал, – позлорадствовал Антон, устраиваясь поудобнее в кресле.
И минуты не прошло, как новенький лазерный принтер принялся деловито отсчитывать печатные листы, не догадываясь, на кого он сейчас работает. Вдруг шум из кабинета ректора сделался громче и Антон ужом соскользнул на пол, спрятавшись под широкую белую столешницу.
– Вольдемар, как вам не стыдно! Вы пользуетесь моей слабостью! – кокетливо прозвучал молодой женский голос. Щелкнула зажигалка, и по кабинету разлился приторно-сладкий аромат дамских сигарет.
«Секретарша…» – похолодело у Антона внутри и он, закусив нижнюю губу, взмолился: «Только не сюда, только не на рабочее место!»
– Что вы, Вер Пална! – возразил мужской баритон, похожий на доктора Ливси. – Вы прекрасно выглядите и ни капельки… э-м…
– Что «ни капельки»? Вы хотите сказать, что я пьяна?!
– Нет, что вы! Вы… Вы прекрасны, Вер Пална! Говорю вам, как специалист по истории искусства.
«Искусствовед?! Этот точно не из наших», – помотал головой Антон.
– Ах, бросьте, Вольдемар!
– Нет-нет, я заявляю со всей ответственностью: если бы Рембрандт имел возможность выбирать, то Данаю он рисовал бы именно с вас!
– Это такая толстушка с ангелом?
– Вер Пална, это не ангел. Это – Эрот.
– Фу-у-у! Разве можно такие пошлости говорить при девушке? – манерно произнесла собеседница.
– Но… Эрот – это же греческий бог любви.
– А вы что, в любви мне признаетесь?
– Что вы, Вер Пална, я вовсе…
– Ну вот, – вздохнула женщина, – так все хорошо начиналось. Какие же вы все скучные – мужчины. Про Эрота говорить умеете. А про любовь… Что-то меня тошнит…
– Это потому что вы не за-а-а… ничего не едите, Вер Пална. О! Смотрите! Пицца! Еще горячая! Хотите кусочек?
– Давайте… Теперь точно буду, как Даная, – засмеялась женщина.
– Вер Пална, я готов быть вашим Рембрандтом!
– Пошля-а-а-ак!
– Господа – пицца! – театрально воскликнул баритон, дверь кабинета захлопнулась и звуки праздника снова ушли под воду.
Антон вынырнул из-под стола, выхватил из принтера пачку распечатанных листов и сунул в рюкзак. Он уже хотел покинуть кабинет, как вдруг остановился, парой кликов создал на рабочем столе новую папку, дал ей название: Boar Hunting, и закинул в нее несколько файлов с флешки.
Когда толпа подвыпивших педагогов высыпала из кабинета ректора, Антон был уже по дороге в городскую прокуратуру.
Через полчаса уборщица вынесла из приёмной несколько пакетов с пустыми бутылками и помятыми тетрапаками из-под сока. Под мышкой у нее торчала плоская картонная коробка, на которой яркими разноцветными буквами было написано: «Сюрприз!»
Глава 6
Церковь стояла на краю города. В хорошую погоду ее купола играли яркими бликами в лучах солнца, точно елочные игрушки. Вокруг росли голубые ели, а стройную свечу колокольни можно было увидеть и услышать из любой точки города. Даже заводские трубы, пускающие в небо клубы серого дыма, не могли испортить образовавшийся с появлением храма пейзаж.
Антон услышал благовест, едва вышел из дома. В морозном воздухе пасмурного ноябрьского утра он разносился, как заводской гудок, размеченный ударами кузнечного пресса.
«Опоздал», – отметил про себя и, затянув поплотнее шарф, двинулся на остановку.
Город словно вымер. Редкие пешеходы никуда не спешили, а машин было так мало, что и те, казалось, скоро закончатся и дороги совершенно опустеют. Только маршрутчики не переставали охотиться за случайными пассажирами, чтобы собрать хоть какую-то копеечку для многочисленной родни из Зарафшана.
– Переводом можно? – спросил у водителя, вскочив на подножку маршрутки. Тот кивнул в ответ, и Антон занял свободное место в конце салона.
Расплатившись за поездку, спрятал смартфон и стал смотреть на проносящиеся мимо виды. За окном мелькали серые здания, витрины еще не открытых магазинчиков, голые силуэты изуродованных коммунальщиками тополей, придорожные столбы освещения, афишные тумбы и щиты с промокшей бахромой объявлений и рекламных листовок. И всюду грязь вперемешку с островками обледенелого снега и россыпью опавших, давно потерявших цвет листьев.
На главной площади рабочие обустраивали сцену для митинга и концерта. Если бы не они, о празднике напоминали бы только редкие флаги у парадных дверей госучреждений да придорожные баннеры в центре города. На одном из них взявшись за руки улыбались друг другу толстощекий башкир в малахае и русская девушка в кокошнике.
«Хочешь испортить праздник – доверь дело профессионалам», – усмехнулся Антон и снова погрузился в свои мысли.
События минувшего дня не выходили у него из головы. Разговор с ректором, ссора с Жанной, знакомство с содержимым посылки, операция с распечаткой, поездка в прокуратуру – всего этого могло бы хватить на неделю, а то и на месяц обычной жизни. Но кто-то скомкал ленту событий и умудрился запихнуть их в двенадцатичасовой отрезок времени.
«Это что, такая компенсация за вынужденное безделье в СИЗО? Ну что ж, окей!» – согласился он с неизбежным.
Хотя, кто заставлял его гнать лошадей? Не сам ли он спровоцировал Жанну, решил не откладывать с местью Бивню, устроил стендап с пиццей и крался к ящику доверия, как заправский стукач? Нет, тут все логично. По-другому и быть не могло. «Ты не ты, когда хочется свининки!» – ехидно прищурился Антон.
За окном промелькнули последние здания городской застройки, и маршрутка притормозила у новенькой, еще не испохабленной вандалами, остановки. По свежеуложенному асфальту быстро дошел до храма и, отворив двери, вошел внутрь.
Храм встретил светом и благоговейной тишиной. Людей на службе было много, но свободного места хватало. Молодой, коротко стриженный, диакон, стоя перед аналоем с Евангелием, читал нараспев каноническую историю о Марфе и Марии. Антон знал ее чуть не наизусть – она звучала в церкви каждый богородичный праздник.
Речь шла о двух сестрах, которые постоянно ссорились, когда Христос гостил у них в доме. Мария, под предлогом беседы с учителем, отлынивала от домашней работы, а Марфа жаловалась на нее Иисусу и просила повлиять на сестру. Но в результате Марию хвалили, а Марфа нарывалась на выговор.
«За что, спрашивается? – возмущался Антон. – Если все будут только сидеть и слушать, кто будет готовить обед?»
Нет, он, конечно, знал про то, что не хлебом единым и все такое прочее. Но все равно. Как-то обидно было за Марфу: целый день у печи вертелась, и даже спасибо никто не сказал…
Он поискал глазами мать и нашел ее на обычном месте – она любила молиться у большой старой иконы Покрова. В церкви она преображалась: морщинки на лбу исчезали, уголки губ взлетали вверх, и она снова выглядела молодой и беззаботной. Вот и сейчас издалека она напоминала стройную юную девушку, одетую не по возрасту – в длинную бежевую юбку и старую цветную кофту. Только голубой платок, скрывающий седину в длинных, по-девичьи, волосах, подходил к утонченным чертам ее бледного лица.
– Мам, тебе надо покраситься, – приставал Антон к матери, глядя, как она даже дома прячет волосы под косынку.
– Зачем, сынок? – улыбалась она. – Перед кем мне красоваться?
– Ну… хотя бы ради себя, – не отставал он.
– Красятся, Антош, не ради себя, а ради других. Тот, кто по-настоящему любит, не отвернется, даже когда я стану лысой и беззубой.
Антону становилось больно от этих слов и он, надув губы, прижимался к материнскому плечу:
– Не говори так. Ты всегда будешь красивая и молодая!..
«Ага! Будешь тут, с таким сыном», – злился он на себя, вспоминая, как не раз доводил мать до слез своим упрямством и невниманием.
Но тяжелее всего дались ей последние две недели.
«Если бы не предатель, – пытался он найти себе оправдание, – не было бы этих пятнадцати суток. Не было бы ни слез, ни бессонных ночей, ни седых волос»…
– Сынок, а сынок, возьми свечку на здравия! – раздался сзади скрипучий старушечий голос.
Антон растерянно огляделся вокруг и, только посмотрев вниз, заметил у себя за спиной древнюю бабульку в сером драповом пальто и платке с поблекшими от времени цветастыми узорами. Оперевшись на клюшку и склонив голову набок, она смотрела на него мутными, но живыми, смеющимися глазами, протягивая дрожащей рукой большую восковую свечу.
– Спасибо, бабушка, не нужно. Со мной все в порядке, – стараясь быть вежливым, ответил он и отвернулся от непрошенной благодетельницы.
– Так, милок, то ж не тебе, – укорила его старушка. – Я же, вишь, до подсвешника-то не достаю уже. А ты вона какой – ба-а-альшо-о-ой!
Краска ударила ему в лицо: надо же быть таким самовлюбленным болваном!
– Простите, бабушка, – извинился Антон и с готовностью подставил локоть: – Скажите, куда, я вам помогу.
– А туды, сынок, к Юрию на лошадке, – ухватилась за него старушка, и они медленно двинулись по храму.
– Это к Георгию Победоносцу, что ли?
– К нему, родимай, к нему… Пущай мужа мово, Юрия, от беды убережет. Он у мене тож победоно-о-осец.
Антон недоверчиво улыбнулся:
– Это как?
– А так, – в голосе у старушки прозвучали строгие нотки. – В сорок пятом он с товарищами Берлин брал. Весточка от него в июне пришла, мол, жди Клава, скоро буду. А потом все…
– И что с ним случилось? – поинтересовался Антон, не дождавшись продолжения истории.
– С Юрой-то? Да кто ж знат. В справке написали: «Пропал без вести». А коль без вести, стало быть живой. Так ведь? – вопросительно посмотрела она на помощника.
– Не знаю, бабушка, – соврал он.
– Вот и я не знаю, касатик. Потому и молюсь – о здравии раба Божия воина Юрия. Глядишь, да вернется, кормилец… Ох, годы, годы! Много вас, да нести тяжко, – вздохнула старушка и, держась за Антона, медленно опустилась на скамейку.
– Ну всё, здеся посижу. Помолюсь за Юру, за детишков наших, – на последних словах голос у нее дрогнул и слезы ручьем потекли из глаз.
Антон закусил губу: старушка напомнила ему родную бабушку. Та тоже всю жизнь ждала мужа, да так и не дождалась…
Он осторожно вынул из рук старушки свечу, зажег и поставил на подсвечник у «Юрия на лошадке». Огонек разгорелся не сразу: сначала робко, потом сильнее, пока не превратился в дрожащий красный цветок. Прозрачные восковые капли покатились по изгибу свечи, застывая причудливыми ручейками на ее тонком теле.
Некоторое время он стоял и завороженно смотрел, как пламя свечей переливается в стекле киоты. Но вдруг взгляд его остановился на иконе.
Сюжет был хорошо знаком. Вот на вздыбленном белом коне кучерявый юноша в латах. В правой руке – копье, острие пронзает голову извивающегося на земле небольшого дракона. Но сейчас внимание Антона привлекло лицо всадника. Оно выражало задумчивое спокойствие. И это в самый разгар битвы, в момент смерти заклятого врага, когда полагается быть победному кличу и торжествующему взгляду!