Спокойная ночь

«Прекрасная иллюстрация к Хемингуэю, – подумалось ему. – Красиво, конечно, но… нереально». Он даже покачал головой в знак несогласия с художником. По себе знал: борясь со злом нельзя не заразиться его энергией.

«По-другому никак. Только гнев, жажда мести дают силу и волю к борьбе. Без них – в порошок сотрут, в лагерную пыль! А здесь что? Царская охота, какая-то. Шашлычка из дракончика не желаете?»

Антон улыбнулся собственной шутке и, еще раз взглянув на лицо юноши, вынес вердикт: «Икону надо переписать, однозначно»…

– Правда, похож на дедушку? – прозвучал за спиной родной голос.

Глядя на отражение в стекле киоты, Антон возразил:

– Да? Я что-то не замечал.

– Потому что не теми глазами смотришь, – рука матери нежно легла на плечо.

– Привет мам, – улыбнулся он и они расцеловались. – А что, служба уже закончилась?

– Ты разве не знаешь? Отец Петр еще не проповедовал.

– Точно… Да я что-то задумался…

– А-а. Я думала ты молишься, – мать заботливо поправила выбившийся из-под шарфа ворот его рубашки.

Антон слегка поежился, но сопротивляться не стал: она всегда так делала, когда он был маленьким. Сейчас это выглядело немного странным, по крайней мере, для него.

– Я тогда пойду?

– Куда? – вскинула мать испуганные глаза.

– Да никуда. Погуляю возле храма, тебя подожду.

– Но ты же не услышишь проповедь. И потом… – она запнулась и отвела взгляд в сторону. – Отец Петр хотел с тобой поговорить.

– Понятно, – недовольно произнес Антон. – А можно я только проповедь послушаю?

– Нет! – решительно ответила мать. – Ты встретишься с отцом Петром, я настаиваю!

– Хорошо, хорошо… Только ради тебя.

– Иди гуляй, если хочешь. Я тебя позову, – перешла мать на шепот.

В это время царские врата отворились и на солее появились диакон с большой позолоченной чашей руках и статный, наполовину седой, священник – оба в голубых облачениях. Народ потянулся к ним словно железная стружка к магниту. И только Антон поспешил выйти из храма. Спустившись с паперти, он стал бродить вокруг, разглядывая подросшие ели и любуясь окрестностью.

На вершинах гор, ощетинившихся зеленью хвойного леса, уже давно лежал снег. Те, что подальше, прятались в холодной дымке, выглядывая из-за склонов близлежащих гор. Силтау среди них смотрелась настоящим исполином, занимая чуть не половину пейзажа. Ее западный склон спускался к восточному берегу покрытого льдом озера, отделяя город, расположенный на южном берегу, от возвышающейся на севере дамбы.

Храм стоял на пригорке, между лесом и озером, и от его стен город был виден как на ладони. Панораму несколько портили заводские трубы, день и ночь пускающие по ветру клубы серо-зеленого дыма. Косматые зимние тучи медленно ползли по небу, норовя напороться на пик Силтау, царивший над этой холодной красотой.

Тишину осеннего дня взорвал перезвон колоколов, возвестивший об окончании праздничной службы. Народ повалил из храма: одни обступали приготовленные прямо на улице столы с праздничным угощением, другие – спешили на остановку, где их поджидали маршрутки.

«Храм построили, дорогу проложили, а на автобус денег пожалели», – поворчал Антон на городскую администрацию.

Дверь храма отворилась и на пороге появилась мать, закутанная в теплую бабушкину шаль.

– Антош, заходи! Батюшка ждет!

Он взбежал по ступенькам и юркнул в теплый притвор, едва не столкнувшись лбом с настоятелем.

– Антон! – радостно воскликнул отец Петр и обнял его, как родного. – Сколько лет, сколько зим!

– Здравствуйте, батюшка, – засмущался Антон, глядя, как мать знаками намекает, чтобы взял благословение.

– Какой высо-о-окий! Скоро меня догонишь! – расхохотался отец Петр и еще раз прижал к своей груди. – Ну что, пойдемте в мою хибарку чаю попьем?

Отец Петр открыл одну из дверей притвора и стал быстро подниматься по крутой железной лестнице, ведущий на второй ярус колокольни.

«А ведь ему в прошлом году семьдесят стукнуло!»

– Нина! – крикнул отец Петр сверху. – Принеси нам чего-нибудь к чаю! Идем-идем, – улыбнулся он идущему за ним Антону. – Сейчас мама нам свежих пирогов принесет, отобедаем – по-царски!

«Хибарка» отца Петра, устроенная на втором ярусе колокольни, представляла собой комнату три на четыре метра. Напротив единственного арочного окна, расположенного по центру западной стены колокольни, стоял большой деревянный стол, больше похожий на деревянный верстак. Словно модели небоскребов, по краям его возвышались стопки книг и журналов. Между ними темнел силуэт ноутбука, в мощном дизайне которого угадывалась военная версия Эльбруса. Всю южную стену и часть восточной занимали книжные полки, возле которых ютился топчан, застеленный лоскутным одеялом. Прямо у дверей на стене висели лыжи и прочая походная амуниция. Справа от окна на стене помещалась небольшая икона Богородицы, а перед ней мерцала лампадка и стоял аналой с раскрытой книгой.

– Заходи, не стесняйся, – пригласил отец Петр застрявшего на пороге Антона. – Сейчас мы здесь порядок наведем и чаевничать станем.

Священник раздвигал стопки книг на столе, освобождая место для чаепития.

– Одежду там вешай, – показал он в сторону стены с амуницией, – а то запаришься.

В комнате действительно было жарко, хотя ни батареи, ни обогревателя видно не было.

– Теплые полы – удобная штука, – пояснил отец Петр, заметив неподдельный интерес в глазах гостя.

Антон бросил рюкзак на табуретку и пристроил одежку между горными ботинками и большим мотком веревки.

– Все еще водите ребятишек в горы? – спросил он, разглядывая необычную для кабинета священника обстановку.

– А как же! Помнится, и ты пару раз ходил с нами на Силтау.

– Было дело. Я тогда ногу подвернул, и вы меня на себе пять километров тащили. Спасибо.

– Да ну, что ты! – засмеялся отец Петр. – Своих не бросаем! Ты тогда легкий был, как овечка. Сейчас бы я тебя не утащил! Как нога, кстати?

– Нормально, – Антон присел на краешек табуретки у входа.

– Да что ты, как бедный родственник, честное слово? – развел руками священник. – Садись к столу!.. Давай, пока чайник греется, я тебе одну штуку покажу.

Отец Петр достал с полки большой альбом и положил на стол. На обложке золотыми буквами было написано: «Проект храмового комплекса Преподобного Серафима Саровского г. Солнечногорска».

– Можно? – робко спросил Антон.

– Открывай, открывай! Смотри!

На первой странице помещался общий план архитектурного комплекса, расположенного вокруг здания нынешнего храма. Из всех построек он узнал только одноэтажный домик воскресной школы и трапезную. Остальная территория много лет пустовала: на строительство и обустройство ландшафта денег у прихода не хватало. Теперь, похоже, средства нашлись.

– Вот здесь у нас будет гимназия с полным циклом обучения, – ткнул отец Петр пальцем в трехэтажное здание, склонившись над альбомом с другой стороны стола. – Здесь – крестильная. А вот здесь – большая трапезная. Между ними – детская площадка для малышей и прогулочная зона со скамейками и прудом. Лебедей хочу завести… Ну, или уток, – всё живность. А ребятишкам радость.

– А это что такое?

– Это? Скалодром под открытым небом, – с гордостью произнес отец Петр. – Тяжело в ученье – легко в бою! Так ведь? Зато никого на себе пять километров тащить не придется, – засмеялся священник и похлопал Антона по плечу.

– Да, классно! Только кто в вашей гимназии учиться будет? На край города не наездишься.

– Вопрос уже решен! Администрация выделяет автобус, он в полном нашем распоряжении.

Антон помрачнел.

– На строительство тоже они деньги выделяют?

– Ну, не только они… – смутился священник и нырнул под стол. Тотчас оттуда раздались шуршание пакетов, звон посуды и донесся голос отца Петра: – Без них мы бы точно не справились.

– Понятно, – вяло отреагировал Антон и, перевернув пару страниц, захлопнул альбом.

– Ты какой любишь: черный или зеленый?

– Все равно, – буркнул Антон, с любопытством разглядывая корешки книг в библиотеке.

Здесь в одном ряду с Иоанном Златоустом и Игнатием Брянчаниновым стояли книги по специальным вопросам квантовой физики и математики. Кое-где в названиях мелькали иероглифы и арабская вязь.

– Может быть кофе?

– Может быть…

На краю стола стали появляться разномастные кружки, упаковки с чаем, рафинад, жестянка с Арабикой. Наконец, показался сам отец Петр.

– А я, брат, зеленый люблю, – с довольной улыбкой заявил он. – В молодости весь Индокитай объездил, вот и пристрастился.

– А вы в курсе, батюшка, куда уходят деньги из городского бюджета? – продолжая скользить взглядом по книжным рядам, спросил Антон.

– Ну… – опешил отец Петр от такой прямолинейности. – Откуда ж мне знать. Я же не счетная палата.

– Хорошо, – повернулся он и посмотрел священнику прямо в глаза. – А хотели бы вы знать, на какие такие «дела» уходят бюджетные деньги?

– Если честно – нет, – спокойно ответил священник, разливая кипяток по кружкам.

– То есть, вам безразлично, с кем иметь дело: честный это человек или вор?

Отец Петр вздохнул и задумчиво поболтал ложечкой в стакане с чаем.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Мол, нечистые деньги на святое дело брать нехорошо. Правильно?

– А разве не так?

– Все так. Но…, во-первых, не пойман – не вор…

– Прекрасно! Если вор не пойман, то с ним, значит, можно за одним столом сидеть, по имени-отчеству величать, а помрет – и торжественное отпевание устроить.

– …а во-вторых, – пропустив мимо ушей саркастическую тираду, продолжил отец Петр, – чистых денег, как и чистых людей, в природе не существует. Ты сам знаешь, как строился храм: врачам и учителям постоянно задерживали зарплату, а бизнес вообще закошмарили «добровольными пожертвованиями». Что, скажи, было делать? Отказаться от помощи и остаться со старушками и малыми детьми в сыром подвале? Мы бы до сих пор оттуда не выбрались. А теперь все они здесь: и учителя, и врачи, и бизнесмены. А что говорят, знаешь? «Мы тоже храм строили». Так-то.

– Абрамов – вор, – недовольно буркнул Антон, – и вам об этом известно.

Отец Петр вздохнул и посмотрел в окно: на церковном дворе у столов с самоварами и пирогами толпился народ.

– Видишь этих людей? О каждом из них я знаю много такого, от чего им самим сегодня ужасно стыдно.

– Абрамову не стыдно.

– Люди меняются, Антон.

– Но не всегда в лучшую сторону.

– Это так, – согласно покачал головой священник и улыбнулся. – Вот я, например, с каждым годом все хуже и хуже, и ничего не могу с этим поделать.

– Речь не о вас, батюшка, – поморщился Антон.

– Понимаю, понимаю, – нахмурился священник. – Но… я бы на твоем месте…

– Что бы вы сделали на моем месте?

– Ну, во-первых, не стал был шутить над мэром – это ничего не даст.

– А кто вам сказал, что я шутил над мэром? – голос у Антона дрогнул.

– А-а-а… разве не ты испортил предвыборный плакат?

Антон в упор смотрел на собеседника, ожидая ответа, а сердце у него стучало все сильнее.

– Ну… хорошо. Иван Захарович сам сказал. Видишь ли… Он попросил меня с тобой поговорить…

– «Иван Захарович».... «Попросил»… – зло ухмыльнулся Антон. – Не ожидал от вас, батюшка… Мало того, что вы его грязные делишки авторитетом Церкви покрываете, вы еще и своих прихожан ему на съедение отдаете.

– Что ты такое говоришь! У меня и в мыслях не было… – растерянно пожал плечами священник.

– А за мать он тоже у вас попросил?

– Ты о чем?

– А вы разве не знаете?

– Нет.

– Ну, если и правда не знаете, спросите сами, за что ее с работы уволили.

– Как… уволили?

Искреннее удивление отобразилось на лице отца Петра, но для Антона разговор был уже закончен. Решительным шагом он пересек комнату, схватил в охапку рюкзак и одежду и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Словно эхо от выстрела раздалось под каменными сводами колокольни, и Антон осознал – прошлого больше нет. Там, в прошлом, осталась его наивная детская вера в Бога, в мудрость отца Петра и доброту окружающих людей. Лет десять ушло на то, чтобы туман красивых слов рассеялся, и он, наконец, увидел голую правду жизни.

Оказывается, люди в церкви ничем не отличаются от неверующих. У них те же страсти, те же стремления, те же соблазны. Только все это прикрыто лицемерными разговорами о покаянии и любви, верой в чудесное свойство обрядов и «благотворительностью». Неверующие честнее. Они хотя бы не лгут сами себе, не корчат из себя праведников и не читают моралей. Они творят зло и этого не скрывают. За них это делают такие, как отец Петр, готовые оправдать и простить самую гнусную гадость, самого отпетого злодея.

Спускаясь по гулким ступеням железной лестницы, он ощущал необыкновенную легкость в мыслях и чувствах. Будто тяжелая, непомерная ноша вдруг свалилась с его плеч, и он готов был взлететь выше деревьев, выше домов. Даже выше этой колокольни, где, словно паук в банке, сидит и плетет паутину лжи старик в рясе…

Внизу ему встретилась мать, – она держала в руках поднос с пирогами.

– Антон? Ты куда раздетый?

– Домой, мама, – с легкой улыбкой ответил он, натягивая куртку. – Если хочешь – оставайся. А я пойду.

– Ты поговорил с батюшкой?

– Да.

– И что?

– Ничего.

– Как, ничего?

– Так, ничего… Ничего нового он мне не сказал. Просто… показал проект гимназии и… крестильной. В общем… мне понравилось.

– И больше вы ни о чем не говорили?

– Нет, – соврал Антон.

Он не хотел, да и не мог объяснить матери своих чувств. А если бы и нашел подходящие слова, то наверняка причинил бы ей боль. Пусть все остается, как есть. В конце концов, люди не виноваты, что у них такие пастыри. Даже Иисус предупреждал: «Что они говорят, делайте, по делам же их не поступайте».

– Я скоро приду, Антош, и мы вместе пообедаем, хорошо?

– Не торопись, мам. Хочу прогуляться по городу – праздник ведь.

– Шапку надень! – услышал он перед тем, как двери храма закрылись у него за спиной.

Остановившись на паперти, огляделся. К полудню одеяло облаков превратилось в тонкую перистую паутину, и уже не могло скрыть пронзительную синеву неба. В ярких лучах осеннего солнца город белел стенами зданий и поблескивал стеклами окон. На тонкой ледяной глади озера чернели редкие силуэты отчаянных любителей рыбной ловли. Воздух был свеж и прозрачен, и Антон, зажмурившись, вздохнул полной грудью.

Нацепив наушники и натянув шапку поглубже, он включил плеер и рванул на остановку. «It's My Life!» – зажигал молодой Бон Джови, а Антон несся по асфальту дороги так, словно маршрутка, ожидавшая его на стоянке, была последней.

Гуляния на главной площади были в самом разгаре. Народ толпился у сцены и бродил между пестрых лотков с яствами и поделками. Хор пожилых тётушек в русских сарафанах в сопровождении толстого гармониста в белой косоворотке с надрывом пел что-то про озера синие и ромашки. По бокам от сцены колыхались триколоры и флаги правящей партии.

Антон вышел из маршрутки и стал лениво скитаться между лотками, пока не наткнулся на застекленный киоск с выпечкой. Горячая сосиска в тесте со стаканом чая на морозном воздухе оказались весьма кстати. Перекусив, подошел к предвыборной палатке мэра, взял пару буклетов и, отойдя в сторонку, тщательно вытер ими жирные пальцы.

Побродив еще немного в толпе, он уже собирался уходить, как вдруг внимание его привлек похожий на вигвам шатер из оленьих шкур. Легкий дымок, время от времени появлявшийся над шатром, выдавал присутствие человека. Яркая рекламная надпись, расположенная рядом с диковинным сооружением, сообщала: «Этноинсталяция «Чум шамана». Традиции и обычаи коренных жителей Северного Урала. В программе: знакомство с живым шаманом и его жилищем; участие в обряде камлания; снятие темной энергии, заговоры на здоровье и предсказание будущего. Цена – договорная».

«Любопытненько», – подумал Антон и осмотрелся по сторонам. Праздный люд слонялся вокруг да около, но к вигваму никто подходить не спешил. «Ну и правильно: кому нужен ряженый мужик с бубном?» – губы скривились в скептической усмешке. – «Однако… чем он хуже тех казаков с игрушечными шашками? Этот, пожалуй, посмешнее будет». Наклонив голову пониже, он откинул полог из оленей шкуры и нырнул в загадочный сумрак.

Внутри оказалось неожиданно просторно. На невысоком каменном очаге, устроенном посередине, горел огонь. В подвешенном над ним железном котле булькало какое-то варево, распространяя терпкий горьковатый запах. На ребрах деревянного каркаса висели предметы кочевого быта, пучки сухих трав и рога оленя. На соседней от входа стороне Антон заметил большую зловещую маску, помещавшуюся посреди двух бубнов. Прямо под ней на небольшом возвышении, покрытом медвежьей шкурой, сидел коротко стриженный мужичок в шубе из разноцветного меха, и грел босые ноги у очага. Рядом стояли расшитые северными узорами белые унты.

– Ладно, Степан, я тебе потом позвоню – у меня тут клиент, – сказал он кому-то в старенький айфон и поспешил спрятать его, как только на пороге появился посетитель.

«Я так и думал, – улыбнулся Антон, увидев, как мужичок спешно натягивает унты, подпоясывается и поправляет шубу, принимая вид «настоящего» шамана. – Впрочем, все честно. Написано же – этноинсталляция».

– Здравствуйте! – поприветствовал Антон хозяина.

– Гавари защем пришёль, маленький челявек – резко и сердито отреагировал шаман, зачем-то коверкая язык.

– Я, собственно, так… ради интереса…

– «Так» – нельзя. Ты что, не читал, что написано?

– Читал, но… – Антону уже становилось скучно.

Не просить же, в самом деле, господина артиста снять с него порчу. Но и уходить сразу не хотелось – снаружи было скучнее.

Решил импровизировать.

– У вас там написано, что вы предсказываете будущее. А мне нужно знать прошлое.

– Сядь, – коротко скомандовал шаман, указав на невысокую скамью возле очага.

Антон скинул рюкзак у порога и с готовностью подсел к огню.

– Какое прошлое хочет знать маленький человек? – спросил шаман, понизив голос и прищурив и без того узкие глаза.

«Реальный квест! – возбудился Антон. – Надо включаться в игру».

– Прошлое мое туманно, старик, – загадочно произнес он, сделав безумные глаза.

– Смеяться не надо, – с холодным спокойствием произнес шаман. – Говори, что нужно или уходи.

– Ну ладно, ладно, извините, – попытался Антон замять неудавшийся розыгрыш. – Вы что, и правда… шаман?

– Я – шаман. Сын шамана, внук и правнук шамана. А ты пришел смеяться, маленький человек. Нельзя так.

– Ну хорошо, допустим, я вам верю…

– Э-э-э! Шаману вера не нужна. У шамана сила есть. Хочешь узнать – спроси. Только даром говорить не буду. Деньги давай!

– Я заплачу… А сколько надо?

– Сколько духи попросят! – широко улыбнулся шаман, обнажив желтые кривые зубы, и вынул из-за пазухи короткую костяную трубку. Набив ее сухой травой из расшитого северными узорами мешочка, достал из огня тлеющую головешку и прикурил.

Антон наблюдал за действиями шамана, словно хотел запомнить каждую деталь этой диковинной процедуры. «Эх, жаль фоткать нельзя! А может попросить потом, после сеанса?»

– Если что, я не курю, – предупредил он и с опаской подумал: «Лишь бы не спайс – терпеть не могу!»

Шаман не ответил. Закрыв глаза, он отодвинулся подальше от огня и, скрестив ноги, стал пускать клубы густого белого дыма. Антон все никак не мог уловить запах: проплывая над очагом, дым устремлялся вверх в потоке горячего воздуха и выходил наружу через небольшое отверстие в конусе чума.

– Спрашивай, маленький человек, – не открывая глаз и не выпуская трубки изо рта, произнес шаман монотонно и прилег, опершись на локоть.

«Вот же засада! Что я ему скажу?» – растерялся Антон. Но, помолчав немного, выговорил, медленно подбирая слова:

– Месяц назад мы с друзьями… повеселились, так сказать. Об этом узнал один… большой человек… И… меня посадили на пятнадцать суток. Вопрос: кто меня предал?

«По логике, сейчас должны начаться танцы с бубном, горловое пение, катание по земле, конвульсии», – рассуждал он, поглядывая на шамана и висевшую над ним зловещую маску.

– Эй, вы меня слышите? – повысил голос Антон, заметив, что шаман никак на него не реагирует. Он даже слегка приподнялся, чтобы лучше разглядеть хозяина чума. Но тот продолжал лежать с закрытыми глазами и если бы не дым, по временам испускаемый трубкой, можно было бы принять его за спящего.

Вдруг шаман, словно механическая кукла, поднялся и сел ровно, положив смуглые морщинистые руки на колени. Антон инстинктивно отшатнулся, увидев, как тот уставился на него белыми, как молоко глазами: «Бли-и-ин… Как это у них получается?»

– Предал тебя тот, кто рядом с тобой – произнес шаман глухим утробным голосом, едва шевеля губами.

«Тоже мне новость», – подумал Антон, но вслух не сказал: пусть уже заканчивает свои фокусы.

– И знаешь его, и не знаешь его.

«Ага, вот и антимонии подкатили. А есть что поконкретнее?»

Руки у шамана задрожали, а лицо неестественно искривилось.

– Во чреве горы поймешь… – изрек шаман в нижнем регистре, и тут же истерически завизжал фальцетом: – Ему нельзя, он должен уйти, должен уйти!

Мороз пробежал по коже. Этого в его сценарии не было.

– Успокойтесь, уважаемый, я уже ухожу, – вскочил он на ноги, схватил рюкзак, но замер, услышав утробное: – Ее не вини, вступающий в битву…

Антон смотрел на шамана открыв рот, не в силах двинуться с места. На последних словах он ясно ощутил присутствие в чуме кого-то третьего. И этот третий знал то, что не было известно не только шаману, но даже самым близким его друзья.

Некоторое время шаман сидел, опустив голову и покачиваясь словно пьяный. Потом поднял глаза – они приняли обычный вид – и протянул дрожащую руку:

– Давай деньги, маленький человек.

– Да, сейчас, – торопливо захлопал по карманам Антон. – А… переводом можно… или по карте?

– Нет! – резко вскрикнул шаман. – Дать должен ты!

«Никакого сервиса, – нервно шарил Антон по карманам рюкзака. – А еще духи называются».

Вдруг осенило: полез за шиворот, стянул с себя крестик и протянул шаману:

– Вот, возьмите, он серебряный.

Глаза у шамана округлились и он, замахав руками, закричал не своим голосом:

– Нет, нет! Забери это! Уходи, уходи!

Антон сунул крестик в карман куртки и вывалился из чума на улицу. Некоторое время стоял, глубоко дыша. Немного успокоившись, огляделся.

– Что за… хрень?! – сорвалось с языка.

Смеркалось. На городской площади не было ни души. Ветер гнал по асфальту обрывки цветной бумаги и помятую пластиковую посуду. Только несколько рабочих возились у сцены, заканчивая разбирать конструкцию.

«Сколько же я там просидел? Пол дня? А может сутки?!» Он выхватил смартфон и включил экран. «Фу-у-х! Слава богу!» На экране светились цифры календаря и время: «4 ноября, 20.13».

«Это все спайс. Наверняка, что-нибудь подмешивает. А я ему уже почти поверил», – злился Антон и на себя, и на шамана, шагая на остановку. Нужно было срочно бежать домой, мать его уже потеряла.

Сидя в маршрутке, он пытался объяснить себе все, что увидел и услышал в чуме, но ничего не выходило.

Почему? Как?! Откуда фокусник, играющий роль шамана может знать, как его имя переводится с греческого? Они ведь даже не знакомились. Может в состоянии транса сболтнул? Кто знает, что он там курит? Но ведь не было же ничего: ни эйфории, ни тумана, ни спутанности сознания! Наоборот, все виделось четко и последовательно, хоть кино снимай. Фокус со временем тоже не ахти какое чудо: за игрой в сети еще не то бывает.