Лилии полевые. Покрывало святой Вероники
Молодая женщина тотчас согласилась. Пока она передавала одно за другим свои сновидения, гости становились все серьезнее. Они перестали осушать бокалы, и лица их вытянулись. Единственным, кто все еще смеялся и все это называл глупостями, был сам наместник.
По окончании рассказа молодой оратор сказал:
– Да, это больше, чем сон, так как сам я хотя и не видел сегодня императора, зато видел, как в город въезжала старый друг его, Фаустина. Меня только удивляет, что она еще не появилась во дворце наместника.
– Действительно, ходят слухи, что наш император поражен болезнью, – прибавил военачальник, – и мне кажется, что сон твоей жены есть предзнаменование богов.
– Нет ничего невероятного в том, что Тиверий прислал кого-нибудь за Пророком, чтобы поискать у Него помощи, – согласился молодой оратор.
Военачальник очень серьезно сказал Пилату:
– Если императору действительно вздумается пригласить к себе Этого чудотворца, то, конечно, лучше бы было для тебя и всех нас, если бы он застал Его в живых.
Пилат уже полугневно ответил:
– Уж не превратила ли вас темнота в детей? Можно подумать, что все вы превратились в снотолкователей и пророков.
Но военачальник не переставал волноваться:
– Быть может, еще возможно было бы спасти Этому Человеку жизнь, если бы спешно послать гонца.
– Вы хотите сделать меня посмешищем в глазах населения, – ответил Пилат. – Подумайте сами, каковы бы стали порядки и законность в стране, если бы узнали, что наместник помиловал преступника, потому что его жена видела дурной сон.
– Но то, что я видел Фаустину в Иерусалиме, это действительно не сон, – сказал молодой оратор.
– Я беру на себя ответ перед императором за мой поступок, – сказал Пилат. – Он поймет, что Этот Мечтатель, беспрекословно позволивший моим рабам мучить Себя, не имел бы силы помочь ему.
В тот момент, когда эти слова были сказаны, весь дом задрожал вдруг от непонятного рева, прозвучавшего как раскат грома, и почувствовалось колебание земли. Дворец наместника остался невредимым, но тотчас после подземного удара донесся со всех сторон наводящий ужас грохот разрушающихся домов и падающих колонн.
Выждав время, когда стало возможным расслышать человеческий голос, наместник подозвал раба:
– Поспеши к месту казни и передай мой приказ – снять с креста Пророка из Назарета!
Раб поспешно удалился. Застольное общество перешло из столовой в перистиль18, чтобы быть под открытым небом на случай повторения землетрясения.
В ожидании возвращения раба никто не решался что-нибудь сказать. Раб вскоре вернулся и остановился перед наместником.
– Застал ли ты Его в живых? – спросил наместник.
– Господин, Он умер, и в тот момент, когда Он испустил дух, произошло землетрясение.
В эту минуту послышались два резких удара в наружную дверь. При этих ударах все вздрогнули и повскакивали с мест, как будто земля снова затряслась. Вслед за тем вошел раб:
– Благородная Фаустина и Сульпиций, приближенные императора, желают видеть наместника. Они прибыли просить его содействия, чтобы найти Пророка из Назарета.
В перистиле раздались едва уловимые вздохи и послышалось какое-то прешептывание… Когда наместник оглянулся, то заметил, что друзья отшатнулись от него, как от человека, с которым случилось несчастье.
***
Старая Фаустина снова прибыла в Капри и явилась к императору. Она рассказывала ему обо всем случившемся и, пока говорила, едва нашла в себе силы взглянуть на Тиверия. За время ее отсутствия болезнь сделала страшные шаги вперед, и Фаустина подумала: «Если бы боги имели сострадание, они дали бы умереть мне раньше, чем придется сказать этому несчастному, исстрадавшемуся человеку, что всякая надежда потеряна!».
Но, к ее удивлению, Тиверий слушал рассказ с полным равнодушием. Когда она рассказала ему, что Великий Чудотворец распят был в тот же день, когда она прибыла в Иерусалим, и как близка была она к Спасителю его, то заплакала, подавленная тяжестью испытанного разочарования. Но Тиверий сказал ей:
– Ах, как жаль, что все годы, прожитые тобой в Риме, не отняли в тебе веры в волшебников и чудотворцев, которую ты приобрела еще в детстве в Сабинских горах.
Тогда Фаустина увидела, что Тиверий и не ждал серьезно помощи от Назаретского Пророка.
– Зачем же ты позволил мне совершить путешествие в далекую страну, если ты считал это бесполезным?
– Ты – единственный друг мой, – сказал Тиверий, – зачем было мне отказывать в твоей просьбе, пока еще в моей власти исполнить ее?
Но кормилица не хотела соглашаться с тем, что император мог угождать ей.
– Опять твоя старая хитрость! – с горечью сказала она. – Это то, что я всегда могла меньше всего выносить в тебе.
– Лучше было бы тебе не возвращаться ко мне, – сказал Тиверий, – ты должна была бы остаться в родных горах.
Одну минуту казалось, что эти два человека, так часто ссорившиеся, опять наговорят друг другу резких слов, но гнев старухи быстро исчез. Миновали времена, когда она серьезно отстаивала свои мнения перед императором. Она снова понизила голос. Но все же она не могла отказаться вовсе от желания быть правой.
– Но Этот Человек действительно был Пророк, – сказала она. – Я видела Его. Когда глаза Его встретились с моими, я подумала, что Это – истинный Бог… Я обезумела от того, что не могла помешать казни над Ним.
– Я рад, что ты дала Ему умереть, – сказал Тиверий. – Он совершил преступление против императора и был бунтовщиком.
Фаустина опять готова была рассердиться.
– Я говорила со многими из Его друзей в Иерусалиме, – сказала она. – Он не совершил преступлений, которые на Него возводили.
– Если бы Он даже и не совершил этих преступлений, то и без этого, наверное, не был бы лучше всякого другого, – устало проговорил император. – Где тот человек, который в течение жизни тысячу раз не заслужил бы смерти?
Эти слова императора заставили Фаустину сделать нечто, на что она все еще не решалась.
– Я хочу показать тебе пример Его чудесной власти, – сказала она. – Я говорила тебе, что приложила к Его лицу мой платок. Это тот самый платок, который я теперь держу в руке. Не хочешь ли одну минуту взглянуть на него?
С этими словами она развернула свой платок перед императором, и он увидел на нем бледный отпечаток Божественного Лика… Голос старой Фаустины дрожал от волнения, когда она продолжала рассказ:
– Этот Человек видел, что душа моя затрепетала при встрече с Ним, Он понял, что сердце мое полно любви и сострадания к Нему и веры в Его Божественное происхождение. Я не знаю, какой силой сумел Он оставить мне Свое изображение, но глаза мои наполняются слезами каждый раз, как я вижу Его Лик…
Император наклонился и стал рассматривать чудесные очертания, которые, казалось, были сотканными из Крови, слез и черных теней страданий.
Постепенно перед глазами поверженного императора выступил весь Божественный Образ, как Он запечатлелся на платке. Тиверий видел капли Крови на лбу Незнакомца, колючий терновый венок на Его голове, волосы, слипшиеся от пота и Крови, и дрожащие от нестерпимых страданий губы. Измученные глаза Страдальца, казалось, с упреком смотрели на императора с платка Фаустины…
Тиверий откинулся на свое ложе и долго молча лежал так, а затем в неуправляемом порыве внезапно приподнялся и… встал на колени перед Изображением.
– Ты – Человек! – сказал он. – Ты – Тот, Кого я не надеялся увидеть в жизни…
И, указывая на себя самого, на свое обезображенное тело, на разъеденные язвами руки и ноги, прибавил:
– Я и все другие – мы дикие звери и изверги, а Ты – человек!
Тиверий так низко склонил голову перед Изображением, что коснулся земли.
– Смилуйся надо мной, о Ты, Неведомый! – слезы императора оросили каменный пол терассы. – Если бы Ты остался в живых, один только Твой взгляд исцелил бы меня.
Бедная старуха на какое-то мгновение испугалась. «Что я сделала? Было бы умнее не показывать императору Святое Изображение», – думала она.
Фаустина с самого начала опасалась, что страдание и раскаяние Тиверия будут слишком велики, когда он увидит Этот Божественный Лик. В волнении она схватила платок с изображением Пророка, а когда император обернулся к ней, Фаустина с удивлением и страхом увидела, что черты его преобразились… он снова стал таким, каким был до болезни!
Конечно, болезнь императора не случайно вкоренилась в его организм; она питалась ненавистью и презрением к людям, наполнявшим сердце Тиверия, и должна была исчезнуть в то мгновение, когда в его сердце проникли любовь и сострадание.
На следующий день выздоровевший Тиверий послал с особым поручением трех вестников. Первый пошел в Рим и передал сенату приказ назначить следствие о том, как наместник в Палестине исполняет свои обязанности, и наказать его, если окажется, что он притесняет народ и присуждает к смерти невинных. Второй был послан к виноградарю и его жене, чтобы поблагодарить их за совет, данный императору, и наградить их, а также передать им обо всем происшедшем. Выслушав все до конца, они тихо заплакали и муж сказал:
– Я знаю, что до конца дней моих буду думать о том, что случилось бы, если бы оба они встретились.
Но жена ответила:
– Эта встреча была бы невозможной. Христос знал, что мир не в силах будет понять Его.
Третий вестник отправился в Палестину и привел на Капри несколько учеников Христа, и они начали проповедовать учение, которое Распятый на кресте принес с Собою в мир.
Когда же ученики прибыли на Капри, Фаустина лежала на смертном одре. Но они успели еще приобщить ее к верующим в Великого Пророка и окрестили ее. При крещении она получила имя Вероники, что значит – «Истинное изображение», потому что ей и суждено было принести людям истинное изображение Спасителя.
Жена Пилата Клавдия Прокула стала христианкой. Память ее 27 октября.
Альбин
Повесть из первых времен христианства
1
В Риме в царствование императора Марка Аврелия19 было сильное гонение на христиан и между язычниками распространялись страшно нелепые, выдуманные жрецами ужасы о новом учении «секты» христиан, которые особенно рассказывались детям, внушая им страх и отвращение к новому учению об истинном Боге.
В одной из языческих школ под руководством учителя Назидиена произошел нижеописанный случай.
Дети наперебой рассказывали друг другу ужасные новости о непонятном для них новом учении христиан и с отвращением отзывались об этих «жестоких» людях. Среди учеников был сын христианина по имени Люций. Он не смог дальше слушать эти нелепые рассказы и стал открыто возражать товарищам, защищая христиан. Нашлись такие, которые сообщили об этом своему учителю, называя Люция христианином.
Мальчик на вопрос учителя смело ответил:
– Да, я христианин.
Учитель приказал высечь его.
В этой же школе учился сын патриция Кассия Магнуса по имени Альбин. Он был лучшим другом Люция и поспешил на защиту своего друга, чем и избавил его от избиения. Он не понимал, что это за новое учение и что означает, что друг его – христианин, а во имя дружбы встал на защиту беззащитного. Когда Альбин возвращался с рабом Торанием из школы, он поспешил рассказать ему о случившемся в школе. Тораний был тоже тайный христианин и, видя, как его юный господин интересуется новым учением, предложил узнать об этом учении у христианского учителя.
– Но где же его взять? Я охотно побеседовал бы с ним, если бы предоставилась такая возможность, – сказал Альбин.
Тораний как-то загадочно посмотрел на Альбина. Мальчик задумчиво глядел вперед. В его взоре светилась какая-то неведомая грусть. Казалось, что его чуткая душа не удовлетворяется язычеством с его многочисленными богами, с кровавыми жертвами и стремится к более высокому и чистому учению.
– Я знаю, что христиане верят в одного Бога, – начал раб, когда они пошли по портику20, каких было очень много в древнем Риме.
– В одного-о? – с удивлением протянул Альбин.
– Да, они говорят, что есть только один Бог – Творец неба и земли.
– А наши боги? А Юпитер21? А Юнона22? А Церера23?
– Христиане учат, что эти боги ложные и их даже на самом деле и нет.
– Удивительно! Ну, а далее?
– Далее, они верят в Сына Божия Иисуса Христа, Который для спасения людей пришел на землю, сделался человеком, проповедовал, претерпел страдания и смерть, а потом через три дня воскрес из мертвых. Пришел же Он на землю, по верованию христиан, для нашего спасения, чтобы Своим последователям дать вечное блаженство, вечное счастье.
– Какое поразительное учение! – невольно воскликнул Альбин.
– Да, господин, ты прав. Учение их поразительное. И вот за это-то и гонят христиан.
Альбин заставил Торания рассказать о его встрече с христианами и об их учении. Раб осторожно рассказал, что мог. Мальчик слушал внимательно, иногда задавая тот или иной вопрос. Потом они спустились с портика и пошли по улице.
– Тораний, ты вполне можешь положиться на мое молчание, – проговорил Альбин. – Ты, может быть, думаешь, что я передам наш разговор отцу, но не смущайся.
– О, господин! Я знаю, ты имеешь благородное сердце, – ответил раб.
– Не в том дело, Тораний. Ты очень верный раб и отлично знаешь, что я тебя люблю. Ведь ты меня носил еще на руках, играл со мной, когда я был маленький. Могу ли я быть тебе не благодарным? Но вот в чем дело: ты немедленно отправляйся к Люцию и извести его родителей об опасности. Я знаю, наш учитель Назидиен не оставит этого дела и, если не испугается, то заявит властям.
– Хорошо, господин.
В это время навстречу им шел старичок в простом плаще и с палкой в руках. Тораний незаметно от мальчика обменялся с ним какими-то знаками. Старичок осторожно кивнул ему головой, и они разошлись, а минуту спустя Альбин уже вбежал в прихожую своего дома.
2
– Отец, какое у нас сегодня произошло удивительное событие! – оживленно заговорил Альбин, входя к отцу в кабинет.
Отец мальчика, Кассий Магнус, был высокий, худощавый старик с выразительными, умными глазами. В прошлые годы в Риме он занимал ряд высших государственных должностей, а в данное время по болезни принужден был жить на покое. Все свободное время теперь он посвящал изучению греческой философии. Одна сторона его комнаты была заполнена небольшими квадратами с идущими вглубь них отверстиями, где хранились рукописи. Магнус с не свойственной ему живостью обернулся к сыну:
– Что случилось?
– А вот слушай.
И Альбин рассказал о происшедшем. Магнус даже вскочил с ложа.
– Как! У Назидиена учился христианин? А он этого не видел, не мог узнать? Куда он смотрел? Где были его глаза! Неужели невозможно открыть христианина? Для этого ему стоило только заставить каждого поклониться изображению богов. Альбин, разумеется, ты больше к Назидиену не пойдешь. Я найду тебе другого учителя, более благонадежного. Но ты поступил опрометчиво.
– Почему?
– Да, да, ты сделал большую ошибку. Зачем ты защитил Люция?
– Он был мой друг.
– Соглашаюсь: он был твой лишь до этого момента, пока ты не знал, что он христианин, но, когда Люций объявил себя христианином, с той минуты он наш общий враг, который подлежит ссылке или казни. Понимаешь ты это?
– Отец, я не знаю, что это за люди, христиане. И я не знаю, за что их преследуют.
– Это враги государства, враги общества! Это изуверы, которые питаются кровью своих детей! – вскричал с негодованием Магнус.
– Неужели это правда?
– О, разумеется. Иначе их не стал бы преследовать наш мудрый император Марк Аврелий. И повторяю: ты сделал большую ошибку, защитив Люция.
– Я сделал это, отец, только лишь по дружбе. В школе я сидел рядом с Люцием уже два года. Он всегда был такой тихий, услужливый, ни с кем не ссорился. И вот поэтому-то я и выручил его. Да, наконец, как же мне было не вступиться за него, когда на Люция напал почти весь класс? Разве это справедливо?
Магнус перебил сына:
– Вступиться за беззащитного – хорошо, но не за христианина. Христиане вне закона, эта секта обречена на истребление. Будь же благоразумен, сын мой! Пока ты носишь буллу24, ты еще мальчик, но скоро ты наденешь тогу25 римского гражданина и от тебя потребуется отчет в твоих действиях. Иди, да хранят тебя боги!
Магнус немедленно позвал в свой дом Назидиена. Учитель понял, для чего его позвали, и не на шутку струсил: «Из-за этого негодяя, Люция, мне, кажется, предстоит много хлопот. О, да поразит его Плутон!26».
Он, бледный, взволнованный, предстал пред разгневанным Магнусом.
– Что хочет от меня благородный патриций27? – спросил он Мангуса заискивающим голосом.
– Я хочу отдать тебя, негодяй, в руки властей. В твоей школе оказался христианин!
– Только один, только один! – воскликнул испуганно Назидиен.
– Этого я не знаю, – невозмутимо ответил Магнус, – быть может, и половина класса – христиане. Ведь некоторые же вступились за Люция, значит, если они не христиане, то, во всяком случае, сочувствуют им. Я должен донести об этом событии властям.
Назидиен стоял убитый, напуганный.
– О, благородный патриций! Не губи меня. У меня свои дети. Во имя наших богов, будь ко мне снисходителен. Этого больше не повторится. Завтра же я всех заставлю принести жертвы богам. И клянусь тебе: буду, насколько возможно, осмотрительным. О, позор мне! Мог ли я подумать, что Люций – христианин! Он всегда был такой внимательный, скромный и вдруг – христианин. Твой сын, Альбин, недаром был с ним так дружен. О, если бы Альбин не защитил Люция, то, поверь, негодный христианин теперь бы уже сидел в темнице.
– Оставь моего сына в стороне! – резко ответил Магнус. – Он еще мальчик, ему естественно ошибаться и врага принимать за друга. Но что свойственно Альбину, то непозволительно тебе.
Назидиен опять начал причитать и умолять Магнуса, чтобы он не доводил этого дела до сведения властей:
– Во имя богов и всех твоих предков умоляю тебя, благородный патриций, будь ко мне снисходителен.
В конце концов Магнус махнул на него рукой:
– Иди и благодари богов, если я умолчу. Мой сын больше учиться у тебя, конечно, не будет. Сколько я тебе должен?
– О, стоит ли об этом говорить! Я счастлив, что сын такого благородного патриция, как ты, посещал мою школу.
– Я не нищий! – гордо заявил Магнус. – И не хочу пользоваться услугами бесплатно.
Магнус отдал учителю две тысячи сестерций28. Назидиен рассыпался в благодарностях, схватил кошелек с серебром и быстро исчез.
– От одного я отделался пока благополучно, – вслух проговорил он, выходя на улицу. – Хвала богам!
А Магнус, вернувшись в свой таблинум29, долго ходил из угла в угол в глубокой думе: «Как, однако, распространяется христианство. Оно проникает всюду. Не помогли все предыдущие гонения; но будем надеяться, что наш мудрый император сумеет вырвать эту заразу с корнем. Да поможет ему в этом Юпитер!». И Магнус снова улегся на свое ложе, достав предварительно из шкафа пергаментный сверток30 с учением Пифагора31.
3
Дом Кассия Магнуса, расположенный у Эсквилинского32 холма, был обширный и своей архитектурой походил на прочие дома римской аристократии. Не выделяясь ничем особенным снаружи, если не считать мраморного портика с изящными колоннами, он внутри был отделан необыкновенно изящно, с тонким вкусом. Роскошь и богатство были видны на каждом шагу. Всякий посетитель из прихожей попадал сначала в атриум33. Это была большая, просторная комната, играющая роль нашей гостиной. Всюду в доме виднелись изделия из золота и серебра, бронзы и дорогих сортов деревьев.
У Альбина была своя комната, выходившая в перистиль. Рядом с ней было помещение для его сестры Домициллы, которая была на два года моложе его. Стройная, изящная, с необыкновенно красивыми глазами, вьющимися волосами, она обещала быть впоследствии настоящей красавицей.
Брат и сестра жили, как говорят, душа в душу. Дружба их началась с самых юных лет. Они вместе играли, вместе мечтали, читали произведения различных поэтов и писателей. Оба они были характера мягкого, общительного, что всегда радовало как самого Магнуса, так и их мать Агриппину. Всеми своими новостями, радостными и печальными, Альбин делился с сестрой. Так было и теперь. Выйдя от отца, он первым делом спросил подвернувшуюся рабыню:
– Где сестра?
– Я видела ее в саду, господин.
В перистиле он столкнулся с матерью.
– Альбин, обед уже готов. Иди в триклиниум34.
– Я сейчас приду. А Домицилла обедала?
Мать ответила с улыбкой:
– Разве Домицилла обедает без тебя? Идите вместе с ней и не медлите.
– Хорошо.
– Не заставляй посылать за тобой Торания! – крикнула она уже вслед сыну.
Альбин выбежал в небольшой, но красиво устроенный сад. Целые аллеи платанов, кипарисов, магнолий чередовались с фигурными клумбами, на которых цвели всевозможные цветы. Журчали фонтаны и ласково улыбались холодным мрамором нимфы. В укромных уголках среди зелени приютились беседки.
– Домицилла, где ты? – звонко крикнул Альбин.
– Я здесь, – отозвалась девочка, появляясь в одной из беседок.
– Я скажу тебе одну новость, и она очень удивит тебя.
– Что такое, скажи скорее!
Домицилла была одета в шерстяную розовую тунику, подпоясанную шелковым поясом. Девочка очень походила на брата, чем всегда и гордилась.
– Ты не поверишь тому, что я скажу.
– Отчего же, поверю.
Альбин с любовью посмотрел на сестру.
– Люций оказался христианином! – выпалил он.
Девочка даже всплеснула руками и сделала округлые глаза от удивления:
– Может ли это быть?
– Увы, это правда.
– Но как же ты узнал, откуда?
– А вот слушай, – и он рассказал ей все происшедшее в школе.
– И ты защитил его от избиения?
– Да, он мой друг, и я защитил его.
– Это хорошо. Пусть он и христианин, но ты поступил, как и следовало поступить римскому гражданину. Но мне жаль его. Он был такой хороший. Ведь его теперь убьют?
В глазах девочки блеснула тревога.
– Если схватят, то, несомненно, казнят, но я думаю, что он и его родные успеют скрыться. Я велел Торанию известить их.
– Ах, бедный Люций! И зачем он сделался христианином? А ведь говорят, что христиане кланяются ослиной голове и убивают маленьких детей. О, как ужасно!
Альбин задумчиво смотрел на клумбу с цветами.
– Да, ужасно, если это правда. Соглашаюсь с тобой. Но правда ли? Не лгут ли на них? Мог ли Люций убивать маленьких детей? Он такой хороший, добрый – и вдруг стал бы убивать? Что-то плохо верится. Но вот идет Маспеция. О христианах поговорим потом.
Подошедшая старая няня Маспеция, покачав головой, обратилась к ним:
– А об обеде и забыли? Ох, дети, дети! Идите скорее! Благородная госпожа гневается.
– Сейчас идем, няня!
Альбин с Домициллой направились в маленький триклиниум, предназначенный только для самих хозяев. Альбин бросился на ложе и с удовольствием потянулся.
– Ах, Домицилла, этот Назидиен сегодня положительно с ума сошел от злости. Половина класса ревела.
– Это все из-за Люция?
– Да. Отец хочет послать меня к другому учителю.
– Значит, ты больше к Назидиену не пойдешь? А мне все-таки жаль Люция: неужели его поймают и убьют?
Дети всякий раз умолкали, когда рабыня подавала новое кушанье. Закончив с обедом, они снова ушли в сад и забрались в глухую, уединенную беседку. Здесь они снова жалели Люция и оба заинтересованно размышляли о христианах и их учении.
– Вот наш император теперь гонит христиан, – говорил Альбин, – а быть может, они и хорошие люди, и вовсе не кланяются ослиной голове.
– Очень бы мне хотелось, Альбин, узнать, что это за народ – христиане.
– Тораний их немного знает.
– Как, где он их узнал? – заинтересовалась девочка.
Альбин рассказал, чтj слышал от раба.
– Это удивительно, – задумчиво ответила Домицилла, – а ведь о христианах говорят такие ужасы. Где же правда?
Альбин только развел руками:
– Остается только одно: узнать поподробнее у самого Люция. Но где теперь его увидишь? Вся надежда на Торания. Он все устроит.
4
Тораний, согласно желанию Альбина, быстро направился к дому Люция, который находился от них квартала через три. Отец Люция, Секст, был искусный башмачник. Ему помогали старший сын, Марк, и младший, Люций. Жена у него умерла несколько лет назад.
Тораний не застал дома ни Секста, ни его сыновей.
– Где же Секст? – спросил он у хозяина дома.
– Они перебрались на другую квартиру, взяв с собой все имущество.
– Но ты не знаешь, куда именно?
– Не знаю, но собирались они так, как будто солдаты хотели их арестовать. Но со мной они рассчитались добросовестно.