Время муссонов
Все что они хотели сказать друг другу, было сказано. Всем, чем они могли поделиться – уже поделились. Были рассказаны все байки из мужского фольклора, кто кому набил рожу и зачем. Какие пистолеты лучше. Наши или бельгийские. Хотя кое–кто из сидящих в автомобиле мужчин считал, что лучше итальянских, как по кучности боя, так и по плавности хода затвора, нет. Именно они наиболее эффективны в ближнем бою. А также кто, сколько и с кем выпил.
Третий месяц их группа следила за каждым шагом старика, живущего на четвёртом этаже сталинского дома, подробно анализируя его поступки. Надо было найти прямое или косвенное доказательство противоправных действий. Но не было зацепок, что нервировало, как минимум, нескольких генералов и чиновников, чьи кабинеты находились на Старой площади в Москве и на Лубянке.
Совсем ещё молодому водителю, бывшему чемпиону Москвы по ралли, сидящему за рулём оперативного джипа, не позволяла расслабиться общая, напряжённая обстановка в салоне. Поэтому он держал правую руку на рычаге переключения передач, порой непроизвольно сжимая его чёрный набалдашник, и периодически всматривался в зеркало заднего вида, выискивая возможное препятствие за спиной, мешающее манёвру.
Справа от него разместился старший группы в звании майора. Он был одет в чёрную кожаную куртку из 90‑х и джинсы свободного покроя. А на заднем сиденье сидел тридцатипятилетний оперативник в модном костюме, переведённый из Якутска около восьми месяцев назад специальным распоряжением директора ФСБ. Он был похож на контрразведчика, как бульдог на скаковую лошадь.
– Работать надо, а не эсэмэсить, – тихо проговорил старший группы, обративший внимание, что модник за его спиной увлёкся перепиской по смартфону и практически не поднимал глаз.
– Это с женой. Зачитать?
– Не надо.
Всего по объекту работало четыре группы, не считая технарей – специалистов технической службы, разместивших свою аппаратуру в его квартире. Но все было впустую. Установленные дома и на даче камеры слежения были совершенством инженерной мысли и фиксировали жизнь обывателя, давно отошедшего от работы, живущего своей незамысловатой жизнью, невесёлой, скорее серой и скучной. В пять подъем. Лёгкая зарядка. Завтрак. Чтение газеты или просмотр телевизора. И такому поведению можно было поверить, если бы те, кто собственно и организовал все это, не знали бы фигуранта несколько десятков лет. Поверить в то, что ОН превратился в пенсионера, они просто не могли, ибо прошли с ним ту же школу жизни.
– Второй, я первый, что у вас?
– Как всегда.
– Не расслабляйтесь…, – ответил старший, и подумал, – ты, вряд ли позволишь. Затем, спустя пару секунд произнёс:
– Когда смена? Уже почти рассвело, – даже при разговорах с руководством, он никогда не называл ни время, ни место стоянки.
– Ждите…
– Который час? – раздалось сзади.
– Почти восемь, – отозвался водитель.
Старший группы откинул поседевшую на висках голову на подлокотник и закрыл глаза на недолгие десять секунд. Это упражнение прочищало мозги и зрение, а заодно позволяло, как минимум, на некоторое время остаться одному.
Прошёл ещё час.
– Клиент, – ни к кому не обращаясь, проговорил водитель, чернявый парнишка лет двадцати пяти с тонкой линией усиков, делающих его похожим на какого–то актёра начала двадцатого века.
– Внимание, – но слова были не нужны, так как все мгновенно напряглись, хотя внешне и остались расслабленными.
Старший тихо, словно его мог услышать тот самый «клиент», за которым приделали ноги, проговорил в микрофон:
– Приготовится. Наш вышел из дома.
Сидящий на заднем сиденье мужчина сделал отметку в журнале контроля, выведя в графе «время» цифру восемь тридцать шесть, перед этим глянув на циферблат наручных часов. Требование заказчика. Затем он перелистал журнал на несколько страниц назад, затем ещё раз, и только потом высказал своё мнение:
– Сегодня на шесть минут позже срока, – чем заставил обернуться старшего экипажа.
– А раньше?
– Судя по записям, в течение последних двух недель он выходил из подъезда своего дома в восемь тридцать, но сегодня опоздал на шесть минут.
– Почему?
– Не знаю…, – соврал собеседник, моргнув раскосыми глазами.
– Где клиент? – это уже к водителю, развалившемуся в кресле.
– Зашёл за угол. Там его встретит «Третий».
– Так, Лёша, мухой в подъезд. Посмотри, почему опоздал с выходом. В общем, поводи жалом. Присутствие не афишируй…
– Ладно, командир, пошёл.
Из машины – джипа «Чероки» вылез невысокий, но крепкий на вид, мужчина. Вроде бы неторопливо, но в то же время весьма рационально, а, следовательно, быстро. Он столь же стремительно зашагал в сторону закрытой входной двери сталинского дома. Этот дом, стоявший на набережной Яузы, когда–то был местом проживания высшего генералитета Советской Армии. Построенный где–то в начале тридцатых годов, архитектурный ансамбль представлял собой долговременную огневую точку, чтобы в случае войны мог продержаться достаточно долго. Пронизанный проходами, в его хитросплетении мог разобраться только человек, проживший в доме не менее года.
– А парень, вроде, наш, – смотря в спину товарища, проговорил водитель.
– Наш то, наш, но я не очень люблю прикомандированных.
– Так какой он прикомандированный. Уже почти полгода вместе.
Тем временем, немного поколдовав у электронного замка, Лёша мгновенно исчез в чёрном проёме подъезда. Затем быстро, насколько это было возможно, пальцами правой руки вынул из одного почтового ящика записку, написанную от руки и содержащую набор цифр. Пробежался по ней глазами. Сунул её в соседний (через один) ящик и вышел на улицу. Через минуту он столь же стремительно преодолел расстояние между домом и автомобилем группы слежения и, ввалившись внутрь, повёл носом, словно почуял гниль.
– Лифт на ремонте. Дедушка шёл пешком с четвёртого этажа. Лестницы большие, двадцать две ступеньки. Человек в возрасте объекта может преодолеть их за шесть – семь минут. Если идёт неторопливо. Времени опоздания соответствует. Да, и проветрить салон не помешает.
На последнее высказывание старший группы не обратил внимания.
– По его внешнему виду не скажешь, что он слишком–то запыхался.
– Что косвенно подтверждает факт, что торопиться дедушке никуда не надо, – заключил Лёша, захлопнув двери джипа.
– Ты заметил, что выходя, он даже не оглянулся по сторонам, хотя ранее делал этот жест головой, и, как правило, в нашу сторону…, – задумчиво высказал замеченную странность в поведении объекта старший.
– Отметить в журнале? – шёпотом задал вопрос Лёша.
Командир группы подумал, раскидывая мозгами так и эдак, затем, без намёка на юмор, согласился.
– Да. И проверь, действительно ли лифт по этому адресу сегодня не работал.
– Движение начинаем? – это подал голос водитель, самый младший по возрасту и званию в группе наблюдения.
– Дождёмся, пока его примет третий. И только тогда.
– А у тебя нет ощущения, что за нами наблюдают? – сидящий за спиной Алексей Ванин произнёс фразу настолько тихим голосом, что старший экипажа не сразу её и разобрал, лишь проникнув в его мозг, она заставила его обернуться и внимательным взглядом окинуть подчинённого.
Кетсу Киташи. Токио. Вчера
Глубокий вечер. На улице – никого. Дождь. Под ногами лежит безупречно ровный тротуар, исчезающий в сумраке водяных струй. Через дорогу несколько деревянных строений конца прошлого века с изогнутыми черепичными крышами, сверкающими в ночи с каждой вспышкой молнии. На первом этаже кафе с сидящими за столиками мужчинами и женщинами. Мужчин больше, если судить по взгляду снаружи. Сверкающие гирлянды традиционных фонарей, подвешенных перед входом, зазывают внутрь. Если провести взглядом слева направо так, как художники проводят кистью по мольберту линию горизонта, можно рассмотреть в пелене дождя бетонное здание банка и, чуть дальше, универмаг с яркими рекламными постерами мужественных мужчин и сексапильных женщин.
От кирпичной кладки закрытого полгода назад завода «Ниссан», находящейся за спиной, веет холодом. Над головой скользят свинцовые тучи, набухшие от воды. Под ботинками лужи, в которых отражаются тучи, кирпичная стена и моё лицо.
Скрываясь на тёмной стороне улицы, я жду её. Это последнее место, куда она придёт вопреки всему. Тусклый свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь завесу муссона, прилип к асфальту жёлтым пятном справа в десяти метрах. Не мы управляем кармой, она правит нами. Впрочем, не только. Ибо месть, грубо толкнувшая меня в спину так сильно, что я перестал мыслить разумно, раскрасила мои мысли в чёрный цвет.
Время муссонов.
Боль до сих пор не прошла, словно потешаясь над моей волей, она заставляет страдать. Как визжащая дрель, сверлом вгрызающаяся в твёрдый бетон, истязает душу изнутри, не оставляя места жалости и состраданию. Грязный поток под ногами, состоящий из жёлтых листьев, окурков и бумаги, заставляет сделать пару шагов назад. В сумрак.
Темнеет так же быстро, как и в песках Сирии. Если бы не дождь, сбивший к земле густую бязь душной паутины дня, ожидание превратилось бы в муку. Но сложилось так, и я прижимаюсь спиной к мокрым кирпичам, скрываясь от фар проезжающих мимо автомобилей, каждый из которых старается обдать грязью, заставляя понять сущность моего бытия.
В плотном тумане исчезает прошлое, а будущее маячит в закоулках страха, где дьявол потешается надо мной, мстя за прошлые обиды. Я не помню зла, лишь веду учёт, и чего во мне сейчас с избытком, так это терпения. Но даже его недостаточно, когда понимаешь, что жизнь – это пустота в мире разложенных по рангам эмоций, где каждая раскрашена в свой цвет. Вспыхнувшие при рождении, к середине жизни они тускнеют, превращаясь в головёшки. От чего и мир вокруг становится чёрным. Как уголь.
Но мне известно, что если в мире и существует справедливость, то она заключена в моих кулаках, спрятанных в карманы брюк. И плевать на предрассудки, хотя нечто, глубоко сидящее внутри, заставляет относиться с уважением к этому городу, окружившему меня. И оно взаимно.
«Ты кто?» – раздаётся сквозь мысли далёкий голос, стараясь растворить реальность соляной кислотой прошлого. Он пронзает меня вопросами, как стрелы врагов, требуя ответа. Но сейчас их нет. Голос мешает сосредоточиться, проникая в сознание, лишает преимущества. Но тщетно.
Я не уйду.
Из–за стеклянной двери кафе показался мужчина лет тридцати. По его покатым плечам прошёлся ливень, от чего он суетливо поёжился, прибавил шагу, спасаясь от муссона. Он не вызвал тревоги, но я чувствовал, что опасность где–то рядом. Смешно прыгая через лужи, ему, наконец, удалось добраться до своего автомобиля. Но одной ногой он попал в лужу, и до меня донёсся его недовольный фальцет. Плотная стена воды мешала рассмотреть марку машины.
В какой–то момент в его походке мне почудилось нечто хищное, знакомое, но прислушавшись к своему внутреннему голосу, я понял, что, скорее всего, опасности он не представляет. Доверять своему второму «я» мне приходилось довольно часто, и до сих пор не было сбоя. Непроизвольно постучав по мокрой стене кулаком, я подумал, что моё нынешнее состояние – итог моей жизни. И этот дождь, и этот город, немного враждебный по отношению ко мне, и эта страна – чуждые для меня материи, хотя я честно пытался понять их поступки, мысли. Ибо понимание того, что меня окружало сейчас, было ключом к загадке, которую требовалось разгадать в будущем.
«Ты кто?»
Ноет тело и болит правая рука в районе трицепса. Сутки назад я пропустил удар, который мог быть смертельным. Тогда повезло. Знать бы, сколько ещё везения предоставит жизнь. Если мне и предстоит умереть, то только не в такую погоду. Муссон не лучшее время для смерти.
Осень не моё время года. Я не люблю её, ну как кошки – собак. И ненавижу дождь. Уже ненавижу, хотя когда–то он был частью моей кармы. И первый снег, уснувший на бескрайних полях, и золото листвы, талантливо описанные поэтами и художниками моей Родины, вызывают настолько негативные эмоции, что даже близкие мне люди считают меня в это время года особенно невыносимым.
Чёртов дождь… От боли сводит мышцы, и накатывает слабость.
Задумавшись, я не заметил приближающегося человека, чья тень, коснувшись моих ботинок, заставила обернуться. Но я тут же взял себя в руки, увидев перед собой всего лишь немолодую японку. Поклонившись, она что–то произнесла, и в попытке понять её я погрузился в свою память, стараясь раскрыть спрятанный внутри меня словарь.
– Аригато…, – я покачал головой в уверенности, что она поймёт меня. Если благодарность и была сейчас в чьей–то крови, то только не в моей. Месть. Именно этим коктейлем я был полон, как бокал с пивом у завсегдатаев бара напротив. Именно она не позволяла остыть моей крови, превратив её в гудрон. Из–за неё я здесь.
Ответный кивок в темноте, как продолжение её пути, и закравшиеся подозрения, что ей, возможно, подвластны мои мысли, настолько сильно царапнули душу, что непроизвольно заставили плотнее сжать губы. И лишь осознав, что слова ответной благодарности могут запоздать, я мгновенно выдохнул их вместе, со скопившимся в лёгких, воздухом.
Стук деревянных каблуков затих в переулке спустя пять минут. Вдохнув сырость, я досчитал до десяти, стараясь задержать её в лёгких, так, как меня учил мой жизненный опыт, и лишь потом я сделал выдох, получившийся слишком резким. Но странная, глупая нервозность спала. Хотя внутреннее напряжение, которое касалось меня своими липкими щупальцами, чувствовалось, вызывая омерзение.
Когда картинка кафе напротив расползлась, как отражение луны в воде, внутренние сигналы подали знак опасности, но дыхательная гимнастика успокоила вспыхнувшие ассоциации. В этот самый момент, когда неожиданная слабость растворилась в выдохе, мне показалось, что далеко на границе муссона, за линией уличного освещения остановилась машина с мощным двигателем. Бившая по его капоту крупная дробь дождя, водяными взрывами разлеталась по сторонам. Пытаясь что–то рассмотреть сквозь сумрак и лобовые стёкла автомобиля, я заметил красную точку вспыхнувшей сигареты. Она, как запрещающий цвет светофора, предупреждала об опасности. Моё второе «я» хотело что–то сказать, но мне пришлось натянуть узду своего воображения, заставив его заткнуться.
И тут я увидел её.
Екатерина Владимировна Голицына. Русская. Детдомовская. Специалист по интернет–технологиям. Возраст двадцать семь лет. Рост сто семьдесят два сантиметра. Вес пятьдесят девять килограмм. Мастер спорта по джиу–джитсу. По характеру выдержанная, пользуется уважением товарищей. В совершенстве владеет огнестрельным оружием. Лучшая в группе по скоростной стрельбе из пистолета по ростовой мишени. Свободно владеет японским и английским языками. Даже в сложной обстановке не теряет присутствие духа. Особые приметы – рыжеволосая. Являясь связником группы, работает под дипломатическим прикрытием в посольстве России.
Член нашей группы. Пропала, как и другие, три месяца назад. Думаю, она считает меня погибшим, и этот факт даёт мне шанс рассмотреть ситуацию изнутри, не только для определения уровня опасности, исходящего от неё. Я хочу найти виновного. В том, что он существует, я уверен настолько, насколько в это не верит никто. Что ж, наши пути расходились не раз, но на этот путь я встал намеренно. Он должен привести меня в Изумрудный город, где лишь покаяние спасёт их всех от моего возмездия. Я её вижу.
Пожелайте удачи, господа.
Почти шесть месяцев отсутствия смешали все краски на полотне нашей работы до такой степени, что разобрать кисть мастера практически невозможно. Это меня пугает, хотя по–настоящему испугать меня невозможно. Мои безумные мысли толкают меня в спину так сильно, что я напрягаюсь, отделяя мух от котлет. Хотя до сих пор не пойму, кто, все–таки, мы такие. Мухи или котлеты?
Она шла под зонтом, не оглядываясь, в полной уверенности своей безопасности. По информации, она иногда приходит сюда после восьми вечера. Значит и она получила сообщение. Я посмотрел вправо, но за рыжеволосой женщиной никто не шёл. Этот факт успокоил. Но кто тогда сидит в джипе в двухстах метрах от меня? Тем временем мысли перенеслись к ней, словно так я мог её защитить. Я не видел её полгода, и она не изменилась ни на грамм: высокая, хрупкая, красивая, лёгкая на подъём, с правильными европейскими чертами лица, умная и всегда уверенная в себе. Как стрела, выпущенная из арбалета. «Пусть войдёт в подъезд», – подумал я.
Между тем девушка миновала витрину кафе, скрывая под прозрачной тканью зонта золотую прядь и ступая по лужам сапожками с высокими каблучками. Спустя мгновение она исчезла в темноте подъезда пятиэтажного дома с номером сто шесть по Фудзуми–Камагоро дори. Не дожидаясь пока вспыхнет свет в её окне, я заношу ногу над лужей, лежащей на моём пути. Очень медленно и очень осторожно, как когда–то в Сирии, когда шёл сквозь минное поле. Это долгая история, и когда–нибудь я расскажу её вам.
Меня окружают мгла и безмолвие. И хотя старая японка исчезла за углом и давно растворилась в кромешной тьме, мысли о ней не дают успокоиться нервам. Звуки её каблучков, растаявшие в шёпоте дождя, всё ещё слышатся в ушах. А сейчас, не будь я так уверен в правильности своих поступков, обязательно попросил бы у Всевышнего помощи.
Иногда мне кажется, что моё нахождение здесь бессмысленно. Как бессмысленна природа с солнцем или дождём. Весной и летом. Как бессмысленны поступки людей. И в то же время я понимаю, что именно в этой бессмысленности скрывалось нечто большее, связывающее нас в единое целое. Жизнь. Ибо она – сущность человеческого бытия. И ради жизни я сейчас здесь.
Сквозь стекло окна кафе я заметил, как сидящий за столиком мужчина поднёс к губам дымящийся кофе. Затем повернул голову в мою сторону, но я был уверен, что он не видит меня. Скорее ему хотелось взглянуть на своё отражение. Он поправил волосы лёгким движением руки. Я пристально оценил его фигуру. Всмотрелся в его лицо. Нет, его я тоже никогда раньше не видел.
В этом старом районе Токио домики настолько близко ютились друг к другу, что казались единым организмом. Жёлтые глаза кафе, оставляя на дороге пятна выходного веселья, все больше расплывались в отражении мокрого асфальта, по которому мне предстояло перейти. И если мой внутренний голос прав – то все, что мной было и будет сделано не напрасно.
И эти слова: «Ты кто?» – так и останутся просто словами. Я знал, что этот вопрос, который он выдавил из себя, вскоре растворится в пороховой гари выстрела из пистолета, вставленного себе в рот. И его глаза, почерневшие от страха, спустя мгновение потухнут навечно. Это – карма. Он понимал это, так же как и я.
Дрожь спала, и тело вновь стало чувствовать мышцы. Прояснилось сознание. Такое случается в ожидании боя. Говорят, боль души можно вылечить раскаянием. Не знаю. Хотя то, что я сделал, не очень походило на него. Стараясь отстраниться от прошлого, я ещё раз глубоко вдохнул мокрый воздух, чтобы толкнуть себя в настоящее. И ещё раз посмотрел на часы, вывернув кисть. Семь пятьдесят две после полудня. В такт движению ног бьётся моё сердце. Возмездие – в этом я видел предназначение. Но сейчас все мысли были бестолковы и глупы, ибо я знал, что жизнь обретает смысл, лишь когда рука касается пистолета.
– Я знаю, – он взвёл курок пистолета с одним патроном в стволе, – Ты – Кадзи. Ураган, который потушит пламя, утопит камень в воде. Ты – злой ветер.
Пот застилал ему глаза, и его речь напоминала слова безумца. Я видел, как он слабел с каждой секундой, поэтому и спешил. Не хватало сил нажать спусковой крючок одним пальцем, и он сжал рукоять второй рукой с разбитыми в кровь кулаками. Мир погрузился в туман, но ему хватило воли надавить на спусковой крючок.
Подняв глаза к фасаду здания, я сконцентрировал фокус на крайнем окне справа. Сейчас, если что и насторожило меня, так это упавший на землю вечер, как на песок, подстреленный снайпером муртазак. Я посмотрел влево, затем вправо. И лишь почуяв запах крови, погрузился по щиколотку в лужу, ощутив холод, и двинулся, как мне казалось, в сторону мира, оставив за спиной запахи пороха.
Ссутулившись, чтобы казаться меньше, чем на самом деле, я торопливо пересёк улицу, направляясь к месту встречи. Взгляд, брошенный в витрину кафе, вновь скользнул по лицу сидящего за столиком мужчины. Его взгляд был направлен в мою сторону, но в глазах отсутствовало любопытство.
Подъезд мало чем отличался от таких же подъездов в других точках мира.
Быстро набрав код, я вошёл внутрь, оставляя на чистом кафеле прихожей мокрые следы. Взбежал по лестнице на второй этаж. И в тот самый момент, когда моя нога уже была занесена на последнюю ступеньку, где–то внутри себя я услышал пронзительную сирену, предупреждающую об опасности, настолько громкую, что заложило уши. Но до того, как она окончательно заглохнет, я делаю шаг в пустоту, ибо обратной дороги для меня уже нет.
А дождь все лил, как из шланга осатаневшего дворника, помешанного на чистоте.
Несколько человек, которых я видел, по отдельности не представляли опасности, но все разом вызывали тревогу. Сидящие в автомобиле люди, немолодая японка и мужчина из кафе напротив. Именно они все и включили сирену в моих мозгах.
Москва. Алексей Ванин
– Что–то такое есть, – медленно произнёс старший группы в ответ на замечание Ванина о возможном наблюдении за ними со стороны сторонних лиц. – Стоим, как три тополя на Плющихе. Первый, начинать движение?
– Остаётесь на месте. Дальше клиента ведёт Белых, – разнеслось в салоне припаркованного к парапету Яузы автомобиля, пронзив тишину, словно томагавк индейца из племени Чероки скальп белого колонизатора.
Наступило короткое, осеннее, московское утро, разбавленное косыми струями дождя, смазывающего картинку перед глазами настолько сильно, что контуры окружающих домов сливались в одно сплошное пятно. Тишина не нарушалась ни звуками работающих двигателей, ни говором людей, если не считать постукивание капель по металлической крыше салона отдалённо напоминающих барабанную дробь во время казни преступника на эшафоте.
Трое мужчин сидящих в салоне автомобиля продолжали перебрасываться между собой короткими, как плевок, фразами, настолько редкими, что пауза между предложениями напоминала время между пьянками. Они совсем бы уже заскучали, не случись неожиданного приказа «ждать». Он взбодрил их настолько, что удар электрического тока мог быть принят за ласковое поглаживание. Примостившееся было безмолвие растворилось в голосе с заднего сиденья.
– А нам не доверяют? – выразивший своё «фи» команде, только что поступившей по оперативной связи, Ванин был искренне недоволен. А гласила команда, что за Клиентом (по оперативной связи сказали – «Клиент», а не «Объект», что косвенно подтверждалось более высоким приоритетом ответственности) будет топать группа под руководством капитана Белых. Нет, он не против Белых. Вообще–то нормальный мужик этот капитан, но зачем тогда они тут торчали всю ночь?
– Сказано Белых, значит Белых. И хватит об этом. У нас здесь своих проблем невпроворот.
– Каких проблем?
– Таких. Сиди и не рыпайся. Наша задача сидеть и следить за домом. Кто пришёл, кто вышел…, и выяснять зачем. – Старший группы наблюдения говорил, практически не выказывая раздражения, хотя внутри него полыхал огонь. – Лишь, в крайнем случае, выдвигаемся за третьим.
Эти чёртовы прикомандированные никогда не поймут суть этой работы.
Как говорят французы – се ля ви. Или что–то похожее.
За эти месяцы, сменяясь с экипажем майора Володина и капитана Белых, траля, как воды Балтики рыбацкая шхуна, время и чередуясь между собой, им удалось нарисовать карту сечения Клиента. Так опера наружного наблюдения говорили о местах, любимых им для посещения. Карта была настолько подробной, что спроси их даже ночью, где сейчас их объект, они ответят мгновенно, лишь бросив взгляд на часы. Кафе, театр, бар или ресторан. Библиотека, если возникло желание полистать книгу. С кем и когда он эти места посещал.
Они отдавали себе отчёт обо всей сложности своей работы. И важности. Для дела, которому служат. У каждого, особенно у майора Никитина – старшего экипажа, который почти пятнадцать лет работал в управлении, сложились стереотипы поведения людей, которых он условно делил на «простых» и «сложных».
Простые имели предпочтения, обусловленные желаниями. Такие были похотливы. Девочки или мальчики. В зависимости от вкуса. Нетерпеливы. Всегда куда–то торопились. Любили понты, показать себя окружающим. За ними было тяжело наблюдать и тем более вести. Но они были предсказуемы. Хотя как тараканы, они постоянно меняли вектор движения. Однажды ему повезло тащить одного такого, по информации – педофила, работавшего в Посольстве дружественного государства. Его подозревали в шпионаже и решили подцепить на педофилии, заставив работать на нас. Но не удалось.