Район на район, или хаос юго-востока
По тёмной платформе за начавшей движение электричкой шли «низкий» – Казак, «высокий» – любитель перочинных ножей и главарь люберецкой компашки – Дарэн. Они двигались возле окна, грозя кулаками, то и дело били по стеклу и выкрикивали всякие ругательства. Дарэн прокричал:
– Эй вы, москвичи херовы! А куда это наши москвичи едут-то? В Раму8 или в Жук9?..
Друзья Пономарёва, сидевшие в соседних «купе», чтобы лучше разглядеть тех, кто там снаружи хулиганит, прильнули к окнам.
– О! Это те гандоны! – воскликнул Спиридон.
– Это же не Люберцы ни хрена! – внимательно разглядывая тех, кто был на перроне, хмуро произнёс Автократов. – Чего за станция?
– Ща знак будет, посмотрим, – сказал Олег.
– Это Удельная! – воскликнула Рыжая. – Вон знак!
Вдруг в окно, в которое показывала пальцем Раиса, ударили ногой. Стекло сразу же затянулось пеленой «паутины». Послышалось характерное потрескивание.
Рая опять вскрикнула и отпрянула от окна. Пономарёв обнял её и развернулся спиной к окну, выталкивая подругу из «купе».
Последовал ещё один удар, и стекло вогнулось внутрь вагона. Посыпались мелкие стекляшки.
Все в вагоне гневно заголосили.
Ещё удар! И стекло обрушилось в «купе», рассыпая по полу и сиденьям град мелких осколков.
Поезд уже набрал приличную скорость.
– Ссаные москвичи! – крикнул бежавший по перрону «высокий». – Куда собрались? Вылазьте, на хер! Мочить вас бу…
Край платформы оборвал его гневные крики.
– Блин, капец! – воскликнул Кислый, отряхиваясь от попавших на него осколков.
Другие тоже осматривали себя на наличие стёкол и возможных порезов.
– Тебе не попало? – спросил у Рыжей Пономарёв.
– Нет. А тебе?
– Никакие они, значит, не люберецкие! – сказал Автократов. – Писец им, короче! Шо́блу соберём и приедем сюда – Удельную бомбить!
***
– Димон! – шёпотом позвал Михаил Пономарёв, расталкивая своего младшего брата. – Димо-он! Проснись!
Пономарёв-младший поднял с подушки лохматую голову, повернулся и, сощурившись, одним сонным и испуганным глазом посмотрел на Михаила.
– Сюда иди, – сказал Миша.
Дмитрий аккуратно, чтобы не потревожить Рыжую Соню, вылез из-под одеяла и проследовал за братом в коридор.
– Ты не охренел?! С бабой среди ночи припёрся! – сказал Миша.
– А… а чё?.. А куда мне её девать-то? – «скрипя» похмельными мозгами, стал оправдываться Дима.
– Ты же говорил, что вы на всю ночь поедете в «Молоко» в это своё?
– Да там… пораньше уехать пришлось, – оправдывался брат, протирая глаза.
– Нас, блин, обломали! – Миша взглянул на приоткрытую входную дверь, за ней были слышны медленные шаги женских каблуков, очевидно, девушка ходила по кругу приквартирного тамбура. – Я только свой лохматый мотороллер расчехлил, а тут вы вломились. Капец, блин! Ну ладно. Ну раньше вернулись. Ну пришли бы, улеглись бы «по-шурику». А вы, блин! – начал возмущённо перечислять Михаил, – шуметь, греметь чё-то там начали! Чего, по-тихому нельзя было, что ли? Ну улеглись вроде. Ладно. Так нет, блин! Шебаршиться там стали! Чмокаетесь чё-то, шушукаетесь, блин, лижитесь! Я уж думал, если ща трахаться вообще прям при нас начнёте, прям встану и рубану тя вообще.
– Да не, Михон! Ну мы тихо вроде ложились-то, – промолвил всё ещё помятый ото сна Дмитрий. – Да и я же знаю, что ты там со своей этой, как её?.. Мы-то до этого уже дела-то свои сделали.
– А это чего у тебя? – вдруг присмотрелся Миша. – Фингал, что ли?
– Ды да. Говорю же – пораньше пришлось уехать, – сердясь на ночное происшествие, проговорил Пономарь-младший, поглаживая ушибленный нос.
– Люлей получили? – усмехнулся старший брат. – Вот видишь, как хорошо, что я с вами не поехал!
– Да если бы ты был бы с нами – мы их уделали бы!
– А чё? А кто такие-то? Местные что ль?
– Нет! – воскликнул Дима. – Это удельнинские! Кран хочет толпой туда поехать.
– Ладно, – снисходительно сказал Миша. – Давай, я потом подойду туда к вам, перетрём, что да как. Надо поехать – значит поедем. Уроним там всех. Короче! – сказал Миша серьёзно. – Мы с Лилькой поехали. Вы там давайте проспитесь и валите тоже куда-нибудь. Только трахаться не вздумайте, блин! Родичи дома.
– Ага. Хорошо.
…
«Цинк» по «сарафанному радио» распространялся очень быстро. Передавалось всё из уст в уста через несколько звеньев. Причём передача была настолько точная, чуть ли не слово в слово. А перед началом распространения информации не было ни долгих совещаний, ни сборов руководителей разного уровня. Да и руководителей-то таких, собственно, и не было. Была, конечно, некая иерархия по возрастам, но она не была похожа на армейскую: старшие – 17-18 лет (бывали и более взрослые ребята, но это было в порядке исключения, потому что в армию уходили, как правило, при достижении восемнадцати, а по возвращению – интересы менялись и парни выходили из команды – начинали путь во взрослую жизнь), средние – 15-16 лет и младшие – 13-14 лет. Но единоначалия, как в армии, не было. В каждом возрасте был, как правило, не один, а несколько старших – можно условно сравнить с «советом директоров». Но даже если был один, то, в его отсутствие, его мог заменить кто-то из его близких. Лидер во всей бригаде тоже мог быть не один, а при необходимости тоже был заменяем. Естественно не было Устава. Были просто дружба, сплочённость, преданность и взаимовыручка. А ещё были: идейность, большое желание и самоотверженность, а вместо Устава – пацанские понятия. Понятия эти похожи на арестанские, но более мягкие, – дети всё-таки, а не урки.
Большому желанию и самоотверженности военачальники могли бы только позавидовать. В армии не всегда, а лучше сказать – почти никогда не хватает желания. В «низшей» армейской среде – в солдатской, чаще правит балом страх дедовщины. Стимулирование там происходит не так, как принято это в нашем понимании: поощрение за проделанную работу или обещание поощрения за предстоящую. Стимул в армии – как палка у чабана с отарой овец. На её конце – острый гвоздь, которым он легонько колет отбившуюся от стада овцу, чтобы та вернулась. Овцы, хоть и тупые, но такой «стимул» заставляет их помнить, что разбредаться далеко от своих не нужно. Кроме того, в армейской среде постоянно, ежедневно, а то и не по одному разу за день, проходят долгие совещания на разных уровнях. У командира полка его замы и командиры батальонов сидят, записывают задачи своего начальника. Даётся время на подготовку. Потом комбаты собирают свои совещания со своими замами и командирами рот, где уже они – начальники. Затем следующий уровень: ротный – взводные, взводный – сержанты. И так доходит до построения самого «низшего» звена армейской иерархии – солдат, где начальниками уже являются сержанты. Потом идёт подготовка экипировки, вооружения, учебно-материальной базы и, наконец, внешнего вида к грядущим мероприятиям. Но в итоге всё равно не обходится без косяков. Где-нибудь, как-нибудь, на каком-то из звеньев, и не факт, что на самом низшем уровне начальников, да и пойдёт что-нибудь не так. Редко, когда проходит что-то, как говорится, «по маслу», «без сучка и задоринки».
В молодёжных же формированиях вся организация процессов больше походит на муравейник: никаких совещаний, никаких построений, но «работа» идёт, и каждый знает своё место и что именно он должен делать. И никто не прохлаждается. Каждый честно трудится с желанием и самоотверженностью, чтобы не упасть в грязь лицом и не подвести свой коллектив. Хотя, конечно, вместо совещаний были «сходки» или «сходняки́», на которых ребята по обыкновению тусуются – отдыхают и общаются, но и заодно обсуждают злободневные темы и старшими ставятся задачи младшим. А желание честно и самоотверженно трудится на благо мафии всё-таки тоже, как и в армии, может быть обусловлено страхом. Но вот только страхом другого рода: во-первых, стыд за «непацанское» (не по понятиям) поведение: «зассал» драться и убежал, бросив своих друзей или переусердствовал и ударил «порядочного пацана» ногой, в обычной уличной драке с неоговорёнными правилами, «пробазарился» – то есть «не вывез» разговор в свою пользу или сказал что-то лишнее, или ещё как-то повёл себя неподобающе «нормальному пацану». А отсюда боязнь того, что на тебя будут какое-то время, пока не будешь реабилитирован, «косо» смотреть твои же соратники как на «лоха», «чушка́» или «чухана́»10 и, соответственно, получить за это от всех старших в грудак или даже по роже. И чем серьёзней косяк, тем сильнее наказанье. И это лишь меньшее из зол. А во-вторых, и что более страшно, быть исключённым из рядов мафии в серую массу «лохо́в», естественно через избиение на общем сходняке и уже всеми участниками мафии. А вместе с этим выгнанный автоматически теряет друзей и уважение в данных кругах, и, соответственно, защиту от кого-либо в принципе, в том числе и тем более от тех, кто «при деле» в других бригадах, и даже от бывших «своих». А если косяк серьёзный, например: сотрудничал с ментами или стал «ва́фелом» – то есть удовлетворил девушку орально. Или даже просто поцеловался с «вафлёршей» – с девушкой, которая удовлетворила тебя. А тем более если не тебя, а кого-то до тебя. И даже если ты об этом не знал, но раз поцеловался – значит «завафли́лся». Как говорится: «незнание не отстраняет от ответственности». Или даже просто поел или попил из одной посуды с ней, или покурил после неё сигарету. То выгонят с позором и презрением. А это значит, кроме избиения ещё и «опустят» – оплюют, называется – «завафля́т» (плевок – это «вафля́»). То есть утвердят статус «ва́фела», так как сам уже поравнялся с «вафлёршей». По одной из версий, изначально, возможно со времён Великой Отечественной или даже ещё раньше, в тюремном жаргоне «вафлёй» стали называть сперму. Вполне вероятно слово заимствовано из немецкого языка. Поэтому девушек после «завафле́ния», когда она удовлетворила секс партнёра орально, в криминальной среде звали «вафлёршами». Слюна внешне очень похожа на сперму и, возможно, кто-то когда-то неудачно плюнув, попал себе на лицо и слюна повисла на подбородке или на щеке подобно сперме, а какому-то очевидцу пришло в голову сравнить этого неудачника с «вафлёршей». А дальше пошло-поехало и разнеслось. Кроме того при оральном контакте сперма перемешивается со слюной и по-видимому смысл потихоньку перекачивал и на слюну. И после «опущения» «ва́фел» навсегда теряет статус «порядочного пацана», который заработать достаточно тяжело, потому что абы кого в группировку не принимают, только по рекомендации кого-то уже состоящего в мафии, а потерять можно в один миг. С «опущенными» больше не здороваются за руку и даже в другую мафию потом уже не примут. А это пострашнее, чем быть просто избитым. Такое, конечно, случалось крайне редко. Всё равно старались рассматривать ситуацию, чтобы вывести в пользу «подсудимого», ведь как-никак свой, а закон, как дышло: куда повернул – туда и вышло. Но если «это» уже «всплывало», то всё – процесс исключения из «нормальных пацанов» становился неизбежным. Поэтому все знали, что всегда нужно придерживаться понятий и следить за своим «базаром», потому что потом придётся отвечать за свои поступки и слова. Кроме того ходила такая байка, что когда-то кого-то за какой-то очень серьёзный косяк даже обоссали.
«Ты знаешь, что наши с удельнинскими в Москве закусились?» – с этих слов обычно начинались почти все разговоры между «Птицами». А заканчивались примерно следующим: «В пятницу в Удельную едем! Передай «цинк» следующему!»
Глава 3. Лацко́во
Едва за середину мая перевалило, а жара уже стояла больше тридцати градусов. Вечерами ещё прохладно, а днём – красота – лето настоящее.
Человек восемь мальчишек, лет десяти, бегут к трассе на Москву из жилого сектора, который в простонародье называли «Ни к селу, ни к городу». Такое название совсем ещё новому, но быстро разрастающемуся райончику на окраине города, было дано из-за его близкого расположения к селу Быко́во, которое реально было деревней, с частными, в основном деревянными домами со своим хозяйством: огородами, курами, овцами и коровами. А бежали ребятишки к забору аэропорта. Вдруг один, самый маленький, который мчался впереди всех и что-то кричал своим друзьям, обернувшись к ним, влетел в группу ребят постарше, что шли им навстречу. Так уж вышло, что врезался он в самого крупного. Мальчик отскочил от этого «препятствия», словно мячик от стены, и упал на землю. Встряхнув головой, он перекатился в сторону, вскочил на ноги и побежал догонять свою компанию.
– Ты чё, секель, по ушам хочешь? – с досадой крикнул ему вдогонку «пострадавший».
Малец на ходу обернулся, показал ему средний палец, ударив другой рукой по сгибу локтя первой, усиливая эффект жеста, и снова пустился бежать.
– Вот, говно! Вы видели? Вообще малолетки оборзели! – продолжал сокрушаться старший по возрасту, обращаясь уже к своим друзьям. Он снова крикнул мало́му, грозя кулаком: «Щас догоню! Ушатаю!.. Козля́ч».
Пацанята пробежали по заросшему высокой травой пустырю, что на углу перекрёстка, где красовалось выполненное большими, объёмными, угловатыми буквами, установленными на вычурный пьедестал, название города – «Жуковский». Они остановились на обочине и, растянувшись в шеренгу, пропуская не часто идущие машины, одновременно перебежали на другую сторону дороги, где за рядом деревьев тянулся бетонный забор быко́вского аэропорта.
– Шагаш, а ты знаешь, кто его бгат? – сильно картавя, спросил Серый, второй паренёк из компашки старших ребят.
Серый – Артём Серебряков. Он учился в классе старше Шалаша на год, но был невзрачным, маленьким и щупленьким пареньком тринадцати лет. С маленькими оттопыренными ушами. С тёмными волнистыми волосами, которые старательно и довольно эстетично укладывал. Это единственное, что в нём было красивым. У него всё время были обветренными трескающиеся губы. Болезнь какая-то. Что-то вроде детского диатеза. На руках, на запястьях, тоже корка какая-то всегда была. У него были маленькие свиные глазки. Он сильно картавил, а букву «л» смягчал и произносил, как «у», иногда и эту «у» заменял на «г». Он был шутником, и все постоянно смеялись над ним, над его шутками, репликами и особенно над произношением. Внешний вид он имел заурядный. Одевался как все. Был как все. Выглядел он младше своего возраста. Со всеми поддерживал тёплые, приятельские отношения. Был нагловат, вспыльчив, частенько задавался. Если что, – сразу, без разбора, лез в драку, считая себя крутым и взрослым, особенно когда дело было с ребятами из младших классов. Возможно, рассчитывал на защиту своих одноклассников, которые соответствовали своему возрасту. Хотя Серый и на одноклассников смело кидался, понимая заранее, что не преуспеет в этом противостоянии. Его сверстники с ним особо не считались и на защиту к нему особенно не спешили, зная его задиристую натуру. Говорили: «Свинья везде грязь найдёт, а Серый – драку». Могли прийти на помощь только в крайних случаях. И то досконально разобравшись перед этим, кто прав, кто виноват. И если оказывалось, что виноват сам «подзащитный», то ещё и сами ему «лещей» навешивали. Он нередко получал по ушам за свой дурной характер. Быстро «отходил» и снова становился «своим в доску». Его мама в воспитательных целях иногда говорила непутёвому сыну: «Не возьмёшься за ум – в третью раменскую отправлю! Там тебе ушки-то быстренько подрежут!»
Третья раменская – спецшкола для детей с нарушением развития. Славилась она на всю округу и служила орудием запугивания нерадивых подростков, которых Бабой-ягой или Бармалеем стращать было уже поздно.
Шалаш – Серёга Шалашов. Самый крупный из троицы приятелей. С довольно обычной причёской из завивающихся кудрями, но не топорщащихся, а лежавших ровно, можно сказать, приглаженных русых, со стальным блеском и всегда засаленных волос. Всё его лицо было в прыщах и чёрных угревых точках. У него рано, по сравнению с другими сверстниками, начался переходный возраст. Сергей был и крупным, и, хотя спортом не занимался, физически от природы довольно крепким. Выглядел старше своих ровесников года на два. Ребята в школе его побаивались. Он знал это и постоянно поддерживал свой статус. С завидным постоянством задирался на кого-нибудь из своего класса или из соседних, отвешивал несчастным тумаков или прописывал, вполсилы, в душу. Удар у него был очень сильный. «Если со всей дури вмажу, – говорил он, – убью. А на кой оно мне?» Когда Серёга получал неожиданный отпор, то мог жестоко избить, но тоже не в полную силу. А ещё он любил иногда поколотить самодельную «грушу» у себя дома, которую отец смастерил. Постоянно набивал кулаки о стены в подъезде. Иногда, проверяя силу удара – бил кулаком по закрытым дверям лифта. Двери и стены лифтов были сделаны из коричневого пластика, с разводами под дерево. Стены были жёстко закреплены, и бить по ним сильно было довольно болезненно, а главное, очень шумно, даже если и не сильно стукнешь. На всю лифтовую шахту грохот. Поэтому набивать кулаки лучше было о бетонные стены подъезда, потихонечку ударяя по ним при спуске или подъёме по лестнице. А двери лифтов имели некий люфт и немного болтались. Поэтому бить по ним сильно было даже приятно. Хотя не менее громко. Но два-три раза в день – можно, только желательно снаружи. А если изнутри ударишь, то как выходить станешь – вдруг кто из соседей там стоит и ждёт лифт? Они же услышат, как ты технику ломаешь, нажалуются ещё куда надо. А если мужик попадётся, то и по шее может дать. В каком-то из соседних домов одна дверь такого лифта была проломлена. Для Серёги это стало мотивирующим фактором. Он мечтал, что когда-нибудь и сам будет с одного удара кулаком проламывать пластик в дверях лифтов. Но пока то ли сил, то ли смелости врезать как следует не хватало. Ещё он читал серию книг «Разрушитель» – про кунг-фу и собирал из них коллекцию. Это тоже его мотивировало.
С ребятами из старших классов он старался не конфликтовать. Хотя среди учеников на год старше Серёги из пяти-шести параллельных классов единицы могли с ним конкурировать по силе. С десяток таких ребят набралось бы из тех, кто был старше его на два года. Из учащихся, кто был старше на три года, каждый второй его уделал бы. Однако и в числе их ровесников было человек десять, которым он и сам навалял бы. Но со «старшаками» лучше дружить, чем враждовать.
– Да срал я на его брата! – отряхиваясь, рявкнул Шалаш.
– А згя, это Пахом-мгадший, – подначивал Серебряков.
– Колёса на магний пилить бегут… – провожая малолеток взглядом, с ностальгической улыбкой констатировал Сом – их третий приятель. Но, услышав, что сказал Артём, запнулся и переспросил: – Пахом? Это Квадрат который, что ли?
– Угу, – выпучив глаза, подтвердил Серый.
Он, держа губами сигарету, достал из коробка спичку и, взяв одной рукой и коробок, и спичку, ловко чиркнул, запалив последнюю. Это было похоже как будто Серый чиркнул зажигалкой. Он поднёс «зажигалку» к сигарете и стал активно её раскуривать.
– Да по хер! – уже более спокойно и уверенно заявил Шалаш. – Покурим?
– Угу, – снова пробурчал Серебряков, выпуская извивающуюся струйку дыма.
– Оставишь? – спросил Сом у Шалаша и, увидев положительный кивок, начал рассуждать: – Да, кабздец тебе, если этот шпиндель Квадрату на тебя настучит. Ты его видел вообще? Это же Геракакл!
– Да ладно?!.. Чё я ему сделал-то? Он ваще сам в меня влетел! У нас, если что, и свои старшие есть. Рассудят.
– Ну ваще-то да, – согласился Серый. Он глубоко затянулся и отдал окурок.
Сом – это Саня Сомов. Из этой троицы по комплекции он – середнячок. Этот светловолосый паренёк со стрижечкой «Ровесник», хотя и был худым и невысоким и выглядел моложе своих лет, но часто общался со старшими. Авторитета у них особого не имел, но ему позволяли находиться среди них как младшему товарищу. А ему самому это было очень интересно. Да и если замес какой – прикрыться всегда можно, сославшись на них. Конечно, не факт, что старшие товарищи на выручку придут, но этого же, кроме него, никто не знает. Зато среди сверстников Сом всегда был, как говорится, «на коне»: со «старшаками» кружится – значит «крутой». Его вообще по-разному называли. К примеру, пацаны, с которыми он стал общаться после того как Макс Тихомиров, он же Рыжий, на второй год остался и к нему в класс попал, называли его Молодой. Кореша́ Рыжего продолжали учиться в своём классе, но Рыжий не перестал общаться с ними и Сома подтянул.
Был у него ещё приятель вообще из самых старших – Паша Соболев – Соболь. Тот уже год как школу окончил, осенью в армию собирался. Они во дворе познакомились почти год назад. Паша на гитаре тогда играл. Там домик стоял деревянный, большой, острокрыший, как в сказках. «Старшаки», ровесники Соболя, перекрытие в домике сделали, отделив чердак. Люк закрывающийся сварганили. Сеном чердак застелили. Всё – чин-чинарём. Там собирались, чтобы вина попить, песни погорланить. Как-то Соболь со своими дружками из домика вышел с гитарой и сел на лавочку частушки матерные попеть. В это время Сом на соседней лавочке в «ножички»11 с кем-то играл. Соболь подозвал Сома, попросил нож показать. Потом сказал, что, если тот хочет – может с ними посидеть, песни послушать.
– Ты, – заявил Паша, широко улыбаясь, – «корешком» моим будешь!
– А мне тогда как тебя называть? Деревом, что ли? – наивно удивился Сом. – Или деревцем?
– Паша меня зовут. Или Соболь. И не дай Бог кто моего корешка обидит!..
Так и скорешились. Дружбы-то как таковой, конечно, не было, но знакомство завязалось. Сом просил иногда Пашу то пива купить, то сигарет. Самому-то одиннадцать тогда было – не продавали.
– Мож, сёня за селитгой сгоняем? – вдруг предложил Серый. – Дымовуху сдегаем.
Как известно, селитра – удобрение. Возле быко́вских теплиц ангары ею были забиты под завязку. Дымовуха делается из газеты. Она вымачивается в растворе с селитрой и высушивается. Затем газету рвут на кусочки, из которых делаются небольшие рулончики. Рулончик поджигается и горит, почти как охотничьи спички. Пламя тушится, а рулончик тлеет, выделяя большое количество дыма со специфическим запахом.
– Ага! Предложи ещё пугачи из болтов сделать или дюбеля в асфальт позабивать! Или вон карбид в дихлофосе12 поподжигать! А мож, в «банки»13 лучше рубанёмся? – с брезгливой усмешкой парировал Сом. – Тебе лет-то сколько? Скоро уже четырнадцать будет! О тёлках думать давно пора, а ты всё про дымовуху!
– Да гадно тебе… пошутить, шо ль, низя? – с некой обидой оправдывался Серый.
– Шалаш, а помнишь, как мы с «тёлками» в третьем классе в «казаки-разбойники» играли? – вдруг ностальгически спросил Сом. – Я прям чуть не «обспускался», когда мы с Валеркой Чуланом Верку Семёнову поймали и связали. Вот она – бомба, конечно! Сейчас бы её накрячить!
– Ну да… Семёнова – хороший «станок»! А сейчас вообще цыпа стала. «Буфера» что надо! – ответил Шалаш и отдал окурок ностальгирующему Сому. – Я бы ей засандалил по самые гланды.
– К ней теперь на хромой козе не подъедешь! – сказал вернувшийся из мечтаний в реальность Сом. – Она всегда со «старшаками» кружится. С нами ей не интересно.
– Так ты же вроде тоже вхожий к «старшакам»!? – усмехнувшись, заметил Шалаш.
– Ага! Сказал тоже! – возмутился Сом. – Ты на меня посмотри и на них! Если я там с ними вместе тусуюсь, то я не перестал быть малолеткой. Если ты не заметил.
Ребята шли по улице Келдыша, справа от которой начиналось село Быково, а слева стояли громадины высоток Жуковского. За разговорами друзья прошли поворот на улицу Макаревского, потом вдоль городской свалки, что напротив школы № 12 и через дорогу от неё, по которой они и шли, затем миновали улицу Баженова и вышли на набережную речки Быко́вки – улицу Федотова.
На пляжном песке, на «покрывалке», с выражением удовлетворения на лице и мечтательной улыбкой, прикрыв пышную копну чёрных волос белой кепкой, лежал на боку, глядя на плещущихся в речке, высокий крепкий парень лет восемнадцати.
– Смотри, вон Соболь лежит, – сказал Шалаш Сому.
– О! Крутяк! – обрадовался тот.
– Давай токма недоуго. На гыбауку потом пойдём, – хлопнул Серый Сома по плечу. – А мы пока купнёмся.
Ребята проворно сбросили с себя одежду и с улюлюканьем побежали к реке. С разбегу бултыхнулись в воду, подняв волну и раскидывая вокруг себя веера брызг.
– Здорово, Паш! – тихо сказал Сом Соболю и присел рядом на песок, скрестив ноги.
– О! Здорово, корешок! – так же тихо, но басовито ответил и заулыбался здоровяк, прикрывая рукой лицо от солнца. – Как дела? Э-э… Будешь?
Соболь с улыбочкой открыл белый бидончик, показывая приятелю жёлтую жидкость в нём.
– Ха-гха! – заглядывая в бидон, усмехнулся Сом. – А чё это?
– Вино. Сухое, – горделиво пояснил старший товарищ. Он вынул из пакетика складной стаканчик, резким привычным движением, словно встряхнув градусник, привёл его в рабочее состояние, плеснул в него вина и протянул своему младшему приятелю. – На.