Охота на Минотавра

Глава третья

Аттракцион ужасов

Несколько коридоров, один темнее другого, и они у цели. Куприянов загремел ключами. Дверь открывалась со скрипом. Воздух был спертым, приторно пахло краской и старьем. Запасники музея представляли собой заброшенный склад. Тысячи предметов искусства – живописи и скульптуры – громоздились тут на стеллажах и вдоль стен. Иные полотна были хорошо упакованы, другие просто укрыты холстами или клеенками. Под драпировками читались фигуры греческих богов. Проходы между стеллажами вели в разные концы обширного помещения.

– И таких залов у нас три штуки, – заметил Куприянов. – Этот – второй. Тут еще ничего себе так. Третий – просто свалка. Каждый год хотим устроить большую ревизию, да все руки никак не доходят. Нам бы за первым залом уследить, сохранить экспонаты, уже хорошо!

– А почему не выставить шедевры хотя бы из первого зала? – спросил наивный Мишка. – Если там все прилично?

– Потому что музей ограничен по объему, молодой человек. Представлены наиболее ценные экспонаты. Но иногда мы одно снимаем и выставляем запасники, – он заглянул в тетрадь. – Коллекция из дома купца Мельникова должна быть где-то здесь. Седьмой ряд, третий ярус.

– Они настолько второсортны, – разочарованно спросила Юля, – что вы от них попросту отказались?

– Они настолько убиты, если говорить современным языком, – пояснил Борис Борисович. – Вот он, седьмой ряд. Картины – не ветхое жилье, они подлежат восстановлению. В восемьдесят пятом году прибалтийский психопат сжег в Эрмитаже «Данаю» Рембрандта серной кислотой – сжег процентов на девяносто. А теперь она висит на том же месте как новенькая. Правда, это уже не Рембрандт, а произведение лучших специалистов-реставраторов, но факт остается фактом. Картиной опять можно восхищаться! Но сколько было потрачено мастерства и времени на ее восстановление! Так это Рембрандт! Тут, в этом музее, таких картин – полуистлевших, выцветших, безымянных – тысячи, но кто ими будет заниматься?

– Нас интересуют картины не как произведения искусства, – вдруг заговорил до того молчавший долговязый парень в «страшной» майке. – Нас они интересуют как носители той или иной информации.

– А вы, простите, чем занимаетесь, – нахмурился Куприянов, – молодой человек в интересной майке? Я все хотел спросить, да как-то откладывал.

Юля опередила спутника:

– Это Павел Киселев – краевед, он лучший в городе специалист по Мельниковым. Да, Павел?

– Можно сказать и так, – кивнул долговязый.

– Похвально. Я бы хотел спросить о майке… Можно?

Как было отказать искусствоведу Куприянову?

– Спрашивайте, – разрешил Паша.

– Вы носите из чувства протеста? – поинтересовался искусствовед.

– Он ее носит из чувства солидарности со всеми серийными убийцами мира, – вновь за Пашу ответил Мишка.

– Заткнись, Сомов, – пробурчал Киселев.

– Мальчики, – предостерегла их Юля.

– Ну что ж, о вкусах не спорят, – пожал плечами Борис Борисович, так и не дождавшись ответа от Паши. Зачем тогда вся эта мизансцена? – Вот мы и пришли. Дальше тупик, – он оглядел стеллажи. – Кажется, здесь этот самый третий ярус.

– Кажется или здесь? – переспросил Мишка.

– Не придирайтесь к словам, молодой человек. Теперь надо забираться вглубь. Вы готовы, конкистадоры?

– Всегда готовы, – кивнул Мишка. – А вы сами туда полезете?

– Я?! Сейчас! – рассмеялся Куприянов. – Мне делать больше нечего? Туда полезете вы. Причем, я думаю, именно вы, – кивнул он на Мишку. – Вы самый миниатюрный в вашей компании. Не каланчу же вашего туда посылать, – он смерил взглядом Киселева. – В интересной майке.

– А у каланчи руки длиннее, – заметил Мишка.

– Тут одних рук мало будет – тут ползком придется. И тем более не даму же мы заставим пыль глотать, – добавил искусствовед.

– Она еще юрче меня! – Сомову не хотелось бороздить запущенные просторы провинциальных запасников.

Паша злорадно посмеивался.

– Вон ту лесенку только надо взять, – посоветовал Куприянов.

Она как раз стояла сложенной «в тупике» у стены.

– Давай, конкистадор, – хлопнула по плечу рыжего друга Юля. – Покажи класс! Во имя искусства, которое ты так любишь!

Сомов уничтожающе взглянул на девушку и спросил у Куприянова:

– И куда мне продвигаться, Борис Борисович? В каком направлении?

– Думаю, вначале налево, потом, если не выйдет, направо и только потом прямо.

– Я даже лестницу ради такого дела принесу, – сказал Паша и пошел за лестницей.

– Чуть не забыл, вот вам волшебный фонарик. – Куприянов вытащил из кармана самый обыкновенный фонарь.

– А почему он волшебный? – спросил Мишка.

Паша принес, разложил и поставил перед Сомовым крепко сбитую деревянную лестницу.

– А вот когда окажетесь там, наверху, в темноте, тогда и поймете, почему он волшебный, – весело ответил искусствовед. – Смотрите на бирки по краям упакованных картин.

Мишка взглянул на Юлю, та вздохнула и развела руками: куда деваться? Судьба! И ее рыжий друг полез на верхние стеллажи – скоро луч фонаря забегал по упакованным полотнам.

– А пыли тут! – жалостливо пропел Сомов.

– Терпи, Мишка, ради искусства стараешься, – ободрила друга Юля.

– И ради истории! – добавил Паша.

– Ну смотри, Киселев, если твои старые краеведы ошиблись, если все это выдумки старых маразматиков, я тебе это до смерти не прощу!

– Будем надеяться на лучшее, – резонно заметил Паша.

– А что вы, собственно, ищете? – спросил Куприянов. – Зачем вам эти древние работы?

– Скоро мы все узнаем вместе с вами, – ответил Киселев. – Потерпите.

– Как скажете, – заинтригованно пожал плечами искусствовед с аккуратной бородкой.

Оказавшись наверху, почти скрывшись из глаз, Мишка придушенно засопел, потом стал ругаться – грязно, по-взрослому, но очень тихо, чтобы не услышали Юля и Куприянов. Но кое-что до них долетало, и Юля морщилась.

– Главное, чтобы он там не пропал, – заметил искусствовед.

– В смысле? – поинтересовалась Юля.

– Не попал в другое измерение.

– Это вы так шутите?

– Все может быть, – весело кивнул Куприянов. – Музей-то старинный. Мы таким образом уже трех младших научных сотрудников лишились. В газетах не читали?

– Шуточки у вас, – кивнула Юля.

– Смешно, – честно признался Паша.

– Не пропаду – не дождетесь! – подал сверху голос Мишка Сомов.

Он уже совсем пропал из виду. Внизу было такое ощущение, что на верхних ярусах завелся крупный зверь, и теперь он ползает и шуршит всем, что ему попадает под лапы.

– Вот они! – еще минут через пять крикнул Сомов. – Нашел! Холсты из коллекции купца Мельникова. Да тут их несколько упаковок!

– Тащи сюда! – разом оживившись, крикнул Паша и сам полез наверх. – Подавай мне!

Общее дело неожиданно сплотило соперников, и скоро Паша Киселев уже перехватывал и спускал вниз одну упаковку картин за другой.

– Только они мягкие, – заметил он.

– Это понятно, – ответил Куприянов. – Их сняли с подрамников, чтобы они места занимали меньше. Все равно они большей частью изодраны, насколько я помню, их надо реанимировать полностью.

В ближайшие десять минут Паша Киселев стащил вниз четыре картонных ящика с полотнами. Они были запыленными, самого что ни на есть чердачно-подвального вида.

Куприянов брезгливо потрогал пыльные ящики.

– Ну что, посмотрим, посмотрим, – сказал он. – Несите их на свет, там, где у нас стол. Вам потом их еще обратно укладывать.

– Что?! – сверху высунулась голова Мишки Сомова. В глазах его кипели отчаяние и гнев. – И опять мне?!

– Мишка, я тебя поцелую за это нежно, – тут же пообещала Юля. – Честно-честно!

– Я их сам обратно уложу! – вдруг сказал Паша.

– Ну уж нет, – оборвал его Сомов. – Ишь, раздухарился.

– О, женщины, – усмехнулся Куприянов. – Что они только с нами ни делают! Берите упаковки, рыцари ее круглого стола, и за мной.

Когда полотна в четырех картонных ящиках были принесены на светлое просторное место и составлены у стола, искусствовед заметил:

– А что вы думаете, молодые люди, сколько великих полотен и других произведений искусства было найдено за историю человечества на чердаках и в подвалах! Вытащено на свет божий, приведено в порядок и выставлено на всеобщее обозрение!

– Правда? – спросил Мишка, грязный с ног до головы.

– Разумеется, – кивнул Куприянов. – Несколько лет назад на чердаке частного дома на юго-западе Франции было найдено полотно, и, как вы думаете, чьей кисти оно принадлежало?

– Просветите, – кивнула Юля.

– Кисти Караваджо! «Юдифь и Олоферн». Конец шестнадцатого века. Полотно пропало во время Наполеоновских войн. А знаете, какая стоимость этого полотна?

– Какая? – спросил Мишка.

– А-а! Большая, молодые люди! Сто двадцать миллионов евро.

– Ух ты! – не удержалась от восклицания Юля.

– Быть такого не может, – замотал головой чумазый Сомов.

Сумма превосходила все его самые грандиозные ожидания.

– Еще как может! – усмехнулся Куприянов. – Все доказано, молодые люди.

– Может, мы откроем первую коробку? – предложил Паша. – Только тряпочку бы вначале, обтереть чехлы.

– Сейчас оботрем и откроем, – кивнул Куприянов. – А четыре года назад в подвале частного французского дома нашлась картина Ван Гога «Закат в Монмажуре». Стоимость – сорок миллионов евро.

– Вот это подарок к Новому году, – вдохновенно выдохнул Мишка.

– А семь лет назад на чердаке коттеджа в Беллпорте, в штате Нью-Йорк, нашли обширнейшую коллекцию картин Артура Пинаджана, – искусствовед кивнул на упакованные холсты, – общая стоимость коллекции – тридцать миллионов долларов! И таких случаев – десятки и даже сотни!

– А если мы сейчас найдем что-нибудь великое, в этих чехлах, нам что-нибудь достанется? – спросил Сомов. – Хотя бы процентов десять от общей стоимости? За инициативу?

– Директор музея господин Рябчиков вам грамоту вручит, молодые люди. На это вы можете точно рассчитывать! А теперь я вам дам тряпки, покажу, где набрать воды, вы оботрете эти чехлы, а потом уже мы будем открывать миру великие шедевры! Идемте за мной, конкистадоры!

Очень скоро предварительная работа была сделана, ящики с картинами очищены, и Куприянов взялся распаковывать их. Мишка тоже хотел почиститься, но искусствовед остановил его:

– Вы забыли?

– О чем? – спросил Сомов.

– Что вам еще обратно лезть, молодой человек? В ту же самую черную дыру?

– А-а, точно! Поцелуй! – кивнул Мишка.

И подмигнул Юле. Та пожала плечами, что означало: если я обещала – жди!

Все четыре картонных ящика были пронумерованы. Борис Борисович вскрыл первый ящик. Холсты были проложены специальной пергаментной бумагой. И вот один за другим Куприянов стал доставать полотна на свет божий и передавать молодым людям, а они уже разворачивали их и укладывали на застеленный пол. Холсты и впрямь были помяты, где-то порваны. И все, как один, поблекли. То, что увидели старатели, разочаровало их: шли бесконечной чередой пейзажи. Леса да перелески, тропинки да полянки, озерца да Волга-матушка, дороги до горизонта через рыжую степь или золотое пшеничное поле. Причем все было написано скорее рукой самодеятельных живописцев, чем истинных профессионалов.

– Да-с, – почесал седую бородку Куприянов. – Это вам точно не Левитан! Даже не Шишкин! Кто такое возьмется реставрировать? Так и пролежит еще век…

Затем вскрыли второй картонный ящик. Тут уже пошла жанровая живопись: поля и косцы, иногда появлялись кони, написанные довольно примитивно и неумело, дворовые за работой.

– Тоска, – вздохнул Куприянов.

Вскрыли третий ящик. И тут случилось оживление. Портреты!

– Недурно написано, очень недурно, – вдруг заговорил искусствовед. А вот, кажется, и сам Мельников! Во фраке, надо же! А вот и его жена с детьми, так-так! Кстати, надо почаще заглядывать в запасники!

А портреты все шли чередой. Представители сословия русских капиталистов второй половины девятнадцатого века. Было ясно, что все эти люди – близкие родственники промышленника Мельникова. Несколько раз возникало лицо самого Ивана Мельникова, например, сидящего на диване с сыном или в кресле перед зеркалом. Некоторые картины были откровенно изодраны.

– А что это за дырки в них, Борис Борисович? – спросил Мишка.

– Не догадываетесь? – усмехнулся искусствовед.

Сомов замотал головой. Юля пожала плечами. Паша только нахмурился.

– А вы присмотритесь к этим дыркам, – усмехнулся Куприянов. – Тут не камешки в них бросали. Форма-то какая! Это пролетарским штыком поработали! А где-то и «товарищем маузером»!

– Да ну? – удивился Сомов.

– Ага, – кивнул Куприянов. – Это они классовых врагов так попотчевали! Судя по легенде, семью купца Мельникова красноармейцы именно так и перебили – штыками. Что скажете, молодой человек в роскошной майке, специалист по вышеозначенным историческим персонажам?

– Да, я читал об этом в библиотеке. Но это его наследников перебили. Сам Мельников умер задолго до революции.

– Именно так, – кивнул искусствовед. – Кстати, вы увидели то, ради чего сюда пришли? Ради чего ваш коллега весь покрылся вековой пылью?

Юля и Мишка одновременно взглянули на Пашу, особенно требовательно смотрел «покрытый вековой пылью» Сомов, но их товарищ лишь отрицательно замотал головой:

– Пока нет.

– Ну что ж, тогда распакуем четвертый ящик, – предложил искусствовед Куприянов. – Готовы?

– Ждем с нетерпением, – корректно поторопил его Паша, который был недоволен чересчур разговорчивым куратором.

Куприянов аккуратно, как и прежние три картонных ящика, распаковал четвертый и полез за первым полотном.

– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал он, – что тут у нас?…

Он положил укрытое полотно на пол и потянул на себя край оберточной бумаги…

– Ничего себе, – пробормотал Мишка.

– Лабиринт! – воскликнула Юля.

– Вот оно, – одновременно с ними горячо прошептал Паша, разглядывая сильно потертый холст. – Наше сокровище! Вот оно…

Удивление трех мужчин и девушки было велико. Им открылось поразительное зрелище! Не портрет и не пейзаж, никаких стогов сена или крестьян, или солидных промышленников, дородных купцов и купчих, или пасущегося скота. Это действительно был лабиринт! Но какой?! Настоящий! Замысловатый лабиринт, сложенный из красного кирпича, чьи коридоры были спутаны самым хитрым образом. Эти коридоры обрывались тупиками, и в некоторых тупиках можно было увидеть человеческие кости! Желтые, высушенные временем. Черепа, кости таза, ребра, позвонки, скрюченные костяшки пальцев…

– Хороша картинка, – наконец-то вырвалось у искусствоведа Куприянова. От его ернического тона не осталось и следа. Борис Борисович разом переменился: – И как этот шедевр ушел от нашего внимания? От моего внимания? – он даже обернулся к ребятам. – Почему?!

– Может, у вас в тот день выходной был? – предположил Сомов.

– Возможно, – кивнул искусствовед.

– А что вот тут? – пальцем указала Юля на что-то черное и взъерошенное, спрятанное в одном из коридоров лабиринта, похожее на горб.

Паша усмехнулся.

– Что? – спросила Юля.

– Да так, ничего, – ответил Киселев.

– Твоя версия?

– Это он. Прячется. Ждет!

– Да ладно?!

– Кто прячется и ждет? – спросил Мишка.

Но Паша не успел поделиться своей версией.

– Смотрим дальше, – предложил искусствовед Куприянов.

Он достал второе полотно и развернул его – и тотчас напряжение охватило четырех зрителей. На первом полотне была панорама лабиринта, тут же внимание сфокусировалось на отдельном коридоре. И на тех, кто попал сюда. На четырех несчастных молодых людях – двух юношах и двух девушках. В греческих туниках! За ними только что опустилась каменная стена. Двери! Они были напуганы, цеплялись друг за друга и оглядывались по сторонам.

– Они как будто слышат что-то, – проговорил Паша.

– Брр, – поежилась Юля. – Не пугай меня.

– Я правду говорю. Посмотри на их глаза. Они ждут!

– Согласен, – с трудом проглотил слюну Мишка.

– И я того же мнения, – добавил Куприянов и вцепился в седую бородку. – Слышат и ждут! Дальше!

Он извлек из картонного ящика еще одно полотно и освободил его от оберточной бумаги. И все тотчас оцепенели! Все четверо увидели страшные глаза во весь холст. То ли человека, то ли зверя. Огненные глаза! Они смотрели на зрителя, пожирая его яростным жалящим взглядом. Алчным. Уничтожающим. Взглядом убийцы.

– А художник-то – человек с фантазией, – проговорил Куприянов.

– Да он больной на всю голову, – прошептал Сомов.

– Возможно, – согласился искусствовед. – Или же он истинный философ.

– И что же мы увидим дальше? – произнесла Юля. – Борис Борисович?!

– Дальше, коллеги! – с энтузиазмом воскликнул Куприянов.

Они затихли…

– Я мог догадаться, – когда им открылось четвертое полотно, сказал Паша Киселев. – Я ждал именно этого. Даю слово!

Перспектива одного из коридоров лабиринта! Четверо молодых людей – в конце коридора – прижались друг к другу. А в их сторону, с переднего плана, по камням лабиринта падала тень. Плечистая, рогатая тень! Их нашли!

– Может, хватит? – предложил Сомов. – Упакуем обратно, сделаем вид, что ничего не видели, забудем обо всем. А? Что скажете?

– Поздно, – сказал Куприянов и полез в коробку за новым холстом.

И вновь панорама! Вид сверху! Четверо молодых людей в туниках, забыв друг о друге, опрометью бегут кто куда. Куприянов достал шестой холст, за ним седьмой. Десятый! Каждому из четырех несчастных молодых людей, уже навсегда попрощавшихся друг с другом, выпала своя судьба в этом лабиринте. Короткая! Страшная. Напуганные до смерти, они искали спасения! Но тщетно! Вот девушка оцепенела от ужаса, а из-за поворота на нее надвигалась все та же устрашающая черная тень – плечистая и рогатая! Вот молодой человек корчился на каменном полу – кто-то утягивал его за кирпичную стену, и кровавый след тянулся в ту сторону. Руки еще одной девушки, оказавшейся в тупике, были протянуты вверх – к зрителю! Но никто не мог ей помочь. Ее уже накрывала все та же тень. Четвертый молодой человек забился в угол и смотрел на зрителя. Но совершенно иначе! Потому что этим зрителем был хозяин Лабиринта!

Наконец осталось одно полотно. С величайшим трепетом Борис Борисович развернул его. Так и должно все было закончиться. В центральной зале Лабиринта сидело на камнях рогатое чудовище – гигантское атлетическое существо с телом человека и бычьей головой, и пожирало плоть своей жертвы, разорванной напополам. Этих жертв было несколько, и в каждой, изуродованной, можно было узнать одного из четырех молодых людей. Все тот же взгляд: яростный, жалящий! Алчный взгляд убийцы. Минотавр смотрел на зрителя и художника и словно говорил: однажды и ты можешь попасть сюда!

Ко мне! В мой Лабиринт!

– Да уж, – произнес искусствовед Куприянов. – Я получил большое эстетическое наслаждение!

– И я, – вторила Юля. – Только я теперь неделю спать не буду.

– Ну, это само собой, – согласился Куприянов. Он развел руками: – Но как мы такое могли упустить? Не понимаю!

– Зря мы открыли этот ящик, – заключил Мишка. – Ой, зря.

– А что скажете вы, молодой человек в чудесной майке? – спросил искусствовед у Паши Киселева. – Вам это должно быть близко.

– Вот почему краевед Китовский называл эти картины «Аттракционом ужасов», – выговорил Паша.

– «Аттракционом ужасов»? – переспросил Куприянов. – Метко.

– Скажу, что эта коллекция просто бесценна, – выразил общее мнение Паша.

– Я вас разочарую, – поморщился искусствовед. – Рука художника не слишком искусна, скорее, даже примитивна. Работал явно художник-любитель. Но его фантазии может позавидовать любой академист! Это правда. Есть и другая беда – холсты выцвели и местами порваны.

– Я говорю об информационном содержании, – поправил его Паша.

– А-а, тут спору нет! – согласился Куприянов. – Хоть святых выноси, такая жуть. Мифы Древней Греции, понимаешь. Ну так что, ребятки, вы довольны своим визитом?

– Еще как, Борис Борисович, – первой ответила Юля. – Но кто он, этот загадочный художник? Где авторская подпись?

Они стали искать автограф, но подписи в нижнем правом углу полотен не было. И в левом тоже. Не было подписи и наверху. Впрочем, какой сумасшедший станет подписывать свои работы сверху? А вот спрятать ее в картине, так поступали художники, и не раз, автор еще как мог.

– Вот она! – первым нашел ответ Паша, ткнув длинным пальцем в холст. – Смотрите, в кирпичах!

И действительно, подпись была, но всякий раз она таилась в разных местах – в кирпичах лабиринта! Точно была выцарапана на них. Три буквы: «Р.О.К.».

– «Р.О.К.», – прошептала Юля. – Как красноречиво. Это похоже на псевдоним. А, Борис Борисович? Вы у нас – искусствовед, специалист по автографам художников. Что скажете?

– Соглашусь с вами, Юленька, – кивнул Куприянов. – Подобрано словно нарочно. Ведь вся античная трагедия – это один сплошной рок. Один безысходный ужас. От которого не уйти никому! Но кто такой этот «Р.О.К.»? В Вольжанске таких художников не было, я всех наших наперечет знаю. Это действительно похоже на псевдоним. Или кто-то выдавал себя за этого художника? Но манеру, чуть примитивистскую, я тоже не узнаю.

– И как нам быть? – спросила Юля.

– Я знаю, как нам быть. Надо сделать звонок.

– И кому?

– Терпение, милая дама, – улыбнулся Куприянов. – Сейчас вы все узнаете, – он достал из кармана сотовый и стал искать в записной книжке номер. Потом нажал на кнопку вызова, подождал. – Алло, Розана Викторовна, это Куприянов, да, не зайдете ко мне? А вот я вас сейчас и удивлю. Тут у меня молодежь собралась, просили показать кое-что из запасников, а нашли целую новую коллекцию. Да только художник неизвестен. Нет, не вольжанский. Чужой. Картинам более ста лет. Из архива Мельникова. Вся надежда на вас. Ждем! – Он дал отбой. – Это наш старейший искусствовед! Розана Викторовна Шульц. Специалист по Репину. Она у нас на полставки работает. Ей уже восемьдесят. Но боевая старуха! Давайте разложим пока работы этого РОКа!

Едва они закончили, как вдалеке за стеллажами открылась дверь и послышались шаги. К ним действительно вышла боевая старуха: худая, морщинистая, в брючном костюме, с короткой стрижкой выкрашенных в рыжий цвет редких волос. Экстравагантный персонаж! С проницательным взглядом. Молодые люди поздоровались, боевая старуха ответила кивком.

– Взгляните, Розана Викторовна, на это чудо, – кивнул искусствовед Куприянов на холсты.

– Мать моя женщина! – вырвалось у боевой старухи. – Мистификасьон! Илья Ефимович бы не одобрил. Они нашли? – кивнула она на ребят.

– Они.

– Молодцы! – похвалила старуха. – Лабиринт Минотавра. Я им за это мороженое куплю. Недорогое. Молочное.

– Мороженое мы сами купим, вы нам лучше скажите, кто этот художник – таинственный Р.О.К.?

Розана Викторовна сцепила руки на тощей груди.

– Р.О.К. Да уж. Загадка. В Вольжанске таких нет.

– Нет, – отрицательно покачал головой Куприянов.

– Значит, девятнадцатый век? – процедила она.

– Он самый, – кивнул Борис Борисович.

– В Саратове таких художников тоже нет, – продолжала рассуждать Розана Викторовна. – И в Ульяновске. Я и там и там работала. Где же его этот Мельников откопал? Р.О.К. Стоп-стоп-стоп…

Ребята и Куприянов внимательно уставились на боевую старуху. В ее блеклых от глубокой старости глазах появился живой блеск.

– Стоп-стоп-стоп, – повторила она. – Идемте.

– Куда, Розана Викторовна? – спросил Куприянов.

– Шагай, Боря.

– Дорогу переходить будем? – поморщился он, когда они покидали отдел запасников.

– Пару-тройку коридоров.

– Мне кажется, она знает, что делает, – тихонько предположила Юля.

– Точно, девочка! – не оборачиваясь, бросила искусствовед Шульц.

– Вот это слух, – прошипел Мишка.

– Не все старухи глухие, молодой человек, – отреагировала Розана Викторовна. – Мне повезло!

Они прошлись по музею и в одном из коридоров, на отшибе, остановились у пейзажа с коровами. Розана Викторовна кивнула на картину.

– Ну, Боря, видишь?

Куприянов прищурился и потянулся к холсту.

– Постойте, постойте…

– Стоим, – откликнулась боевая старуха. – Посмотри на мазок, на светотень, на примитивистский взгляд на предмет. Как у Руссо. На этих коров. Видишь?

– Ведь это Рокотов из Бирюкова. Верно?

– Верно, Боря, верно. Рокотов Одиссей Карпович.