Элвис жив

Горный воздух оставил мозги Максима в покое.

Поскольку горы остались за спиной и Южноморск с запада теперь ничто не закрывало, внизу все еще светило солнце.

Обещанный шторм то ли остановился на подходе к побережью, то ли неожиданно свернул куда-то в сторону. Как бы то ни было, авиа- и автобусные рейсы были отменены совершенно зря. «Бэдламовцы» вполне успели бы добраться до цели и сейчас вовсю готовились бы к вечернему концерту. Но он, Максим, наверняка не смотался бы в Наше Место. А посему на метеорологов абсолютно не обижался.

Он хотел сначала заехать в гостиницу, где Платон забронировал места, но сюда можно было заселиться и ближе к ночи. Его-то место наверняка сохранят. А экскурсию по местам детства и юности прерывать не стоило. Пока есть пыл, нужно пользоваться его энергией.

И он отправился туда, где провел первую половину своей жизни.

В ближайших к родительскому дому кварталах, в общем-то, мало что изменилось, и потому даже не пришлось расспрашивать местных, как добраться до нужного адреса…

Он загнал машину в родной двор, припарковался под окнами своей квартиры и выбрался из салона.

Во дворе почему-то было необычайно пусто. Не играла в песочнице в дальнем углу малышня – будто за двадцать лет никто больше не родился; не сидели на скамеечке возле подъезда бабушки, перемывая косточки молодежи и нынешней власти – словно все давным-давно поумирали; не отдыхали набегавшиеся за день автомобили, принадлежавшие обитателям родного дома.

Однако тишины тоже не наблюдалось. Со всех сторон на него вдруг обрушились давно забытые, но очень знакомые звуки.

От пустой песочницы донеслись детские восторженные крики и визги, а от скамейки – ворчливые голоса пенсионерок, из открытого окна на первом этаже, где жили дядя Вася с тетей Полей, прилетели мужской матерок и женский призывный смех. Где-то в противоположном углу двора Сергей Скачков с прочими «Землянами» с надрывом рассказывали о том, что им снится не рокот космодрома, а зеле-о-оная, зеле-о-оная трава. За спиной то и дело раздавался ритмичный скрип давно уже не существующих качелей.

На сей раз Максим уже совершенно не взволновался.

Судя по всему, рецидив недавней горной болезни.

Эх, все-таки не мешало бы бросить курить! Но как – с таким-то профессиональным окружением? К Герычу придешь – хоть топор вешай!

Домофона возле двери не было, а петли скрипнули очень знакомо.

Максим поднялся на родную лестничную площадку на третьем этаже и вытащил из кармана рюкзака старинную связку ключей. Он давно уже забыл, какой из них открывает родительскую квартиру, но третий по счету вписался в замочную скважину.

Три оборота, нажать на ручку.

Дверь квартиры открылась совершенно бесшумно – судя по всему, тетя Зина постоянно смазывала петли. Максим вошел в прихожую, осторожно и неслышно ступил на придверный мягкий коврик. Будто вор, стремящийся скрыть от обитателей квартиры свое появление…

Нащупал выключатель слева от двери, щелкнул. Однако свет не загорелся. Так однажды бывало в детстве – они всей семьей уехали на экскурсию в Москву, и отец зачем-то чуть выкрутил лампочку в прихожей. Зачем – он не объяснил, а Максим и не спрашивал. В детстве поступки родителей воспринимаешь как само собой разумеющиеся. Даже те, что через годы оказываются совершенно глупыми…

Пришлось выдвинуть в центр прихожей стоящую возле стены табуретку, на которую мать обычно ставила сумку с принесенными из магазина продуктами, перед тем как снять обувь.

Забрался на табуретку и повернул стеклянный шарик под абажуром по часовой стрелке.

И свет вспыхнул.

В общем-то, за все эти годы ничто тут не изменилось. Давно выцветшие обои, рисунок которых так занимал когда-то маленького Максимку. Типа всадники скачут на уродливых лошадях… Слева от двери, в углу – тумбочка, а чуть дальше – вешалка из мореного дуба, с крючками-рожками, на которых, правда, ничего не висит; справа, на стене, зеркало в потемневшей и потрескавшейся раме.

Нет, ну с мебелью все понятно. А обои тетя Зина могла бы и поменять…

Он подошел к зеркалу, глянул на себя, готовый увидеть капельки влаги на вспотевшем вдруг лбу.

Однако из зеркала на него смотрел двенадцатилетний мальчик, а рядом с ним – того же возраста Лена.

Максим и эту картину воспринял спокойно, уже ничему не удивляясь и ничего не пугаясь.

Он медленно пошел по квартире. Заглянул в ванную и крутанул туда-сюда краны. Вода была – и горячая, и холодная.

Нет, он неправ. Тетя Зина все-таки не зря ела свой хлеб. Жилье в полном порядке, а что касается обоев… Он же сам, договариваясь с нею, не велел ничего менять.

А еще он восхитился самим собой – за то, что не продал когда-то родительскую квартиру и не обменял на комнату в Москве, хотя со всех сторон ему твердили, что он полный придурок и зря выбрасывает на ветер деньги. Нет, братцы, все это совершенно не зря. Рано или поздно придет время отваливать на заслуженный отдых, так лучше отдыхать от трудов праведных здесь, а не в суетливой столице.

Как там было у Бродского?

Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря…

А родной город в наше время и есть глухая провинция.

Ну да, летом тут, конечно, не протолкнешься. Народ в гостиницах и на съемных углах, в кафешках, ресторанах и кинотеатрах, народ на пляже. Зато когда отпускной люд сваливает восвояси…

В общем, хватило когда-то житейской мудрости. Жаль, что ее не хватило на другое, не менее важное!

Он заглянул на кухню. Форточка закрыта, поэтому воздух несколько спертый. Зато посуда вся перемыта и расставлена на полках стройными рядами. Есть, конечно, пыль на не застеленном скатертью столе, но совсем немного.

Открыл холодильник. Выключен и при полном отсутствии продуктов. Ничто не сгниет и не завоняет. И газовая труба перекрыта.

Он вернулся в коридор, двинулся дальше, узнавая и не узнавая.

Всюду было пусто, тихо, торжественно и чисто, как в музее.

Музей-квартира Максимки-Француза, мать его перемать! Мог бы музей и случиться, кабы из этого Француза получилось что-то более стоящее.

Существует же, в конце концов, музей Цоя в Питере, пресловутая котельная «Камчатка», в которой помимо самого Виктора бывали такие зубры, как Юрий Шевчук и Борис Гребенщиков.

Впрочем, не хрен в минор бросаться. Все равно ничего уже не поменяешь. Жизнь заново не проживешь, не дает Господь такой возможности. Черновиков не бывает, как бы вам ни мнилось, живем сразу на чистовик…

Он нашел на связке еще один ключ и открыл дверь слева, единственную, что закрывалась на замок.

А вот и его комната, родное гнездо детства, которое в первые годы жизни приходилось делить с дедом, а в юности – без деда.

Тут вообще ничего не изменилось – эта комната не сдавалась.

Вот он, типа музей.

На комоде – катушечный магнитофон. «Орбита-204 стерео». Второй класс, не супер-пупер. И не забугорный, нашенский. Зато куплен на первые лично заработанные деньги. С этого все и начиналось.

На стенах над комодом и раскладным диваном – любимые постеры, правда, уже изрядно выгоревшие.

Шагающие по пешеходному переходу через Монастырскую дорогу лохматые Леннон, Стар, Маккартни и Хариссон… Плант и Пейдж начала семидесятых… Карлос Сантана… Сюзи Кватро в черном комбинезончике…

Немалый кусок жизни юнца, которого к тому времени уже звали Французом. Предмет его особой гордости, то, чем было совершенно не стыдно похвастаться…

А вот коллекция винила на изготовленной собственными руками подставке. Фанера-десятка, отшлифованная и покрытая красным лаком, натянутая рядами рыболовная леска. Как он тогда выпендривался с самоделкой!..

Да и приятели согласились, что клешни у него не из задницы растут. Тот же Курт не раз говорил…

А потом своими руками Француз изготовил и Сюзи, потому что купить в те годы подобную штуку было попросту невозможно…

Максим принялся перебирать пластинки.

Всемирно известная битловская «Эбби роуд» с той же шагающей ливерпульской четверкой… Зепеллиновский двойник Physical Graffiti с полюбившимся на всю жизнь «Кашмиром»… А вот и венгерская «Омега». Их «Девушка с серебряными волосами», от которой у всех сладко сжималось сердце… ELO… «Посмотри на себя» от Uriah Heep в конверте с прямоугольником из зеркальной фольги, в которой можно разглядеть физиономию смотрящего…

Сколько средств в свое время было вбухано в эту коллекцию! Как-то удалось целое лето проработать в пункте приема стеклотары – знакомый мужик-приемщик временно обезножил и попросил подменить его до выздоровления. Долю из заработанного, конечно, приходилось отдавать ему, но все равно денег оказалось – куры не клюют. Большая часть коллекции была приобретена именно в тот год. И пацаны завидовали вчерную, и девчонки изо всех сил стремились понравиться…

А сколько раз удавалось уйти от ментов, когда фарцевал! Просто везло, честно говоря. Может, потому и не повезло много позже?

А может, потому, что он не стал продавать винил перед отъездом, хотя желавших приобрести коллекцию было в достатке. Сейчас уже и не вспомнишь – то ли просто жалко стало расставаться, то ли уже тогда решил сохранить ее на черный день, мудро понимая, что такой рано или поздно непременно наступит…

Он продолжал перебирать пластинки, уже не видя конвертов, потому что нахлынули воспоминания.

Вот ему восемнадцать, надрались с корешами до поросячьего визга – не то знаменитым всей стране «Солнцедаром», не то «Біле міцне», тоже уже не вспомнишь. И прыгали в этой самой комнате до упаду. Пока не пришла мама и не разогнала всю кодлу. Да плюс состоялся первый в жизни серьезный воспитательный разговор. Не ладошкой по заднице, а словами в душу…

А вот ему двадцать, он в солдатской форме – вернулся домой, уйдя на дембель, смотрит на все эти постеры на стенах, улыбается им как старым знакомым и думает, что пора определяться с дальнейшим…

А вот Французу двадцать один. Все с тем же дембельским чемоданом в руках он последний раз оглядывает комнату, прежде чем сделать шаг к двери, а потом в коридор и в прихожую…

У входа в комнату – немногочисленные венки. Надписи на черной ленте: «Вере Коробовой – от сослуживцев», «Маме от сына»… Венки должен отвезти к моргу дядя Митяй.

Ладно, об этом вспоминать не станем.

Он перебрался в зал, после смерти дедушки служивший родителям и спальней – по-другому в двухкомнатных квартирах не бывает. Подошел к стене, где всю жизнь висели семейные фотки в простеньких деревянных рамках, которые собственными руками изготовил отец. Снимки тоже изрядно выцвели, но все еще не сдавались перед проклятым временем. Максим снял со стены фотографию отца. Она сильно отличалась от остальных: обычно улыбчивый, отец тут смотрит строго и официально, а на пиджаке у него какая-то медаль. Наверное, юбилейная, теперь уже и не вспомнишь, к какому именно празднику наградили. Тогда отца еще ценили и уважали…

Максим перевернул фотографию и обнаружил, к своему удивлению, приклеенный пластырем старый косяк.

Надо же! Сколько ж он, бедолага, всеми забытый, тут прятался: сначала от мамы, а потом от того же времени?

Но находка – к месту, пожалуй. Еще одна память о бурной юности, когда о здоровье совершенно не волнуешься и все кажется тебе по плечу. Не то что в последние годы…

Максим вышел на балкон и закурил, разглядывая двор внизу. Припаркованная «альфа ромео» разделила судьбу других здешних машин – ее не наблюдалось. Ветер с шуршанием гонял желтые листья, закручивал в дальнем углу в слабенький смерчик. А потом шуршание заглушили уже знакомые детские и пенсионерские голоса. То ли очередная атака горного воздуха, то ли просто вштырило от старого косяка.

Докурив, Максим вернулся в квартиру, тщательно заперев балконную дверь. Больше тут делать было нечего. Второе свидание с прошлым состоялось. Но теперь появились планы на следующие встречи, которые не стоило откладывать на завтра. Еще неизвестно, как все завтра, когда «бэдламовцы» наконец прилетят, повернется.

А тете Зине можно будет просто позвонить. Она, конечно, обидится, что не заглянул в гости, но от этих упреков мы запросто отбрешемся. И не с такими проблемами справлялись…