Загадочная жизнь мисс Айви

К Рождеству она перестала мечтать о том, чтобы стать девушкой игрока в лакросс. Айви захотелось обзавестись образованным и воспитанным парнем, который владел бы французским, имел опыт жизни в Европе и любил читать поэзию – а еще лучше, любил бы ее писать или, по крайней мере, сочинять песни; он должен был бы уметь видеть красоту даже в самых потаенных местах и показать ей какой-нибудь способ смотреть на мир под другим углом.

Весной Айви увлеклась одним худеньким, ранимым мальчиком из драматического кружка. Он знал наизусть целые монологи из «Гамлета» и мог всего одним пальцем достать до тех уголков ее тела, о существовании которых она даже не подозревала. Вскоре стало ясно, что дурачиться в помещении кружка, откуда она выходила со следами от грубой веревки, оставлявшей на коже яркие красные полосы, было куда приятнее, чем в звуконепроницаемом коконе музыкального класса. С этим мальчиком они любили выходить на улицу через боковые двери и курить одну сигарету на двоих, глядя на ярко-синее небо. В такие моменты он без умолку трепался о своей давней девушке, первокурснице техасского колледжа, а она пальцем гладила его по колену там, где протерлись джинсы.

Тем временем Сара Уилсон попросила учителя найти другую напарницу для лабораторных по химии. Айви мигом поняла, что все это время ее подруга в одиночку писала отчеты, рисовала диаграммы и читала вслух пошаговые инструкции из непонятного учебника. За год по химии Айви получила тройку с плюсом. С алгеброй дела обстояли еще хуже.

Нань была вне себя от гнева. Даже Мэйфэн в этот раз не стала защищать внучку, лицемерно заявив:

– Мама переживает за твое образование.

В доме стояла ругань, во все стороны летели угрозы. Айви постоянно ходила в библиотеку за новыми учебниками и послушно выполняла большую часть приказов: ей самой не приносили особого удовольствия плохие оценки. Она безнадежно пыталась стать умной, как тетя Суньжи, но чувствовала себя на дне, словно Жожо. Нань заставляла дочь работать еще усерднее, но Айви считала, что и так прилагает достаточно усилий, – или, по крайней мере, ей так казалось. Однажды она даже решила высказаться об этом вслух, о чем тотчас пожалела. Ноздри Нань вздулись от негодования:

– Да ты даже не знаешь, что такое настоящий труд! Вы, американцы, такие избалованные! И ленивые! Думаете, что можете прожить здесь целую вечность! – кричала она на весь дом.

– Я ненавижу это место, – вдруг сказал Остин, кусая жареную ветчину. – Оно воняет туалетом.

– Какой же ты глупый! – рявкнула мать. – Ты и дня не проживешь без родителей. У тебя оценки еще хуже, чем у сестры. Если ты не поступишь в колледж, то после нашей с отцом смерти будешь побираться на улицах.

Такова, по мнению Нань и Шэня, была участь детей, если они завалят учебу.

В первый день летних каникул Нань ввалилась в комнату дочери в половину восьмого.

– Фэфэй помогает тете Пин платить по счетам с семи лет. – Она бросила на прикроватную тумбочку толстую пачку бумаг. – Прочти все это. Бабушка была права. Тебе нужно дать больше домашних обязанностей. Теперь ты будешь следить за нашим бюджетом.

Айви уже привыкла к подобного рода пассивно-агрессивным выходкам, но все же разозлилась и специально открывала каждый конверт по несколько минут. Внутри лежали банковские выписки, счета за телефон, газ, электричество и страховку автомобиля: куча цифр и долларовых знаков.

– И не забудь про эти. – Нань ткнула пальцем на разноцветные купоны, лежавшие на самом дне пачки. – Найди фильтр для холодильника. Теперь ты будешь ходить за продуктами вместе со мной. Посмотришь, сколько уходит на еду в этой семье. Вот это, – она вытащила из середины толстый квадратный конверт, – это зарплата твоего отца. Она приходит дважды в месяц. Можешь записывать все сюда.

Нань вручила ей чековую книжку в прозрачной обложке с крошечным пластмассовым калькулятором, прикрепленным к корешку:

– Начинай.

Но Айви даже не притронулась к калькулятору. Уж слишком поганый у него был вид, словно у дешевой игрушки, от которой отказался бы даже Остин. Числа на резиновых кнопках совсем стерлись: шестерка походила на ноль, а четверки и вовсе не было видно.

– Не так просто взять на себя ответственность за что-то, – добавила Нань, чуть успокоившись. – Математика важна во всех сферах жизни, не только в школе.

Она искоса взглянула на Айви, но затем отвела глаза.

Это было худшее лето в жизни. Айви приходилось помогать матери в китайском супермаркете, банке, на автозаправке и почте. Она вела еженедельный отчет о покупках в мясной лавке, обзванивала телефонных операторов, жалуясь на лишний доллар в выставленном счете, просила о возврате средств в отделе по работе с клиентами и переводила негодующие сообщения Нань, придавая им вежливую форму вопросов. Каждый вечер под чутким руководством матери Айви считала вырученные за сутки деньги и записывала их в книгу доходов и расходов. По субботним утрам она оплачивала счета, пришедшие за неделю. Нань трижды проверяла все написанное, тыкая пальцем в каждую цифру и букву, будто они, учуяв свободу, могли запросто слинять в другое место.

Вдоволь нахлебавшись нравоучений, Айви решила раз и навсегда подтянуть оценки. Она стала учиться больше, чем в прошлом году, но все же не так, как надеялась Нань. Она часами болтала по телефону с парнем, а матери говорила, будто общается с одноклассницами. Та не знала ни о Бретте Уилсоне, ни о юнце из драмкружка, ни о зеленоглазом президенте класса, – вообще ни о ком. Она лишь видела, как дочка, сидя весь день в комнате, читает (как ей казалось) учебники и делает (как ей казалось) домашнюю работу, исписывая страницу за страницей. Айви быстро заметила, что Нань понятия не имеет, как следить за ее успеваемостью. Мэйфэн же теперь жила на другом этаже, поэтому попросту не могла за ней следить. Шэнь попал под сокращение в страховой компании и теперь весь день проводил в библиотеке, ища работу через газеты, а в перерывах играл в го по интернету. Нань с момента переезда так и не нашла нового места. Мэйфэн даже перестала ходить с Остином в «Макдоналдс», какие бы истерики он ни закатывал, жалуясь на отсутствие друзей и проклиная новую школу и местных хулиганов: окрестив его жиртрестом, они выбросили его велосипед в контейнер с помоями.

– На колесе погнулись спицы, под покрышкой гнилые остатки бананов. Можно мне новый велосипед, пожалуйста? – умолял Остин за обедом.

– Нет, – ответила Нань.

– Но почему?

– Папа потерял работу.

– Отца Фредди Абернати тоже уволили, но он нашел другую работу уже через неделю.

Шэнь повернулся к сыну и ударил его по лицу тыльной стороной руки.

– Папа!

– Дай мальчику поесть, – попросила Мэйфэн.

У Остина дрожал подбородок. Он нервно пихал в рот одну ложку риса за другой.

– Посмотрите на него! Тоже мне, китаец! Даже не знает, как пользоваться палочками! – хрипло закричал Шэнь.

Айви до конца жизни запомнит ту ужасную весну в десятом классе: родители, почернев от злости, постоянно ругались, Нань выключала свет в восемь часов, а Мэйфэн наполняла водой пузырьки из-под жидкого мыла и шампуня, а вся их еда состояла из лапши, оладий и жареного риса – и лишь иногда на столе появлялись мясо, свежие овощи и мороженое (она не знала, что оно ей нравитстя, пока семья не перестала его покупать). Однажды вечером, придя домой, она торжественно объявила, что устроилась упаковщицей в местный продуктовый супермаркет. Она надеялась услышать слова поддержки: какая у нас тин хуа девочка! Но Шэнь набросился на жену:

– Как ты посмела заставить наших детей работать? Давно ты стала такой… такой… – от переизбытка чувств ему не хватало слов, – такой скупой?

– Я сама не знала об этом! – крикнула Нань в ответ. К острым уголкам глаз у нее подступили слезы. Она повернулась к Айви и бросила: – Если хоть разу увижу тебя в этом вонючем гадюшнике, а не в библиотеке, сломаю тебе ноги!

Мэйфэн нашла работу через знакомых пожилых китаянок, с которыми ходила на растяжку в парке, и стала аи в одной тайваньской семье, недавно переехавшей в Кларксвилл. Она приходила к ним еще до рассвета и готовила горячий завтрак из рисовой каши конджи, тушеного мяса и вареных яиц. Пока мальчики, шести и десяти лет, учились в школе, она протирала пыль, мыла полы и пылесосила каждый уголок четырехкомнатного дома, а в четыре часа бралась за ужин. Если члены семьи жаловались на слишком острую и жирную еду, в следующий раз Мэйфэн делала пищу чуть более пресноватой, пытаясь подстроиться под их нежные вкусовые рецепторы, – а если и это не помогало, то добавляла в блюдо смесь из тростникового сахара и кетчупа. Шэнь приезжал за ней в семь вечера. К тому времени она настолько уставала, что даже не могла преодолеть четыре ступеньки крыльца без посторонней помощи.

Хотя теперь Айви лишь изредка проводила время с бабушкой, она все же отчетливо ощущала ее отсутствие. Мэйфэн не любила тайваньских мальчишек, очень похожих на детей Суньжи: они только и делали, что оскорбляли пожилую женщину, которая могла лишь попросить их замолчать или попытаться уладить конфликт порцией сладостей. Бремя домашних забот упало на плечи Айви. Нань занималась готовкой. Ее кулинарные способности были куда хуже бабушкиных, но даже Остин боялся говорить об этом вслух. Перемыв посуду, Айви любила закрыться у себя в комнате и закурить, широко распахнув окно, чтобы перебить запах табака вонью куриного помета. Через тонюсенькие стены спальни доносились бесконечные споры родителей, на добрую половину состоящие из зловещих банковских терминов. Нань даже не пыталась «научить» дочь подобным словам: слишком плохи были дела. Айви снова взялась за воровство, но без былого энтузиазма. Раньше оно было способом получить все самое лучшее благодаря находчивости и самоуверенности – качествам, которые в ней воспитала бабушка. Но теперь оказалось, что эти качества зародились в ней из-за нищеты. Мэйфэн обладала ими, но стала всего лишь аи. А Айви была внучкой аи.

Она стала мечтать о богатстве и представлять огромные шкафы размером со спальню, золотые кредитные карты, гору туфель до потолка, длинные, элегантные мундштуки, драгоценные камни на каждом пальце, жемчужные бусы, трижды обвивающие шею, и роскошные столы, ломящиеся от разных блюд. Она страстно желала стать утонченной леди с несметными богатствами, чтобы при виде нее окружающие думали: «Настоящая состоятельная дама, эта Айви Линь. Наверное, за всю жизнь она не держала в руках ничего тяжелее ручки». Говорят, самообладание – ресурс ограниченный, и, по всей видимости, у Айви оно закончилось к шестнадцати годам. Она так устала себя сдерживать, что перестала отказывать даже в чашке кофе.

Весна подошла к концу. Шэнь так и не устроился на работу, однако Нань нашла новый способ заработка: скупать на барахолке домашнюю утварь и продавать ее по интернету. Эту идею ей подкинула одна из старых знакомых с прошлой работы. Она рассказала, что ее племянник отправлял подделки дизайнерских сумок из Хунаня и зарабатывал в пять раз больше; она же решила заняться продажей драгоценностей и антиквариата. Можно преуспеть и с дешевыми товарами за счет повышенных цен за доставку, добавила она. В силу гордости Нань не подала виду, что заинтересовалась, но семья была в отчаянном положении. И без крохотного пластмассового калькулятора ясно: если зарабатывать в пять раз больше, они смогут выжить. Была в этом даже какая-то ирония: семейство снова вернулось к дворовым распродажам и гаражным барахолкам и принялось обманывать таких же простаков, какими совсем недавно были они сами. Всего за полгода их прибыль достигла месячной зарплаты Шэня на старой работе. Мэйфэн уволилась, но начала сильно хромать. Каждый вечер она массировала себе колени, натирая их китайскими травяными маслами, и по всему дому разлетался запах терпентина.

На Рождество Шэнь сходил в магазин электроники «Бест-Бай» и вернулся домой с новеньким компьютером. Айви с Остином сцепились за право распаковать покупку. Мэйфэн закатила настоящий пир, подав на стол тушеную рыбу с маринованными огурцами, свинину по особому рецепту, нарезанную говядину, холодную лапшу, паровые свиные ребрышки со сладким картофелем и обжаренные кусочки свиной подбрюшины со сладкой бобовой пастой – любимое блюдо Айви. После обеда Нань села на диван, откинувшись на спинку: руки на коленях, лицо расслаблено, на губах играет снисходительная улыбка. Одна эта поза вызывала у всех членов семьи приступ дикой эйфории, ведь никто уже даже и не помнил, когда Нань в последний раз была в таком блаженном состоянии. Внутри коробки с компьютером обнаружилась куча упаковочного наполнителя, и пока Шэнь, выпив шесть бутылок пива, пытался освоить новую технику, дети носились по гостиной, стараясь насыпать друг другу в штаны пенопластовых снежинок.

Айви тосковала по северу, мечтая вернуться в Массачусетс, Вермонт или Мэн, – места, где в ее представлении всегда царила осень, пропитанная запахом каштана и дождей, и лежала красно-оранжевая листва, хрустящая под кожаной обувной подошвой, – или зима, когда все носили белые пушистые наушники, а витражные окна и крыши в форме пирамид укутывал свежий искрящийся снег. Все время, проведенное в Кларксвилле, она думала, что ее настоящим домом был Массачусетс, и даже упоминала Грув в разговорах с ухажерами, – причем делала это с притворной скромностью, противоречащей ее природной гордости: «Небольшая частная школа. В ней было всегда жарко. А мы еще ходили в этих неудобных формах… Да, я из Массачусетса. Очень скучаю по этому городу». Разумеется, она ни разу не говорила о Западном Мэйплбури или Фокс Хилл, хотя очень живо описывала тихие тенистые аллеи, звон цикад, отдых на галечном пляже, роскошные дома из камня и стекла и запах жимолости, – именно из этого мира, как ей казалось, она пришла, и именно по нему она тосковала больше всего.

Итоговые оценки гарантировали ей место в университете с частичной стипендией. Родители говорили об этом как о лучшем из возможных вариантов.

– Любая мать знает свою дочь, – говорила Нань мужу. – Ее сильные стороны не в учебе, а в общении. Она постоянно болтает по телефону. У нее много друзей. Пин говорит, что в Америке социальные навыки куда ценнее, чем школьный аттестат.

Под социальными навыками Нань имела в виду общение с мальчиками. Она понимала больше, чем думала Айви, и давно оставила желание отдать дочь в медики. На его место пришла надежда выдать ее замуж за врача-китайца, который бы зарабатывал шестизначные суммы и имел свой дом в Нью-Джерси. Они бы родили мальчика и девочку, а после перевезли бы к себе всех бабушек и дедушек, которые поочередно помогали бы им со внуками.

У Айви были другие планы. Ее приняли в женский колледж неподалеку от Бостона. Как и большинство девочек, интересы которых сводились к поиску очередного ухажера, она строила из себя недотрогу, превозносящую благопристойность и целомудрие, чтобы искупить совершенные грехи. Плата за обучение в частном учебном заведении была непомерной – Айви последние два года вела книгу доходов и расходов и понимала, что у родителей нет таких денег. Ей пришлось взять ссуду.

Когда она рассказала семье о том, что ради учебы ей придется съехать от них, подлив масло в огонь новостью о кредите, у них с Нань завязалась небывалая перепалка. Поскольку Айви выросла и стала сильнее, бить ее мать не решилась, но принялась сыпать угрозами.

– Я покончу с собой, если ты не тин хуа, – бросила она в конце ссоры.

– Да ты уже мертва! – крикнула Айви. – Ты умерла вместе со своим парнем в Китае. Мы для тебя лишь паршивая замена!

Лицо Нань помрачнело. Она открыла, а затем снова закрыла рот.

– Думаешь, я мертва? Не хочешь видеть родную мать? Отлично. Иди на все четыре стороны. Мне уже все равно. Однажды ты все поймешь. Не меня тебе следует ненавидеть.

– Но я же не сделала ничего плохого, – сказала Айви Мэйфэн, четвертый час стоя под палящим солнцем на футбольном стадионе, где проходил школьный выпускной. Нань на церемонию не пришла.

Под сине-серебряной мантией у Айви по спине ручьями стекал пот. Она захотела приобнять Остина за плечи, но тут же одернула себя, вспомнив, каким высоким он стал. Заметив, что отец направляет на них камеру, брат с сестрой вздрогнули.

– Твоя мать боится, что ты испортишь себе будущее, – повторила Мэйфэн. – Знаешь, какими процентами облагают эти негодяи из банков глупеньких студенток вроде тебя? Долг – бездонная яма в…

– Да я у нее в вечном долгу, – рявкнула Айви. – Она думает, что мы с Остином ее рабы, просто потому, что были у нее в утробе.

Мэйфэн откашлялась и вручила ей открытку из дисконтного магазина. Около слов «Выпускной 2000 г.» была прикреплена стодолларовая купюра.

В августе Айви сложила в отцовскую машину два старых чемодана и пару настольных ламп. Остин выдавил мрачное «Пока». Мэйфэн вручила внучке какой-то крошечный предмет, завернутый в газету, – фигурку стеклянной собаки, в год которой та родилась.

– Не забывай звонить хотя бы иногда, – угрюмо попросила бабушка перед тем, как повернуться в сторону дома.

Отстояв семь часов в пробке под проливным дождем, Шэнь привез дочь в Бостон и помог ей занести вещи в общежитие. Комната оказалась блеклой и серой; пол был закрыт большим коричневым ковром.

– Я никогда не давал тебе наставлений, но хочу, чтобы ты запомнила одну вещь: будь скромной и благодарной за все, что имеешь. Не строй больших планов на жизнь. Всегда можно найти людей, которые в чем-то лучше тебя. Стоит только осмотреться.

– Хорошо, пап.

У Айви закололо кожу от негодования.

– И мама простит тебя. Не переживай, – добавил Шэнь.

Но Айви и не думала переживать. Она была свободна. На горизонте снова замаячили старые добрые союзники – решимость и целеустремленность. Под фотографией в выпускном альбоме у нее было написано: «Лучшее еще впереди» – и она действительно в это верила.