Алмаз. Книга вторая
– И сколько ей исполнилось, – решила поиздеваться, будучи уверенной, что Костя представления не имеет о возрасте малышки.
– Три месяца, – задумался, – нет, восемь… Или год? В общем, ей столько, – и развел руки в стороны, изобразил размер ребенка.
– Весьма точно, – рассмеялась.
– Зачем им этот праздник? Эля все равно ничего не понимает, да и не вспомнит потом.
– Для ее родителей, глупенький, – меня умиляло, как он иногда не понимал простых житейских вещей. – На память и просто немного отдохнуть от памперсов и жизни по расписанию.
– Так у нас с Элей похожие жизни, – вдруг констатировал, – только, славу богу, я пока без памперсов обхожусь.
– У тебя все еще впереди, – «обрадовала» его.
Костя не стал произносить вслух, что именно об этом остром языке и говорил, а я напоминать, что он любит меня такой, какая есть, и на сто процентов была уверена, что на это мое замечание он непременно бы произнес: « Обожаю тебя».
***
Не хотелось признавать, но Костя оказался прав. Уже полчаса мы наблюдали как восьмимесячная Эля, сидя в своем детском стульчике, крохотными ладошками мазюкала кашу из своей тарелки по столешнице, и пускала при этом слюни. Ну прям как Костины поклонницы на концертах! Хорошо хоть мне хватило тактичности промолчать. У родителей девочки, конечно, было чувство юмора, и скорей всего они посмеялись бы над шуткой, но я не стала рисковать прослыть грубиянкой, высмеивающей детей.
Не поспоришь, малышка была очаровательной. Все гости в ее присутствии, казалось, теряли разум и сюсюкали, наивно полагая, что говорят на ее младенческом языке. Каждый пытался ухватиться за пухлую ручку или ножку.
Скоро звезда вечера была вынуждена покинуть нас – наступило время дневного сна, который, судя по постоянной зевоте и потиранию кулачками усталых глаз, она не намеревалась пропускать. О чем заявила недовольным кряхтением и дерганьем ножек.
Пока Вика укладывала ребенка, тактичные гости тихонько отсиживались в гостиной, разбившись на небольшие компании по интересам. Костя отошел в сторону с Ваней и что-то с ним эмоционально обсуждал – наверное, дела творческие. Моей же компаньонкой стала Ната, более известная, как «невеста-хохотушка».
Она болтала, шутила и смеялась, тогда как я лишь слушала, поглощая, неизвестно как попавшие ко мне в руки, детские желейные «червячки». Думаю, так родители Эли решили избавиться от чьего-то неуместного угощения: малышке рано лакомится сладостями, к тому же у нее и зубов еще не было. Ната не давала мне вставить и слова, поэтому я с удовольствием «заморила червячка». Хотя со стороны, наверное, глупо выглядела: великовозрастная мадам, как дикая кошка, рвет зубами разноцветный мармелад.
– Сочувствую, – с непривычно грустным лицом выдала Ната. – Видела фотографии с краской, – пояснила она.
Совсем не хотелось вспоминать тот случай, и я решила, как обычно поступает в таких ситуациях Костя, пошутить:
– Ты же предупреждала, что я еще намучаюсь с этими музыкантами, – выдала самую неестественную улыбку.
– Это да! – снова вернулась невеста-хохотушка. – Знаешь, я тоже периодически получаю всякие гадкие сообщения: запугивают, оскорбляют. Наивные! – хлопнула ладонью себя по коленке. – Думают, если обзовут меня жирной свиньей, то я от отчаянья брошу Диму, и он достанется этим гарпиям, считающим только себя достойными его.
Стало жалко Нату: всегда обидно, когда проходятся по твоей внешности. Конечно, ей было далеко до стандартов модели, несомненно, она и сама это понимала, но язык не повернуться назвать ее уродиной.
– А ты что? – стало любопытно, как она справляется в таких случаях. У нее больше опыта в этом плане, надеялась получить полезный и, главное, действенный совет.
– А что я? Смотрю на себя в зеркало и думаю: да я миленькая! – хохотнула. – Дима, вон, говорит, что я красавица!
Вот в чем секрет: наша самая большая защита и опора – люди, что любят нас.
Костя каждый день, осознанно или нет, поддерживал меня, называя королевой.
Любовь так проста и одновременно так сложна.
От приступа нежности захотелось прямо сейчас обнять парня, но глупо было кидаться к нему через всю комнату, не хуже его безумных фанаток, поэтому я всего лишь написала ему сообщение. Костя, не отвлекаясь от разговора с Ваней, достал из кармана телефон и быстро глянул на экран. На любимом лице просияла улыбка. Парень нашел меня глазами. Я улыбнулась в ответ, и прочитала только что присланное им ответное смс:
«Я тоже безумно люблю тебя, королева».
От ощущения безмерного счастья я, как то самое желе, растеклась по дивану, делая вид, что слушаю Нату, но на все ее слова лишь улыбалась, как идиотка.
***
Наконец, когда ко мне вернулась способность думать о чем-нибудь другом, кроме Кости, я решила изучить обстановку, и с любопытством бродила по гостиной, изучая детали интерьера. Вскоре наткнулась на необычную вещь: виниловые пластинки.
– И кто в вашей семье любитель ретро? – обратилась к Артему, когда он встал рядом, заметив мой интерес.
– Это мое, – похвастался своей коллекцией.
– Пластинки? – скрывала улыбку. – Серьезно?
– У людей бывают хобби, что в этом странного? – Со знанием дела он взял с полки пластинку: – «Брюс Шанне́ль», – прочел вслух. – Известен как «артиста одного хита». Его песня «Hey, Baby» в 1962 году три недели продержалась в лидерах американского чарта журнала «Билборд», но ему больше так не удалось повторить тот свой успех.
Наверное, испытываешь разочарование, когда в одно мгновение обретаешь что-то, а потом навсегда теряешь. А со славой все обстоит в разы хуже. Уверена, творческие личности болезненное переживают уход былой славы.
– Почему? – у автора песни должен быть талант и деловая жилка, раз он сумел покорить вершины чартов.
– Не знаю, – с грустью смотрел на пластинку, – подвела удача, – гадал, – или просто не судьба. – Он покрутил пластинку в руках: – Хочешь послушать? – предложил.
Ни песня, ни исполнитель не были мне знакомы, и, уверена, что была в своем незнании не одна. Человек, когда-то имевший огромную популярность, хоть и не долгую, уйдет в забвение, словно его и не было, и он ничего не сделал в этой жизни. Грустно.
– А как же Эля, – засомневалась, что Вика обрадуется идее мужа, – мы ее не разбудим?
– Не знаю, что не так с этим ребенком, – зашептал Артем, чтобы больше никто не узнал его «страшный» секрет, – но если Эля заснула, то ее и танком не разбудишь. Можно устроить в детской дискотеку, она не шелохнется.
– Да вы с Викой счастливчики, – многие родители могли только мечтать о таком безмятежном сне своего чада.
Артем извлек пластинку и поместил на проигрыватель, аккуратно устанавливая иголку на винил. Послышался треск, сип, а потом и голос исполнителя. Под звучавшую мелодию почему-то захотелось танцевать твист. Я сделала несколько движений, вспомнив азы из тех времен, когда усердно занималась хореографией.
– Hey, Baby! – вместе с Брюсом Шанне́лом пропела Косте, делая незамысловатые движения твиста.
Парень сделал удивленная лицо, оглядываясь по сторонам, и вопросительно ткнул себя пальцем в грудь, делая вид, что не верит собственному счастью.
Я рассмеялась, когда он, изображая из себя самовлюбленного секс-символа, от одного взгляда которого женщины штабелями падают к его ногам, отодвинул в сторону стоящего рядом Ваню, якобы тот ему мешает, и невероятно несуразной разбитной походкой направился ко мне. Красавчик!
Понимала, что Костя далеко не профессионал, поэтому не стала выпендриваться и хвалиться мастерством, а просто танцевала в свое удовольствие. В итоге все превратилось в цирковой номер с нелепыми гримасами, пародиями и всем известными финтами: волна руками, погружение под воду и движения в стиле диско. Форменное дурачество. Сегодня мы стали звездами вечеринки и подняли настроение не только себе, но и довели до слез смеха всех присутствующих.
– Ну «Кит-Кат» отжигают! – услышала чей-то насмешливый комментарий.
Друзья редко называли парня Китом, и я уже совсем забыла, откуда взялось это прозвище.
– Привет, «Кит», – почти перестала танцевать, обнимая парня за шею. – Слышала, ищешь свою «Кат».
– Да, – кривовато ухмыльнулся, – вторую половинку.
– Чтобы жизнь была сладкой? – полностью утонув в его объятиях.
Чуть сощурившись, он вглядывался в мои глаза с этим до боли любимым взглядом с хитринкой и….Молчал. Говорить не было необходимости, я все видела и так. И даже предугадала его следующее действие – поцелуй. Если брать в расчет, что мы находились посреди комнаты на обозрении всех наших друзей, то он был до неприличия откровенным. После таких обычно хочется немедленно сбежать и остаться наедине.
– «Кит-Кат», кончайте уже! – Нас, как разгульных мартовских котов, уже были готовы поливать водой. – Здесь же люди!
– А наверху дети! – отметил какой-то умник.
– Завидуйте молча! – ответил Костя разом всем шутникам, тогда как я от смущения спрятала лицо, уткнувшись ему в грудь.
Дальше между музыкантами началась шутливая словесная перепалка, которая каким-то странным образом скоро перетекла в обсуждения работы: запись альбомов, съемки клипов, предстоящие концерты. Только эти парни были способны любой разговор свести к музыке.
– Включите телик! – спустя время воскликнул Дима. – Уже должны вовсю крутить промо, отснятый к Премии
– Оно тебе надо? – отозвался Артем, все же перебирая диванные подушки в поисках пульта. – Что, давно не видел себя по телевизору?
– Вы не серьезно относитесь к своей работе, товарищи, – пожурил Дима.
В итоге на противоположной стене ярко вспыхнул большой плоский экран, транслируя новости шоу-бизнеса.
– Зачем на молодежном музыкальном канале новости? – Дима разочарованно рухнул на диван.
Никто не спешил ему отвечать – все, как один, уставились в телевизор. На экране красовалось мое фото, поверх которого умело «наклеили» тюремную решетку, а для пущего эффекта сделали и звуковое сопровождение: звук закрывающегося металлического засова.
Каждое доносившееся из динамиков слово ведущего было гвоздём, беспощадно вколачивающимся в крышку гроба моей нынешней жизни:
«Сенсационная информация о девушке всеми известного Кита из «Адамас». Кто бы мог подумать, что эта милая с виду девушка в юности успела обзавестись уголовным делом. Да-да, имя Маргариты Кировой одно из ключевых в расследовании убийства собственного отца …..».
Кто-то из парней быстро сориентировался и отключил телевизор, оборвав до отвращения радостную речь диктора.
– Чего только не выдумают!
– Ничего святого! – подхватил другой.
Я не различала ни лиц, ни голоса, и продолжала смотреть на черный экран, не знаю, что сказать, как дышать, как жить дальше.
Теперь все узнают! Они всё узнают!
И Костя.
– Рита, – услышала его голос и вздрогнула, – не волнуйся, никто не поверит в эту чушь, – Костина вера в меня была непоколебимой. – Мы потребуем опровержение, подадим в суд за клевету, если потребуется, – находил все новые способы отбелить мое имя, но все зря. Напрасные старания.
– Это правда, – тихо произнесла и окинула всю компанию взглядом. На меня разом обрушились их эмоции, отражавшиеся на лицах: шок, недоумение, сомнение, страх. Не смогла выдержать такого давления, и выскочила из дома, окунувшись в холодный осенний воздух.
3 глава. Все тайное…
Хотелось сорваться с места и бежать. Так чтобы от усталости сводило мышцы, а от обжигающе холодного воздуха, с безумной скоростью врывающегося в легкие, разрывало грудь. Все, что угодно, только бы не думать, не чувствовать. Но спасаться было негде – весь участок, на котором стоял дом семьи Симоновых, был огорожен высоким неприступным забором. Лишь на заднем дворе, где летняя беседка теперь покрылась осенней изморозью, был островок из молоденьких с облетевшей листвой деревьев и окружавших их такой же осиротевший кустарник.
На улице было около нуля, изо рта белыми клубами вырывался пар, но я не чувствовала холода. Какое сейчас это имеет значение? Сомневаешься в важности таких мелочей, когда жизнь замирает, и ты не представляешь, куда она повернет в следующий момент.
Что теперь будет? Как Костя воспримет правду?
– Надень, – на плечи опустилась куртка, – пожалуйста, – попросил Костя, когда я никак не отреагировала, и самостоятельно начал кутать меня в ветровку, как нерадивого ребенка.
Неохотно просунула руки в рукава, а Костя продолжал возиться с молнией. Следила за уверенными движениями его тонких пальцев, но так и не решилась посмотреть в глаза. Раньше с такой легкостью делала это, а теперь не могла себя заставить.
– Ты злишься? – не видя его лица, не понимала, какие чувства он испытывает.
– Нет, – коротко ответил. – Почему я должен злиться?
– Потому что у меня есть…был… от тебя секрет, – разглядывала серую мощеную дорожку у себя под ногами.
– Я скорее расстроен этим фактом, – и по ровному тону его голоса, слышала, что он говорит правду, – но не зол.
«Собачка» молнии с характерным жужжанием достигла ворота куртки, и наши с Костей взгляды встретились. Не представляю, что сейчас отражалось в моих глазах, скорей всего тревога, но в его – немой вопрос: что же именно я скрываю?
– Боялась и сейчас боюсь, что ты разочаруешься во мне, как только всё узнаешь, – не заметила, как щеки стали влажными.
– Откуда такие мысли? – его пальцы казались обжигающе горячим, когда он вытер слезы с моего похолодевшего от ветра лица.
– Потому что это не какая-нибудь ерунда вроде школьного романа, а… – не могла произнести вслух это страшное слово.
– А что? – не выдержал Костя напряженного молчания.
– Убийство, – едва слышно прошептала. – Я убила человека.
***
Мы стояли в противоположных углах беседки.
– Мне было тогда семнадцать, – нервно теребила в руках пожелтевший кленовый листок, безжалостно заламывая его во все стороны. – Сейчас вспоминаю себя ту, и понимаю, какой же глупой была. Даже не наивной, просто идиоткой. – Конечно, это не служило мне оправданием, но хотела, чтобы Костя понял, чем я жила тогда и каких ценностей придерживалась. – Никита Копылов был звездой школы, душой любой компании, ну а девчонки просто млели от него. Еще он славился самыми отвязными вечеринками. Никто не знал, где и когда будет следующая, пока за несколько часов до ее начала ты не получал смс с приглашением. А приглашали не каждого. Все мечтали туда попасть, и я в том числе. И вот однажды это произошло, меня удостоили чести. Сейчас смешно, а тогда я действительно считала это чем-то грандиозным. – Воспоминания чередой проносились перед глазами, оставляя на языке горький привкус сожаления. – Ты уже знаком с моим братом, который в некотором отношении просто копия нашего отца, чтобы представить, что мне можно было даже не мечтать получить разрешение на эту вечеринку. «Нечего тебе связываться с таким охламоном, как Капылов», – процитировала отца, стараясь подражать его строгому тону.
На мгновение подняла глаза на Костю: облокотившись на перила беседки, он запустил руки в карманы куртки и с хмурым взглядом внимательно слушал меня.
Как же хотелось узнать, что сейчас творится в его голове?
– И насколько я тебя знаю, ты, конечно же, сбежала, – догадался Костя.
Хотелось улыбнуться тому, как хорошо он успел узнать меня, но сейчас было не время предаваться романтике.
– Бессовестно соврала родителям и поздним вечером улизнула из дома. – Как же я потом раскаивалась и сожалела о лжи и этой своей бунтарской выходки. – Моя мечта сбылась, и я была безумна счастлива. Все шло просто отлично до тех пор, пока не объявился папа. Это был позор столетия: приехал на полицейской машине, с мигалками, в униформе. Он не стал разгонять вечеринку – все было в пределах закона, ему не к чему было придраться – а вот увести у меня на глазах у всех, как под конвоем, он мог.
– Не может быть, – рассмеялся Костя.
– Может, – улыбнулась, вспомнив папины своеобразные методы воспитания. – Только он был способен ославить на весь город, просто заботясь. Подумать только, укатить с вечеринки на полицейской машине.
Мы глупо хихикали, переглядываясь, пока пыл не поутих, а лица вновь не стали серьезными.
– Жаль, что я не успел с ним познакомиться, – уже без ухмылки произнес Костя.
– Думаю, ты бы ему понравился. – Папа, конечно, не хуже Макса поиздевался бы над парнем, но в итоге бы принял, видя, что я люблю его.
Будет ли Костя любить меня так, как прежде, когда выслушает мою историю до конца?
Мы снова погрузились в молчание: я разорвала в клочья несчастный лист и развеяла его по ветру, а Костя глухо постукивал носами тяжелых ботинок по деревянному полу беседки. Не хотелось возвращаться к мрачным воспоминаниям и снова переживать те трагические события, но другого выбора не было.
– Сам понимаешь, после папиного представления я считала себя униженной и оскорбленной, – продолжила рассказ, набравшись сил. – Всю дорогу домой отчитывала его, будто он ребенок, а не я. Он снисходительно позволил мне выговориться и выплеснуть эмоции, а потом одним лишь словом заставил замолкнуть. Не зря он работал в МВД: имел командный голос и обладал природным, что ли, умением управлять людьми. Мы с братом любили отца, а еще больше уважали. Он никогда не наказывал нас, тем более, не бил. Сажал напротив и вел долгую беседу и, как психолог, медленно подводил, выуживая из потаенных уголков души, к причинам наших поступков. После такой откровенной беседы он уже не мог на нас злиться или наказывать – он видел, мы все осознали свои ошибки. Это для него было главное. – Не заметила, как отошла от основной темы, погружаясь в детские воспоминания. Не смотря на это, Костя все так же внимательно слушал. – Его слово было законом в семье, только если дело не касалось нашей матери. Ее он любил безмерно и рядом с ней становился мягким и податливым.
– Думаю, так и должно быть: жесткость и требовательность с посторонними и любовь и забота с близкими. – Костя склонил голову чуть на бок, окидывая меня оценивающим взглядом с ног до головы, словно проверяя наши отношения на соответствие этому требованию.
Вспомнила как Костя ругался по телефону после происшествия с краской, и поняла, что со мной он обращался нежно. Надолго ли? Останется он таким после сегодняшнего дня?
– Один в один слова твоей матери, – никогда не забуду тот наш первый разговор.
– Ну так, – пожал плечами, – все идет из семьи.
Наверное, он прав: где, как не в семье, закладываются понятия о добре и зле, любви и верности?
– Так вот, – вздохнула и продолжила с того места, где остановилась, – по просьбе мамы, которая еще не знала, что ее непутевую дочь, как арестантку везут домой, отец остановился у заправки, чтобы что-то купить. «Во избежание попытки побега», – как сейчас слышала папин голос, – мне пришлось пойти с ним и не удаляться больше чем на два метра. – Я подбиралась к ключевой части истории и едва сдерживала чувства. – Папа был так увлечен наставлениями, что не сразу заметил, что на заправке творится неладное. – Сильно зажмурилась, стараясь изгнать из своей головы нахлынувшие образы. – Из магазина выскочило двое: дерганные и потрепанного вида мужчины. У одного из них в руках был пистолет. Отец тут же достал свой табельный и оттеснил меня за спину, защищая собой как щитом. Он не спешил стрелять – у них в полиции куча предписаний и требований, когда и в каком случае применять огнестрельное оружие. Он не мог палить без разбора и без адекватной оценки ситуации. Но у преступников свои законы. Выкрикнув «менты», один из них выстрелил. – Против моей воли слезы побежали из глаз. – Вместе с папой я упала навзничь. – Прикрыла рот ладонью, не давая отчаянному всхлипу вырваться наружу.
Костя быстрыми шагами пересек беседку и обнял, прижимая к груди.
– Тихо-тихо, – успокаивал, – все прошло.
Но рассказав так много, не могла оставить недосказанности, к тому же это был еще не конец.
– Я лежала в луже крови собственного отца, – говорила ему в грудь, – вообще не соображала. До моего сознания долетел обрывок фразы: «валить девчонку». Не знаю, что именно, может муштра отца, заставила меня побороться за свою жизнь. Перевернулась на бок и дотянулась до упавшего неподалеку табельного пистолета. Я умела обращаться с оружием – отец научил меня. А дальше… выстрел и последнее, что помню – яркие россыпи звезд, растворяющиеся в ночном небе.
***
Дышала. Просто выполняла механическую работу легких. Вдох-выдох. И ждала, когда боль отступит. Давно перестала верить сказкам, что со временем станет легче: горечь потери окутает дымка светлых воспоминаний, а жгучее чувство вины сменит смирение. Сладкая ложь. Но ради спокойствия родных я делала вид, что справилась со всем и продолжаю жить нормальной жизнью. Нормальной. Я ей уже никогда не буду, чтобы не говорили. Во мне что-то (хрупкое, нежное) сломалось, и я безвозвратно стала другой. Хуже? Сильней? Или же слабей? Не знаю. Просто другой.
Костя расстегнул молнию своей куртки, позволяя мне нырнуть ему под крылышко и согреваться его любовью. Надеялась, она не упорхнет как испуганная птица.
– Что ты теперь думаешь обо мне? – не видела смысла оттягивать неизбежный разговор. – Я пойму, если ты больше не захочешь… – не хотела произносить «быть со мной», будто это могло, как загаданное желание, в тот же момент исполниться, стоит только произнести вслух.
– Чего? – эхом отдалось у него в груди. – Любить тебя?
– Возможно, – как ненормальная вцепилась в пуговицу куртки и вращала ее, будто пыталась оторвать. Вырвать с корнем всё, что отравляет наши с Костей отношения. – Я же совершила, – ища подходящее слово, выбрала самое нелепое, – страшный грех.
Костина рука легла на мою, усмиряя буйство с несчастной пуговицей.
– Знаешь, что изменилось после твоего рассказа?
– Что? – подняла на него взгляд, готовясь принять от него самую жестокую правду. Немного успокоилась, когда не увидела в его глазах разочарования или отторжения.
– Теперь я считаю, – и тут проявил заботу, поправляя мои спутавшиеся на ветру волосы, – что помимо всего прочего, ты очень храбрая.
– Храбрая? – сейчас для меня это слово звучало как на китайском языке. – Что? Почему? – искренне не понимала. – Костя, сейчас не время шуток? – ломая голову, дошла и до такой интерпретации его слов.
– Я не шучу, – лицо оставалось невозмутимым, и я начинала верить, что он говорит совершенно серьезно.
– Храбрость не нужна, чтобы у….– замолкла. Язык не поворачивался снова произнести «убить».
– Она нужна, чтобы защищаться, – сжал мои плечи, – сражаться за свою жизнь.
Снова эти высокопарные слова, которыми меня пичкали после смерти отца!
– Меня иногда просто бесит, – выплюнула последнее слово, – что ты смотришь на мир через призму искусства, как-то абстрактно и возвышенно, – сделала несколько шагов назад, отдаваясь во власть промозглого ветра. – Всё можешь описать красивыми метафорами, отталкивающее сделать притягательным. Но реальная жизнь – это не всегда красиво. Порой она уродливая! – Все больше начинала заводиться и скоро, уже не сдерживаясь, кричала: – Никто не хочет меня понять, только предлагают утешение! Какой от него толк?
– Так объясни! – моя нервозность передалась и Косте. – Может, я пойму! По крайней мере, постараюсь понять!
– Как? – было криком отчаянья. – Как такое объяснить? Как передать словами, что я чувствовала, когда пришла в себя в больнице, отходя от наркоза после многочасовой операции, и мне подтвердили смерть отца, а потом заявили, что тот мужчина, в которого я стреляла, тоже недавно скончался. В тот момент думала, что сойду с ума. – Как могла, старалась описать то свое состояние, что именно творилось у меня в душе. – Ты хоть представляешь, что такое видеть по ночам смерть отца? Никогда не забуду его взгляд: потухший, холодный, – этот образ навсегда отпечатался в памяти. – Подумать не могла, что последнее воспоминание об отце будет таким, – меня, как в трясину, затягивали воспоминания, но я не давала им полностью завладеть мной, концентрируясь на словах, что хотела, просто обязана сказать. – Следующие недели жила как в забытье, постоянно на обезболивающих и успокоительных. Не могла по-человечески утешить маму. Сама не могла нормально выплакаться. Даже спокойно похоронить папу не дали. Только мне удалось вырваться из больничной палаты, как сразу попала в суд. Слушания, допросы, следственные эксперименты….Я согласна была на все, лишь бы меня оставили в покое. Хотела, чтобы этот кошмар закончился, чтобы пап был жив, чтобы мы никогда не останавливались на той проклятой заправке…. – голос сорвался на плач, но мне удалось сдержать слезы. Видела, что Костя хотел утешить меня, но я запретила ему это делать, качнув головой. – Все папины друзья из МВД, конечно же, сделали все возможное, чтобы мне дали условный срок, – говорила уже более скупо на эмоции. – Да, в тюрьму я не села, но клеймо убийцы навсегда останется на мне. Отчасти и из-за этого я уехала из родного города, – буря внутри меня утихла так же быстро, как и разыгралась.