Мистический роман, или Заложница кармы

– Рита, сколько можно сидеть и смотреть в тарелку?!

По выражению маминого лица она поняла, что долготерпению приходит конец, и ее ожидает приличнейший шлепок по заднице.

– Я думаю, – грустно обронила дочь. Мама удивленно приподняла брови.

– Думаешь? Интересно, о чем?

– О моей подружке.

– А что с ней случилось?

Это был законный вопрос, который требовал немедленного ответа.

– Так она же умерла! – неожиданно для себя самой выпалила дочь.

– Как умерла?! – вскрикнула мама, выронив штопку на пол.

И тут Риту словно прорвало. Подробности этой трагической истории обрастали все новыми и новыми фактами. Витки и завитки фантазий множились и неслись со скоростью света. В глазах ее бедной мамы стояли крупные слезы. На сей раз она потеряла бдительность и, вскочив на ноги, бросилась к рукомойнику, чтобы ополоснуть зареванное лицо.

Прошло несколько недель, и Люся случайно встретила эту несчастную мать на рынке. И долго не решалась к ней подойти, чтобы выразить свое соболезнование. Ав это время к женщине подошла живая, веселая и ничего не подозревающая о происшедшей с ней трагедии дочь.

Дело закрутилось на слишком крутых оборотах. На несколько минут Люся лишилась дара речи и быстро ретировалась восвояси. Заслышав мамины быстрые шаги и приближающуюся вместе с ними угрозу, Рита взобралась на подоконник, открыла окно и, спрыгнув на землю, сломя голову понеслась к небольшому озерку, почти полностью покрытому пышными метелками осоки и стройными, бархатисто-коричневыми шапками камышей. Девочка обожала это место. Здесь хорошо плакалось и хорошо сочинялось.

«Значит, так! Первым делом я пойду к отцу и сама расскажу ему обо всем случившемся, разумеется, умолчав о злополучном супе, который во всей этой грустной истории сыграл далеко не последнюю роль. Не было бы причины, не было бы и последствий», – вспомнила Рита услышанную где-то фразу. Если она вернется домой вместе с отцом, все закончится мирно. Рита еще не успела забыть предыдущую трепку, так как это случилось совсем недавно. Из-за неиссякаемых фантазий и творческого вдохновения страдает ее попка. Поэтому она заранее начинает зудеть, сигналя, что не готова мириться с такой вопиющей несправедливостью. В этом вопросе Рита была с ней полностью согласна. Поэтому и сбежала.

Содержание ее творений возникало спонтанно, на ровном месте, без каких-либо усилий. Рот начинал врать сам по себе. А Ритина мама глубоко заблуждалась насчет того, что хорошая трепка отлично прочищает мозги. Наоборот. Чем больше страдала попка, тем более трогательными становились истории.

– Ты – закоренелая лгунья! Врешь и даже не краснеешь! – в сердцах восклицала мать.

«А вот тут ты, мамуля, не права. Я действительно вру, но при том краснею и даже в двух местах сразу: целый день хожу с красно-распухшим лицом и красной попой, которой воздается по полной программе. Получается перебор. А где же тогда справедливость?! – всхлипывая, спрашивала себя Рита. – Да о чем можно с ними говорить, а тем более спорить? Взрослые абсолютно уверены в том, что всегда и во всем правы! Ничего подобного. Ошибаетесь! Вы думаете, что хорошо знаете своих детей? Дудки. Вы уверены, что хорошо их понимаете? Ха! Ваша самоуверенность вас же и погубит! Взрослые люди, а ума у вас нет. Наверно, вы его нечаянно обронили по дороге, ведущей вас из детства во взрослую жизнь».

Отец уходил рано, а возвращался ночью, когда в доме все уже давно спали.

…А притомившийся было Овал снова ожил. Маргарита видит своего отца, который в одних носках подходит к постели и целует ее в лоб. Дочь обвивает его шею тонкими, похожими на спички, руками.

– Дотя, отпусти!

– Не отпущу, пока не дашь честное слово, что не уйдешь…

Отец садится на край кровати, и Овал услужливо высвечивает выражение его лица. Слегка прищурившись, он отводит глаза в сторону, чтобы его хитрющая дочка не могла прочесть в них безграничное обожание, которым она умела ловко пользоваться. Отец не имел привычки перебивать, он умел слушать и одним словом направить Ритины мысли в нужное русло, ненавязчиво обучая правильно мыслить и самой признавать допущенные ошибки.

– Маргаритка! (Когда он так меня называл, я чувствовала себя маленькой принцессой, на голове которой красовался венок из настоящих маргариток, – вспомнила теперь уже взрослая Маргарита). – Я голоден, как волк. Да и мама меня заждалась. Давай, лежебока, вставай! Пойдем поедим! Тебе это уж точно не повредит!

Мама не одобряла наших ночных «застолий», но молчала, прекрасно понимая, что в обозримом будущем у мужа нет и не будет другого времени для общения с дочерью. В те редкие вечера, когда отец бывал свободен, они с мамой уходили в Дом офицеров, а Риту оставляли одну. Уходя, мама наказывала:

– Ты можешь немного поиграть, а потом ложись спать. Мы вернемся домой поздно.

Отец же всегда ненадолго задерживался. Он нежно поправлял Ритины вечно торчащие в разные стороны кудряшки, такие же непокорные, как и их хозяйка. Как только за ними закрывалась дверь, Рита давала выход своему негодованию. Ей хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы досадить маме. Схватив подушку, на которой спала, она с силой швыряла ее на пол. Иногда, когда папы не было дома, Рита сквозь сон чувствовала тепло маминых губ и тихий, как бы извиняющийся шепот. Мамин запах, запах ее кожи еще долго витал над Ритиной постелью. Девочке безумно хотелось, чтобы мамино прикосновение длилось вечно. И она долго лежала, боясь пошевелиться или открыть глаза, а когда их открывала, мамы уже не было, но запах оставался. Над Ритиной кроваткой висел коврик, вышитый мамой еще до рождения дочери. Но тогда это была совсем другая женщина: веселая, задорная, вся сияющая от переполнявшего ее счастья.

– Мамы давно уже нет, а коврик есть. Вещи всегда переживают своих хозяев. Сейчас он висит между кроватками моих девочек, – вздохнула Маргарита.

Их жизнь постепенно налаживалась, хотя на восточной границе всегда было неспокойно, а во время войны – особенно. Там тоже шла война, а война – это огонь, пули, смерть, и никто не был от нее застрахован.

Дом жил коммуной. На общей кухне женщины обсуждали обстановку на фронте, рассказывали друг другу о насущных проблемах, но никогда не говорили о своих мужьях из-за боязни накликать беду. Это было их общее табу, которое никто и никогда не нарушал. Чем опаснее было на границе, тем больше времени они проводили вместе, как бы чувствуя, что их невысказанные вслух мысли собираются в плотный комок и, материализуясь в одну общую волю, надежно защищают их мужей в минуту опасности.

Когда отец бывал дома, мама словно оживала. Но это давалось ей нелегко, и все понимали, что она изо всех сил старается выглядеть получше только потому, что не хочет огорчать мужа. Она по-прежнему не находила в себе силы рассказать ему обо всем пережитом, чтобы разделить с ним свое горе и облегчить душу. Свое невысказанное и невыплаканное горе она держала в себе, словно боялась его расплескать. Люся не хотела, чтобы хоть одна капелька этой боли упала из ее изболевшейся души. И она – эта боль – навсегда осталась жить в ее сердце.

Маргарита хорошо помнила тот нежный и любящий взгляд, которым мама смотрела на сестричку, когда они жили в Сибири. Она была тогда еще слишком мала, но этот взгляд навсегда остался в детской памяти.

…Прошел год после их возвращения из эвакуации, и у Риты появился братик. Его назвали Анатолием. После родов мама преобразилась, как будто младенец сумел залечить все еще кровоточащую рану. И друзья решили отметить рождение ребенка.

По этому случаю мамина подруга Катя сшила Рите новое платье из белого ситца, густо усеянного синенькими мелкими цветочками. Мама трудилась над ее непокорными локонами, завязывая на голове огромный голубой бант, сшитый из кусочков старого шелкового платья. Перед небольшим зеркалом, стоящим на столе, Рита поправляла рукавчики-фонарики, любуясь воротничком с закругленными краями и, кружась, смотрела на подол своего платья, окаймленного тоненькой оборочкой. Она сияла, как до блеска начищенный медяк.

– Мамочка! Я тебя так люблю, так сильно люблю, что ты даже не можешь себе этого представить! – и бросилась к ней на шею.

Ладно, ладно, хватит подлизываться! Лучше пойди и посиди с малышом, пока я приведу себя в порядок.

Радость девочки сразу испарилась. Сглотнув обиду и смахнув слезу, Рита пулей выскочила из комнаты. А в распахнутую настежь дверь входил отец, держа в руках какой-то сверток.

– Дочурка, а где мама? – спросил он. Она махнула рукой по направлению комнаты.

– Ба! Маргарита! Да на тебе новое платье и шикарный бант!

Польщенная Рита смотрела на него сияющими от счастья глазами.

– Беги ко мне, да поживее! А то смотри, как бы я не передумал!

И взрослая Маргарита увидела отца. Он стоял, широко раскинув в стороны руки. Сорвавшись с места, девочка подпрыгнула и повисла на отцовской шее. А он, подхватив дочь на руки, зарылся лицом в растрепавшиеся локоны. И они были счастливы. Отец кружил Риту в тесном пространстве, которое именовалось кухней. В действительности это был темный закуток, отгороженный от комнаты старым, потрескавшимся от времени комодом. Началась веселая возня. Девочка крутилась на одной ножке, а новое платье раздувалось колоколом, делая ее похожей на матрешку. Только на худеньком и бледном личике этой живой матрешки не было пышущих здоровьем красных щечек. Но зато изумрудные светлячки прыгали в огромных, сияющих счастьем и радостью глазах ребенка, а на бледных щечках красовались две симпатичные ямочки.

Отец подхватил дочь на руки и стал подбрасывать вверх, высоко, к самому потолку. Крепко зажмурившись, она визжала от восторга, взлетая вверх, и громко смеялась, когда летела вниз.

Мама и тетя Катя, стоя в дверях, смотрели на их веселье.

– Сразу видно, что папина любимица, – громко сказала мамина подруга.

Мама, сдвинув брови, молча прошла мимо и занялась продуктами, а папа, чтобы как-то разрядить возникшую неловкость, сказал:

– Лисенок! Ты только взгляни, какая у нас красивая

дочь! Не получив ответа, он двинулся к жене.

– Люсь! Брось возиться! Иди к нам! Подбросив еще раз Риту вверх, он посадил ее к себе на шею. Подошел к жене, обнял и, нагнувшись, поцеловал в губы.

На глазах у девочки произошла чудесная метаморфоза. Мамино лицо ожило. Бледные до этого щеки покрылись нежным румянцем. Глубокая складка между стрелками бровей разгладилась, а густые ресницы затрепетали, стараясь приглушить блеск агатовых глаз.

Застывшие в уголках глаз слезинки, преломляя падающий на них свет, еще сильнее подчеркивали их невозможную яркость. Они сияли от переполнившего маму счастья. Взяв под руку, она подвела мужа к самодельной колыбельке, на которой лежал, уткнувшись в малюсенький кулачок, сладко посапывающий малыш. А Рита сидела у отца на шее, свесив ноги и наблюдая за родителями. Он притянул жену к себе. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Девочке очень хотелось почувствовать мамину ласку, но они с ней были на разных орбитах. Рита сидела у отца на шее, а она стояла рядом. Мать, склонившись над спящим ребенком, нежно поцеловала его в лобик. А Рита стала болтать ногами, напоминая отцу о своем существовании.

В это время начали собираться гости. Люся нервничала. Она не успела накрыть на стол. Подруги бросились ей помогать. Отец пересадил Риту на левую руку, а правой пожимал руки друзей.

– Ну, Александр, ты даешь!

– Надо же, какого мужика соорудил!

Сразу видно, что он обойдет своего батяню! Лихой офицер из него получится, это уж точно, как пить дать! У меня глаз на это дело наметанный. Сам троих сорванцов воспроизвел, – сказал пожилой капитан.

– Да! Нашего полку прибыло! Нужно это дело как следует обмыть!

– Давай, Саня! Тяпнем по маленькой, а там дальше само пойдет! А вот и огурчики соленые, а вот – грибочки! Как раз кстати!

– Люся! Поди сюда! Открой секрет, как ты умудряешься рожать таких красивых детей, причем так, чтобы никому обидно не было: дочь похожа на Саню, а сын – твоя копия! Ребята! Вы в этом деле здорово поднаторели!

Гости дружно засмеялись. Началось застолье: шум, смех, веселый перезвон граненых стаканов смешивался с бряцанием солдатских кружек, так как стаканы еще были большой редкостью и пили из них только женщины.

Кто-то приволок старенький патефон с запиленной пластинкой, и несколько пар пошли танцевать под веселую музыку знаменитой «Рио-Риты». Чтобы девочка не путалась под ногами танцующих, ей позволили заводить патефон и менять пластинки. Но она не упустила представившейся возможности засунуть руку в отверстие патефона – уж очень хотелось понять, как он устроен.

Вдруг Рита почувствовала, как ее сердечко пронзила острая боль, как будто в него воткнулась большущая игла. Болезненно екнув, оно сначала остановилось, а потом вдруг сжалось в тугой комок. Лицо покрылось испариной. Ей стало тяжело дышать. Потом сердечко само по себе разжалось, и в него потихоньку закралось непонятно откуда взявшееся ощущение внутренней тревоги. Прокравшись, оно затаилось, а потом вдруг стало стремительно разрастаться, заполнив собой замирающую от нарастающего ужаса по-детски хрупкую душу. Испугавшись, Рита прижалась к отцу. Желание спрятаться или, наоборот, защитить заставило ее обхватить его руками, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Маргаритка! Что случилось?

– Папочка, я боюсь!

– Чего ты боишься, глупышка? – погладив ее по головке, тихо спросил он.

– Я не знаю, но я боюсь. Я боюсь за тебя! Во внезапно наступившей тишине витала тревога.

– В голове моей сверхчувствительной дочки, разбалованной чрезмерным вниманием отца, вечно возникают какие-то непонятные страхи! – пожав плечами, сердито сказала мама.

Все молча смотрели в Ритину сторону.

– Папочка! Я ничего не выдумываю! Я это чувствую, – прерывающимся голосом от еле сдерживаемых рыданий лепетала Рита. – Чувствую вот здесь, чуточку пониже шеи.

– Маргаритка! Тебе нечего бояться. Я рядом. Успокойся! Все будет хорошо!

Отец ее понимал, как никто другой. Понимал душой.

И тут… тут пронзительный зуммер телефона прервал всеобщее веселье. Гости с тревогой прислушивались к разговору. Отец молча выслушал сообщение, затем передал трубку комбату. Они оба поднялись и вышли из-за стола. Сидевшая рядом с мамой Катя посадила Риту к себе на колени.

Отец ласково потрепал дочку по щеке, застегнул ворот гимнастерки, затянул потуже ремень портупеи и, оглядев присутствующих, махнул рукой. Все, включая и тех, кто только что вернулся, выбежали из комнаты.

Все произошло в считанные секунды. Женщины стояли с тарелками в руках, на которых дымилась только что сваренная картошка, обильно сдобренная поджаренными свиными шкварками. Присев, они напряженно прислушивались к шуму отъезжающих машин.

Все понимали, что там, куда поехали их мужья, уже идет бой. Перешептываясь, они тайком посматривали в Ритину сторону.

Эта девочка наделена каким-то особым даром – даром предчувствия!

– Тише, тише, для ваших обсуждений это совсем не подходящее время! – строго сказала Катя.

Уставшая, заплаканная Рита задремала на коленях у Кати. К ним подошла мама.

– Катя! Давай-ка, я отнесу ее в постель…

Однако плач проснувшегося ребенка заставил мать броситься к нему. Свернувшись калачиком, маленькая Рита следила, как Люся возится с сыном, и мечтала оказаться на его месте. Ее все еще согревало ощущение тепла и защищенности, оставшееся после ухода отца. Рядом с ним Рита чувствовала себя счастливой. Катя, присев на корточки, тихо сказала: – Ритуля! Ты не должна обижаться на свою маму. Ей сейчас нелегко. Ты только посмотри на эту крошку. Он такой маленький и такой беспомощный, поэтому мама должна уделять ему гораздо больше внимания, чем тебе. «О чем она говорит? Неужели она думает, что я дура?!»

– Ладно! – сказала девочка. – Пусть мама любит Толика! Я тоже его люблю. Но отец любит меня. Понимаете? Меня!

Не ожидавшая такого ответа, Катя опешила и несколько минут находилась в замешательстве, пытаясь осмыслить услышанное.

«Я часто смотрела, как мама кормит малыша грудью, позабыв обо всем на свете. Как она с обожанием разглядывала каждую черточку на личике младенца… Лицо матери светилось от счастья!» – вспомнила взрослая Маргарита.

– Тетя Катя! А почему у вас с дядей Ваней нет детей?

– Не знаю, детка, так уж вышло, – тяжело вздохнув, сказала женщина.

– Жаль!

Не веря своим ушам, женщина смотрела на Риту широко открытыми глазами.

– Почему? – спросила она.

– А потому, что если бы у вас было даже десять детей, вы бы всех их любили одинаково.

В широко открытых глазах женщины застыли слезинки, а в распахнутых настежь глазах ребенка было сухо. Не сдержавшись, Катя прижала Ритину голову к своей груди.

…Время летело быстро. Прошло три месяца. Однажды отец пришел с работы темнее тучи. Увидев его, мать почувствовала, как у нее тревожно екнуло сердце.

– Сашок! Что случилось?

Он тяжело опустился на стул и начал стягивать сапоги. Не дождавшись ответа, Люся сказала:

– Садись к столу. Отец обнял жену за плечи. А у маленькой Риты внутри опять появилась тревога.

Крепко зажмурившись, она ждала удара. Отец, как и всегда, подошел к постели дочки.

– Маргаритка, вставай!

Мама нахмурилась, но ничего не сказала, соблюдая нейтралитет. Саня подхватил дочь на руки. Потом подошел к кроватке сына. По личику спящего малыша пробежала улыбка. Изловчившись, он свободной рукой подхватил сынишку. В сильных руках отца ребенок смотрелся как большая спящая кукла. Держа на одной руке дочь, а на другой малыша, он подошел к жене и сел рядом.

– Родная, пожалуйста, выслушай меня спокойно. Меня переводят служить в другое место. Я улетаю сегодня утром. Осталось несколько часов на сборы. Сейчас я положу сынишку, и мы все вместе поужинаем. Лисенок, неси все, что у нас есть, а ты, дочка, помоги маме. Теперь ей без твоей помощи не обойтись. Лады?

Рита кивнула.

– Ну, вот и договорились, – стараясь выглядеть веселым, сказал отец. Все сели за стол.

– Саня, хватит ходить вокруг да около. Расскажи подробно, куда, зачем и на какое время ты должен уехать?

– Не знаю. Знаю только то, что мне обещали.

– Обещали что? – спросила мама.

– Что дадут отдельную квартиру и возможность вызвать вас к себе.

Люся долго молчала, обдумывая то, о чем только что узнала. Она понимала, что муж старается свести к минимуму ее тревогу.

– Саня, скажи, только честно: кто еще летит вместе с тобой? – осторожно спросила она.

– Пока посылают только меня. Начальству всегда виднее, – ответил отец.

– На сегодня, я думаю, все вопросы исчерпаны. А теперь пойдемте спать. Дотя! Иди спать. – Отец нагнулся, поцеловал Риту и подоткнул со всех сторон одеяло.

– Так я на тебя надеюсь? – приложив палец к губам, спросил он.

– Саня, можешь на меня положиться. Я тебя не подведу, – заверила его дочь.

– Плутовка! – смеясь, сказал отец. – А теперь повернись на бок, закрой глаза и спи.

Проснувшись, Рита увидела маму. Она смотрела на дочь опухшими от слез глазами. Девочка бросилась к двери.

– Рита, не суетись. Отец уже уехал. Пойди умойся, почисть зубы, причешись и садись завтракать.

Братишка спал, а мама складывала вещи, разбросанные по всей комнате. Заметив, что дочь лежит, уткнувшись носом в подушку, она подошла и, присев на краешек кровати, тихо сказала:

– Вот мы и снова остались одни! Опять одни и опять с младенцем на руках… Одни, понимаешь, од-ни!

«Помню, как я испугалась. – Маргарита вся съежилась, снова переживая чувство страха. – Передо мной сидела осунувшаяся женщина с потухшими глазами. Такой я ее давно не видела».

Маленькой Рите хотелось реветь, но девочка вспомнила о вчерашнем разговоре с отцом.

– Мамочка! Во-первых, мы здесь не одни. Во-вторых, у тебя есть я и твой сын. А в-третьих, это совсем не то, что было в Сибири! Рядом с нами живут все папины друзья. Тетя Катя и дядя Ваня никогда нас не оставят одних. И потом, надеюсь, ты слышала, что вчера вечером сказал твой муж!

– А что он сказал? – она резко выпрямилась и уставилась на Риту круглыми от испуга глазами.

– А то, что он обязательно заберет нас к себе, а если уж папа что-то обещает, это железно! Он тебя никогда не подведет, а тем более не обманет, понимаешь?

В ее взгляде сквозило удивление.

– Да, твой отец прав. Ты уже большая девочка и на тебя можно положиться.

Они долго сидели, обнявшись, и, несмотря ни на что, в этот момент более счастливого ребенка, чем Рита, пожалуй, не было на всем белом свете.

Через полгода они переехали к отцу.

…И вдруг Овал снова ожил…

Справившись с домашними делами и уложив малыша спать, мама берет в руки вышивание. В доме пахнет керосином и чистотой, так как она протирает старую мебель, найденную в сарае, керосином, чтобы в ней не было клопов. На столе лежит белоснежная, туго накрахмаленная и до блеска выглаженная скатерть.

Рита любила следить за мамиными руками, которые отважно и ловко управлялись с тяжелым чугунным утюгом. Он нагревался вложенными в его «брюхо» тлеющими угольками. Веселые светлячки подмигивали ей через проделанные в его боках отверстия. Положив голову на лежащие на столе руки, девочка смотрит, как он начинает шипеть, пыхтеть и, закипая от злости, плюется паром, когда на него попадают капельки воды, которыми мама обрызгивала пересохшие белье.

Глядя на скользящий туда и обратно утюг, девочка видела бушующий океан, по волнам которого плыл военный корабль. Корабль взлетает вверх, а потом так же стремительно несется вниз. И тут молодой и красивый капитан замечает немецкую подводную лодку.

– Открыть огонь! Пли!!! – и мощный огонь обрушился на мечущихся в панике немцев. Немецкая подводная лодка тонет, а из горячих котлов корабля вылетает густой пар, закрывающий собою часть неба… и Рита незаметно для себя заснула. А когда она открыла глаза, на столе лежала горка выглаженного белья.

Простыни и наволочки приятно хрустели, а уж о салфетках и говорить не приходится, они были настоящими произведениями искусства – гордостью и маминым триумфом.

Мама нашла в сарае старые карнизы, привела их в порядок и повесила на них длинные, до самого пола, вышитые ею шторы. И квартира стала похожа на праздник. Отец любил уют и, когда бывал дома, то не упускал возможности сделать жене комплимент. А она сияла от удовольствия.

Виток. И Маргарита видит стоящую перед зеркалом маму. Инструментами ее макияжа был черный карандаш и губная помада в картонной упаковке. Карандаш легонько скользил по бровям и останавливался на маленькой черной родинке на левой щеке, делая ее немного четче. Потом она красила губы. Эффект был потрясающим. Перед зеркалом стояла настоящая красавица. Дочь с интересом наблюдала за каждым движением и очень ею гордилась. Каждому ребенку приятно иметь красивую маму. Закончив свой незатейливый макияж, мама всегда поворачивалась к Рите и спрашивала:

– Ну, как?

– Твой муж будет в восторге!

– Неужели? – смеясь, отмахивалась мама.

– Да и не только он. Потому что ты – очень красивая.